РАЗРЕШЕНИЕ НА СУПРУЖЕСКУЮ ИЗМЕНУ: ТЕОРИЯ И ПРАКТИКА

Тщательно взвешивая потенциально возможные отношения, ко­торые могли сложиться у него с Ольгой Сократовной после женить­бы, Чернышевский взвешивал и возможность супружеской измены. Он проигрывал мысленно, что их ждет, если Ольга Сократовна бу­дет продолжать кокетничать и после замужества: «Окружит себя в Петербурге самою блестящею молодежью, какая только будет до­ступна ей по моему положению и по ее знакомствам, и будет себе с ними любезничать, кокетничать, наконец, найдутся и такие люди, которые заставят ее перейти границы простого кокетства» (1:488). Сначала, воображал Чернышевский, она будет стараться держать его в неведении, но, узнав его лучше, оставит всякую осторожность и будет «все делать открыто». Он репетировал свою реакцию: сначала горе и печаль, потом отрешенное смирение. «А если в ее жизни явится серьезная страсть? Что ж, я буду покинут ею, но я буду рад за нее, если предметом этой страсти будет человек достойный. Это бу­дет скорбью, но не оскорблением. А какую радость даст мне ее воз­вращение!» (1:513). Он планировал даже радость воссоединения после отчуждения. Все еще надеясь, что это не более чем пустые фантазии, Чернышевский спрашивал себя: «Но если бы я был ре­шительно уверен, что так будет — что бы я делал? Я знал бы, что че­рез брак с ней буду несчастлив, но я не отступил [бы] от своего обя­зательства» (1:489).

Когда его друг Палимпсестов, бывший поклонник Ольги Сокра-товны, пытался отговорить Чернышевского от женитьбы на женщи­не, сердце которой было «изношено», бесчувственной и отчаянной кокетке, Чернышевский спокойно возразил ему:

«Если она, моя жена, будет делать не только это, если она захочет жить с другим, для меня все равно, если у меня будут чужие дети, это для меня все равно (я не сказал, что готов на это, перенесу это с горечью, но перенесу, буду страдать, но любить и молчать). — Если моя жена захочет жить с другим, я скажу ей только: "Когда тебе, друг мой, покажется лучше воротиться ко мне, пожалуйста, возвращай­ся, не стесняясь нисколько"» (1:451).

Как и всегда, идеологические соображения и литературные мо­дели влияли на организацию реальной жизни. Чернышевский пола­гал, что утверждает принцип «свободы сердца», который отстаивала Жорж Санд (1:444).

В глазах «развитых» русских людей роман Жорж Санд «Жак» (1834) кодифицировал право жены на супружескую измену (а при­знание этого права было вопросом чести). В «Жаке» проблема лю­бовного треугольника решалась в соответствии с принципом «сво­боды сердца»: уважая право жены любить другого и соединиться с

ним, герой романа освобождает ее, великодушно уйдя со сцены, — кончает жизнь самоубийством. Эта книга пользовалась в России ог­ромной популярностью. Дружинин написал «русского "Жака"» — ро­ман «Полинька Сакс» (1847), герой которого не только дает жене свободу, но и просвещает ее, читая ей соответствующий роман Жорж Санд. Герцен, очевидно, позаимствовал название предисло­вия к «Жаку» — «A qui la faute?» для своего романа «Кто виноват?», который также вышел в 1847 году.²⁹ Можно сказать, что в среде иде­алистов 40-х годов — в кругу Герцена и Белинского — чтение «Жа­ка», на манер «Верую», стало необходимой частью свадебного обря­да. Так, Огарев писал своей молодой жене Марии (22 марта 1839 го­да, в половине седьмого утра): «А помнишь, как мы читали Жака? О! если б для твоего счастья нужно было, чтоб я был Жаком, я был бы Жаком; я готов на всякую жертву. Но нет! что я говорю! разве ты можешь любить другого? Разве ты можешь найти счастье с кем-ни­будь, кроме Коли? никогда, никогда?»³⁰ Сюжет «Жака», однако, вскоре повторился в его браке (но без самоубийства): Мария оста­вила Огарева ради другого.

Другая характерная история, разыгравшаяся под влиянием «Жака», произошла (в 1844 году) с литературным критиком Васи­лием Боткиным. Герцен рассказывает в «Былом и думах», что Бот­кин женился, чтобы воплотить в жизнь идею семейного союза, раз­витую в гегелевской «Die Philisophie des Rechts», и чтобы «окунуться в пучину действительной жизни». Его невеста была «падшей жен­щиной», парижской гризеткой по имени Арманс; брак был заклю­чен после долгих колебаний жениха и вопреки сильнейшему сопро­тивлению родителей Боткина, людей богатых и «неразвитых». (Мо­лодых венчал протоиерей отец Сидонский, просвещенный человек и автор популярной книжки «Введение в науку философию»). После венчания новобрачные отплыли во Францию, и на борту Боткин преподнес молодой жене экземпляр «Жака». Но Арманс не согласи­лась с жизненной философией романа, на что Боткин ответил, что «она оскорбляет своим суждением глубочайшие стороны его духа и что его миросозерцание не имеет ничего общего с ее», после чего они решили расторгнуть брак и расстались навсегда.³¹

Все это, весьма иронически описанное Герценом в 1857 году, со всей серьезностью было претворено в жизнь Чернышевским в 1855-м. В порядке просвещения Ольги Сократовны и для обраще­ния ее в «новую веру» Чернышевский пересказал ей содержание ро­мана, с целью проиллюстрировать свои воззрения на брак и супру­жескую измену:

«Разговор перешел к моим понятиям о супружеских отношени­ях. — "Неужели вы думаете, что я изменю вам?" — "Я этого не ду­маю, я этого не жду, но я обдумывал и этот случай". — "Что ж бы вы тогда сделали?" — Я рассказал ей "Жака" Жорж-Занда. "Что ж бы вы,

тоже застрелились?" — "Не думаю", и я сказал, что постараюсь до­стать ей Жорж-Занда (она не читала или во всяком случае не по­мнит его идей) (1:528—29).

Подражание роману Жорж Санд подкреплялось популярной идеей несправедливости двойного стандарта в оценке поведения мужчин и женщин. Признавая за своей будущей женой право на эмоциональную и сексуальную свободу, Чернышевский отказывал в таком праве себе, мотивируя свое самоотречение двумя взаимно дополнительными соображениями— личного и общекультурного характера:

«Я проповедник идей, но у меня такой характер, что я' ими не воспользуюсь; да если б в моем характере и была возможность пользоваться этою свободою, то по моим понятиям проповедник свободы не должен ею пользоваться, чтоб не показалось, что он про­поведует ее для собственных выгод» (1:444).

Чернышевский добавил еще один нюанс к популярной идее двойного стандарта — «теорию перегиба палки». Женщины, утвер­ждал он, заслуживают компенсации за все века угнетения — он предлагал не только даровать им право на неверность, но сделать это их преимущественным правом. Прелюбодеяние должно было стать прерогативой женщины. Так, на пересечении старой культурной модели и индивидуальных психологических особенностей возникла новая модель.

Отголоски этих идей, которые под влиянием личного примера самого Чернышевского и его сочинений затронули многих, встре­чаются и в «Преступлении и наказании». Лебезятников (карикатура на «нового человека») ожидает, что «прогрессист» Лужин должен бу­дет «не мешать Дунечке, если той, с первым же месяцем брака, взду­мается завести любовника».

Взгляды на брак, сложившиеся у Чернышевского еще до же­нитьбы, по-видимому, повлияли на реализацию этих гипотетиче­ских ситуаций в его собственной семейной жизни. Что эти модели и в самом деле были реализованы, хорошо известно и из воспоми­наний современников, и из признаний Чернышевского и Ольги Со-кратовны. Их поразительный брак стал предметом повсеместных пересудов, имевших хождение не только при жизни Чернышевско­го, но и в двадцатом веке, когда он стал легендарной фигурой — предметом почитания и осмеяния. В семейных историях, расска­занных родственницей Чернышевского Варварой Пыпиной, звучит вполне понятное осуждение Ольги Сократовны. По словам Пыпи­ной, в старости Ольга Сократовна любила вспоминать счастливые времена молодости:

«...как сиживала она здесь, окруженная молодежью [...] как мно­гие мужчины ее любили [...] А вот Иван Федорович (Савицкий, польский эмигрант, Stella) ловко вел свои дела, ни' •• >v и р голову не

приходило, что он мой любовник... Канашечка-то знал: мы с Ива­ном Федоровичем в алькове, а он пишет себе у окна».³²

Предсказания Чернышевского сбылись до мельчайших подроб­ностей. По слухам, дети — видимо, кроме его старшего сына, Алек­сандра (который страдал психической болезнью), были не от него; кроме случайных связей, у Ольги Сократовны очевидно был серьез­ный роман с одним из друзей Чернышевского — вероятнее всего, с Савицким, участником революционного движения, и встал вопрос, не следует ли разъехаться. Двоюродная сестра Чернышевского, Е. Н. Пыпина, вспоминала:

«Я слышала от Ольги Сократовны, что один из товарищей и хо­роших знакомых Николая Гавриловича в Петербурге просил ее с ним поселиться, и у них по этому поводу было совещание втроем, один убедительно просит, другой колеблется, а третий говорит: "Ес­ли хочешь — ступай, я в претензии не буду. В этих делах человек должен быть свободен". И вот колеблющаяся сторона осталась по старому».³³

Ольга Сократовна проводила время в беззаботных увеселениях. Веселая и легкомысленная, она вела жизнь, исполненную радости и развлечений, и всегда была окружена шумными поклонниками:

«Удалое веселье было стихией Ольги Сократовны. Зимой ка­танье на тройках с бубенцами, песнями, гиканьем. Одни сани обго­няют другие. Отчаянная скачка. Догонят или не догонят? "Догоним и перегоним", — с восторгом кричит она, схватит вожжи сама, стоит и правит. Летом пикники... Лодка... На жизнь Ольга Сократовна смотрела, как на вечный, словно для нее созданный праздник. Она любила быть окруженной, но только теми, кто ей нравился, кто ею восхищался и кто был ей послушен [...] О. С. рассказывала мне, что любила, незаметно для гостей, выбежать в разгар танцев на улицу, чтобы полюбоваться на залитые светом окна своей квартиры, и го­ворить прохожим: "Это веселятся у Чернышевских"»³⁴.

Чернышевский не принимал участия в веселье, происходившем в его доме: «Полон дом гостей, а Ник. Гавр, стоит в передней за кон­торкой и пишет».³⁵

Порой это буйное веселье приводило к казусам — так, однажды на вокзале в Павловске к Ольге Сократовне и ее сестре пристал офи­цер, принявший их за женщин легкого поведения и нанесший им оскорбление. Происшествие это повлекло за собой серьезные по­следствия: Чернышевский настаивал на том, чтобы дело этого офи­цера слушалось в «суде чести», в связи с чем засыпал письмами во­енного министра. В ответ на жалобу он получил аудиенцию у шефа жандармов.³⁶

Происшествие получило, по-видимому, широкую огласку в ли­тературных кругах Петербурга. Как считают комментаторы, от него отталкивался Достоевский в романе «Идиот», в сцене скандала с На­стасьей Филипповной, «падшей женщиной», и ее спасителем князем Мышкиным. Сцена разыгрывается в вокзальном павильоне в Пав-

ловске. В набросках к роману Достоевский писал: «В пятой части скандал Князя должен быть слишком крупен. Публичное оскорб­ление (жена Ч). Объяснения Князя, Флигель-адъютанта, почти дуэль».³⁷

Подобная сцена есть и в «Анне Карениной»: Вронского посыла­ют улаживать отношения между офицерами его полка и титуляр­ным советником, чьей жене они нанесли оскорбление, приняв ее за публичную женщину; возмущенный муж требует, чтобы офицеров сурово наказали. Я полагаю, что это отклик на историю с женой Чернышевского. (По линии гражданской службы Чернышевский имел чин титулярного советника.)

Чернышевский, несомненно ясно понимавший состояние своей семейной жизни, принимал ее без слова упрека и жалобы. Но в письмах к своему двоюродному брату Александру Пыпину и своему другу Некрасову он признавался в тяжести своего положения — в терзавшем его отчаянии во время второй, непредвиденной беремен­ности Ольги Сократовны, угрожавшей, по мнению врачей, ее жиз­ни, в сомнениях, испытывает ли к нему жена любовь или, по край­ней мере, не испытывает ли ненависти (15:140). Ольга Сократовна признавалась, что у нее совершенно не было общих интересов с му­жем: ее не интересовал мир книг и идей, который был родной сти­хией Чернышевского (она несколько раз пыталась читать его статьи, но от скуки бросала, не дочитав), а Чернышевский не мог делить с ней веселье и «вечный праздник» ее жизни.³⁸

И все же этот своеобразный брак вовсе не был союзом несчаст­ного мужа и недостойной его жены. Из многочисленных писем Чернышевского к жене ясно, как велики были его любовь и забота о ней, и из писем к мужу Ольги Сократовны видно (особенно из не­скольких опубликованных впервые в 1970-е годы³⁹), что она отвеча­ла на его чувство. После его ареста она отказалась от его великодуш­ного предложения развестись и выйти замуж за другого (14:589). Хотя Чернышевский несколько раз пытался спровоцировать ссору и довести дело до развода, она не поддалась на его провокации. Ког­да после освобождения он возвратился из Сибири и супруги воссое­динились в Астрахани, жизнь их тотчас потекла по прежнему руслу. Видимо, это и побудило Чернышевского сказать: «Вы думаете, что в Сибири мне жилось не хорошо? Я только там и счастлив был».⁴⁰ Тем не менее, в его глазах Ольга Сократовна оказалась хорошей же­ной. Она была верна его теории жизнеустройства и оказалась пре­красным партнером в семейном союзе, предназначенном для реа­лизации его идей и приспособленном к его личным потребностям. Поэтому его нелепое, на первый взгляд, замечание в дневнике 1853 года— посреди длинного абзаца, живописующего ее будущую не­жность, в определенном смысле справедливо: «Но в сущности она будет весьма верною женой, верною, как немногие» (1:513).

Поиск по сайту: