НИКОЛАЙ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ

Историк Нестор Котляревский так определил роль Чернышев­ского:

«Есть имена, которые покрывают собою духовную работу целого поколения, деятельность огромного числа лиц, иной раз лиц очень самостоятельных и сильных. Имя одного человека становится вы­разителем массового движения — движения не темной массы, а це­лых интеллигентных групп [...] Для молодого поколения 60-х, в его радикальных группах разных оттенков, имя Чернышевского было таким условным именем».⁴²

Символическое значение имени Чернышевского — это истори­ческий факт, засвидетельствованный современниками, принадле­жавшими не только к его собственному лагерю, но и к лагерю его идейных противников. Такие свидетельства, часто анекдотичные, описывающие самые невероятные ситуации, тем не менее указыва­ют на масштаб его репутации. Ответственность за всю «революци­онную ситуацию» порой, с полной серьезностью, возлагали на него одного. Так (по свидетельству одного мемуариста), историк Борис Чичерин, известный деятель либерального движения 60-х годов, сказал физиологу Сеченову:

«Было время, когда Россия стояла на здоровом и много обещав­шем пути: это были первые годы царствования Александра И. Но потом началось революционное брожение и все спуталось, и так идет до сего дня. Всему виновник Чернышевский: это он привил ре­волюционный яд к нашей жизни».⁴³

Осведомитель и провокатор Всеволод Костомаров, сыгравший решающую роль в аресте и осуждении Чернышевского, придержи­вался того же мнения.⁴⁴ Достоевский, как кажется, полагал, что Чер­нышевский имел решительное влияние на бунтовщиков: во время петербургских пожаров в мае 1862 года он, увидев в них знамение приближающейся катастрофы, появился в доме Чернышевского (с которым был едва знаком) и просил его остановить беспорядки.⁴⁵ По мнению Шелгунова, представление о влиянии Чернышевского разделял и губернатор Санкт-Петербурга князь А. А. Суворов, кото­рый якобы хвастал, что в его время (то есть в годы, предшествовав-

тше покушению Каракозова) легко было контролировать ситуацию в городе: «Мне доносят, что подготовляется движение, я посылаю за Чернышевским, говорю ему: "Пожалуйста, устройте, чтобы этого не было". Он дает мне слово, и я еду к государю и докладываю, что все будет спокойно».⁴⁶ Устная народная легенда приписывала Черны­шевскому, влиятельному «сенатору» и любимцу царя, роль правой пуки императора в деле освобождения крестьян.⁴⁷ А некий верно­подданный помещик отправил в июне 1862 года анонимное письмо на имя шефа жандармов Третьего отделения, прося правительство спасти общество от грядущего кровопролития, устранив Чернышев­ского — зачинателя зла.⁴⁸ В апреле 1856 года тайная полиция пер­люстрировала письмо студента Казанского университета к товари­щу в город Могилев (письмо было подшито к полицейскому рапор­ту, подготовленному для императора). Студент описывал буйные вечеринки с политическим уклоном:

«Являются тосты — за Н. Г. Чернышевского первым долгом, по­том мы воспеваем вольность, свободу, браним все и всех без поща­ды, начиная с Н. П. [Николая Павловича — Николая II] — ну, да ты, я думаю, догадываешься с кого... потому что не может быть, чтобы тебе в душу не запали слова Николая Гавриловича, нашего просве­тителя».⁴⁹

Последнее предложение было подчеркнуто красным каранда­шом, и на полях шеф Третьего отделения Л. В. Дубельт пометил, что «Николай Гаврилович» «не известен» (к тому времени Черны­шевский был активным сотрудником «Современника»).

В июле 1862 года Чернышевский был арестован по обвинению в подрывной деятельности; несмотря на полное отсутствие улик, он был приговорен к семи годам каторги и пожизненной ссылке в Си­бирь. Считалось, что Александр II испытывал к нему личную нена­висть. На территорию европейской России (но еще в качестве ссыльного) Чернышевскому разрешили вернуться лишь в 1882 го­ду; его освобождение было результатом секретных переговоров меж­ду правительством и террористической организацией «Народная Воля», гарантировавшей в обмен спокойствие во время коронации Александра III, сменившего на троне Александра II, убитого терро­ристами 1 марта 1881 года.

Каков же был реальный масштаб политической деятельности Чернышевского, которая вызывала такой ужас у правительства и верноподданных и такой энтузиазм у нескольких поколений ради­калов? Хотя некоторые советские историки, вслед за правительст­вом Александра II, считали Чернышевского создателем и главой влиятельной подпольной партии, никаких документальных свиде­тельств, подтверждающих эту точку зрения, не существует. Нет до­казательств даже того, что воззвание «К барским крестьянам» Л1861), которое фигурировало на суде как основной пункт обвине-

ния, было написано Чернышевским.⁵⁰ Несомненно лишь то, что Чернышевский был влиятельным журналистом и писателем, цент­ральным автором и соредактором «Современника» — самого широ­ко читаемого журнала того времени. В своих бесчисленных статьях, книжных рецензиях, переводах и компиляциях западных трактатов Чернышевский выступал как активный пропагандист утилитариз­ма в этике, антилиберализма в политике и материализма в эписте­мологии и эстетике. Его усилия были направлены на содействие то­му, чтобы литература стала двигателем общественного развития, а политическая экономия — инструментом общественного устройст­ва. Он пропагандировал коллективные формы труда, общинное зем­левладение и равноправие женщин — все то, что в это время называ­лось социализмом или коммунизмом, — и делал это в откровенной, безапелляционной манере, с воинственной уверенностью в собст­венной правоте.⁵¹ Влияние его сочинений на современников трудно переоценить, и именно оно принималось за политическое влияние, достигнутое в результате организованной подпольной деятельности. О его репутации свидетельствуют мнения и политических аген­тов⁵², и широкого круга инакомыслящих читателей. Н. Я. Николад-зе, тогда студент Петербургского универститета (а впоследствии участник радикального движения в Грузии), оставил одно из мно­гих подобных свидетельств: он внимательно изучал старые номера «Современника», а новых ждал как «манны небесной» и прочитывал до последней строки.⁵³ М. Ю.Ашенбреннер, учившийся в военной школе (в 80-е годы он участвовал в «Народной воле»), вспоминал: «Чернышевский имел на нас [...] сильное и прямое влияние. Его мы знали наизусть, его именем клялись, как правоверный магометанин клянется Магометом, пророком Аллаха».⁵⁴ Земский деятель М. Красноперов утверждал, что в 50-е и в начале 60-х годов статьи Чернышевского тщательно, ночами напролет, изучались студентами Вятской духовной семинарии под наблюдением препо­давателя.⁵⁵ Шелгунов уверял, что ему «случалось видеть семидеся­тилетних стариков, для которых «Современник» был «учебником жизни» и руководителем для правильного понимания разрешав­шихся тогда вопросов».⁵⁶ Другой современник, либеральный дея­тель и противник Чернышевского, А. В. Эвальд, писал, что даже те молодые женщины, которые читали «Современник» ничего в нем не понимая, «считали себя [...] какими-то Жаннами д'Арк, призванны­ми к пересозданию человечества, в сопровождении своих поклонни­ков, разумеется».⁵⁷

Роман «Что делать?», написанный в тюрьме, после того как об­щественная деятельность Чернышевского была прервана, распрост­ранил это влияние еще дальше, переместив его из области идеоло­гической борьбы, политических программ и философских споров в обыденную жизнь читателей. (Роман был опубликован весной 1863

ола в журнале «Современник», по вопиющему недосмотру цензу­ры ⁵⁸)

По жанру «Что делать?» — это социальная и эмоциональная уто­пия сюжет которой представляет собой сложную любовную исто-пию с феминистической окраской. Позволю себе его пересказать. Героиня, Вера Павловна Розальская, обыкновенная петербургская девушка из мелкобуржуазной семьи, страдает от семейного деспо­тизма со стороны жадной и бесчестной матери, Марии Алексеевны, которая пытается против воли выдать ее замуж за богатого распут­ника дворянина Сторешникова. Дело почти кончается бесчестьем Веры Павловны, которую спасает лишь вмешательство куртизанки, француженки Жюли. Тем временем студент-медик, разночинец Дмитрий Лопухов, молодой человек новых убеждений (он дает уро­ки младшему брату Веры Павловны), принимает деятельное уча­стие в судьбе девушки. Прежде всего, Лопухов старается поднять уровень ее сознания путем совместного чтения таких книг, как «Со­циальная судьба» Виктора Консидерана и «Сущность христианства» Людвига Фейербаха. Он пытается спасти ее, найдя ей работу, но по­иски оказываются безрезультатными. Тогда Лопухов предлагает де­вушке выйти за него замуж — фиктивно — и уйти из родительского дома. Чтобы обеспечить ее материально, Лопухов оставляет меди­цинскую академию и занимает место управляющего на заводе. По­сле женитьбы молодая чета устраивает свою жизнь в соответствии с идеями равенства и независимости супругов; поскольку Лопухов женился, чтобы освободить Веру Павловну, он не осуществляет сво­их супружеских прав. Вера Павловна организует кооперативную швейную мастерскую и жилищную коммуну для девушек-работ­ниц; предприятие дает финансовую независимость и ей, и незамуж­ним девушкам-работницам. Устройство жизни в доме Лопуховых и в коммуне описано в романе в мельчайших подробностях, вплоть до финансовых расчетов и описания расположения комнат. (Супруги живут в разных комнатах, встречаются в «нейтральной комнате» и не входят друг к другу без стука.) Лопухов и Вера Павловна неиз­менно удачливы в своих деловых начинаниях благодаря разумной организации предприятий, спланированных на основании объек­тивных научных методов. Гармония нарушается, когда у Веры Пав­ловны появляется настоятельная потребность в сильных эмоциях и развлечениях, которых союз с таким уравновешенным и сдержан­ным человеком, как Лопухов, не может ей дать. Между тем, к моло­дой чете присоединился лучший друг студенческих лет Лопухова Александр Кирсанов, известный физиолог-материалист, который становится активным участником веселых затей в доме Лопуховых. езаметно для себя Вера влюбляется в Кирсанова, который разде-

ет ее чувство. На этой стадии брак Лопуховых, по инициативе Ве-Ры Павловны, получает сексуальную реализацию. (Этот момент ус-

кользнул от внимания многих исследователей романа.) Кирсанов деликатно ретируется и увлекается проституткой (Настей Крюко­вой), которую перевоспитывает и возвращает к честной жизни. На­стя вскоре умирает от чахотки, и Кирсанов с Верой Павловной ока­зываются перед любовной дилеммой. Лопухов сознает происходя­щее; сначала он предлагает жить втроем, но поскольку это оказыва­ется неприемлемым для Веры Павловны (которую беспокоит обще­ственное мнение), Лопухов принимает решение, путем сложных умозаключений и расчетов, устраниться физически. Он инсцениру­ет самоубийство, бежит в Америку и дает возможность Вере Пав­ловне и Кирсанову сочетаться браком. У них рождается ребенок, и, что самое главное, с помощью Кирсанова Вера Павловна принима­ется изучать медицину. После исчезновения Лопухова его друг Рах­метов раскрывает им его план. Так в романе появляется «особенный человек». Рационалист и, как нетрудно догадаться читателю, про­фессиональный революционер, Рахметов отказывается от обычных человеческих радостей и от любви к женщине— он готовится к борьбе за социальное равенство во имя простых людей. Богач и ари­стократ по рождению, он пожертвовал свое огромное состояние делу революции, полностью перестроил свое поведение и привычки и развил физическую силу (присоединившись к артели волжских бурлаков). Он ест только пищу, доступную простому народу (с не­многими тщательно оговоренными исключениями), и (однажды) спит на гвоздях. В конце романа Рахметов таинственно исчезает из Петербурга; его последующее возвращение связывается с прибли­жающейся революцией. Лопухов возвращается в Россию под видом американского бизнесмена Чарлза Бьюмонта. Он женится на Кате Полозовой, девушке из богатой и знатной семьи, пациентке Кирса­нова, которую тот спас от смертельной болезни, вызванной несчаст­ной любовью к недостойному аристократу Жану. Обе супружеские четы в конце концов поселяются вместе и в полной гармонии живут общим домом. В эпилоге появляется таинственная дама в трауре, окруженная толпой шумных поклонников, молодых людей новых взглядов. Автор дает понять, что муж дамы находится в заключе­нии. Затем она снова появляется (в розовом платье) рядом со своим мужем. Это сам автор романа, освобожденный победившей револю­цией. Тщательные расчеты относят это событие к весне 1865 года. Вершину романа составляют четыре сна Веры Павловны — аллего­рии, иллюстрирующие главные философские, этические и социаль­ные доктрины Чернышевского. Четвертый сон — это утопическое видение общества будущего. Грандиозный дворец из стекла и ме­талла, оснащенный техническими чудесами, — это коммунальное жилище морально и физически совершенных людей, живущих по принципам рационально организованного коллективного труда. Их рабочий день кончается великолепным балом (правильное питание

и физические упражнения позволяют им танцевать и петь без уста­ли) сопровождающимся свободным утолением половых потребно­стей (в специально оборудованных помещениях).

Большинство критиков соглашаются с тем, что роман «Что де­лать?» написан плохо. Роман изобилует банальными ситуациями и сюжетными ходами, а стиль его топорен и коряв (Тургенев уверял, что стиль Чернышевского вызывал у него физическое отвращение). Тем не менее влияние романа на жизнь читателей беспрецедентно в истории русской литературы.

На современников роман произвел впечатление разорвавшейся бомбы. Официальные круги увидели в нем серьезную угрозу для су­ществующего общественного порядка. Хотя главная тема романа — переустройство отношений между полами, и автор и читатели про­ецировали его на все общественные отношения, требовавшие пере­устройства. Цензор, которого по выходе романа просили оценить возможные последствия, написал, что «такое извращение идеи суп­ружества разрушает и идею семьи, и основы гражданственности, [что] то и другое прямо противно коренным началам религии, нрав­ственности и общественного порядка», и сделал заключение, что «сочинение, проповедующее такие принципы и воззрения, в вы­сшей степени вредно и опасно».⁵⁹ Реакция читающей публики зави­села от идеологических установок, но была неизменно сильной. Афанасий Фет писал: «Мы с Катковым не могли прийти в себя от недоумения и не знали только, чему удивляться более: циничной ли нелепости всего романа или явному сообщничеству существующей цензуры».⁶⁰ По словам Скабичевского, ходили слухи (зародившиеся в кружке эстетов, группировавшихся вокруг критика Аполлона Майкова), что цензоры разрешили публикацию романа в надежде, что такое в высшей степени бездарное произведение искусства погу­бит репутацию Чернышевского. В критическом разборе романа «Что делать?» журналист и правительственный агент Д. К. Шедо-Ферроти определил его как нечаянную самопародию, роман столь аморальный и абсурдный, что он не только безвреден, но даже поле­зен и желателен как противоядие от нигилизма для молодежи, склонной к политическим и философским фантазиям.⁶¹ Но вопре­ки ожиданиям, ничего такого не произошло. Русская молодежь, пи­сал Скабичевский, искала в романе «не какие-либо эстетические красоты, а программу для своей деятельности»: «Я нимало не пре­увеличу, когда скажу, что мы читали роман чуть ли не коленопрек­лоненно, с таким благочестием, какое не допускает ни малейшей улыбки на устах, с каким читают богослужебные книги. Влияние романа было колоссально на все наше общество».⁶² По словам Ели­сеева, «никакой манне небесной не обрадовались бы так люди, поги­бающие от голода, как обрадовалась этому роману молодежь, доселе бесцельно шатавшаяся по Петербургу. Он был для нее точно озаре-

нием, посланным свыше. Они начали делать именно то, что должны были делать по прямому смыслу романа в настоящем».⁶³ Другой со­временник вспоминал: «Мы сделали из романа какой-то Коран, в котором искали и находили не только общее руководство правиль­ной жизни, но и частные указания, как поступать в отдельных слу­чаях».⁶⁴ Петр Кропоткин утверждал, что книга «сделалась своего ро­да знаменем для русской молодежи». По его мнению, «ни одна из повестей Тургенева, никакое произведение Толстого, или какого-либо другого писателя, не имели такого широкого и глубокого вли­яния на русскую молодежь, как эта повесть Чернышевского».⁶⁵ Ему вторил Георгий Плеханов. Признавая, что эстетические достоинст­ва романа невелики, он добавлял: «С тех пор, как завелись типо­графские станки в России, и вплоть до нашего времени, ни одно пе­чатное произведение не имело в России такого успеха, как "Что де­лать?"»⁶⁶ Плеханов, который выражал сомнения в реальности рево­люционной деятельности Чернышевского, предложил остроумное объяснение его влияния: роман удовлетворил потребность общества в «научной», универсально применимой формуле.⁶⁷

Подобные суждения, хотя и с другими чувствами, были выраже­ны членами другого идеологического лагеря. Профессор Одесского университета П. П. Цитович писал в памфлете, направленном про­тив Чернышевского (в 1879 году):

«"Что делать?" — не только энциклопедия, справочная книга, но и кодекс для практического применения "нового слова". [...] Под формой романа (формой неуклюжей, крайне аляповатой) предло­жено полное руководство к переделке всех общественных отноше­ний, но главным образом — к переделке отношений между мужчи­нами и женщинами. [...] За 16 лет пребывания в университете мне не удалось встретить студента, который не прочел бы знаменитого романа еще в гимназии; а гимназистка 5—6 класса считалась бы ду­рой, если бы не ознакомилась с похождениями Веры Павловны. В этом отношении сочинения, например, Тургенева или Гончарова — не говоря уже о Гоголе и Пушкине — далеко уступают роману "Что делать?"»⁶⁸.

Роман бьш запрещен почти сразу после публикации (запрет бьш снят лишь после революции 1905 года); его многочисленным чита­телям приходилось пользоваться либо оригинальной журнальной версией (ставшей библиографической редкостью), либо одним из эмигрантских изданий (1867, 1876 и 1902 годов), которые тайно переправлялись в Россию. Цена экземпляра «Что делать?» составля­ла 25 рублей в 60-е годы и 60 рублей в конце века — огромную сум­му. Один мемуарист вспоминает, что некоторые люди продавали самое ценное свое имущество, чтобы купить экземпляр романа, другой— что в определенных кругах это бьш ценный подарок к окончанию учебного заведения или к свадьбе. Имеются свидетель-

Y

ства, что весь роман часто переписывали от руки и десятки таких списков ходили по рукам (один читатель признавался, что перепи­сал роман четыре раза).⁶⁹

Имеются также многочисленные свидетельства того, что моло­дые люди старались воплотить художественный вымысел в реаль­ной жизни. Скабичевский писал:

«Всюду начали заводиться производительные и потребительные ассоциации, мастерские, швейные, сапожные, переплетные, прачеч­ные, коммуны для общежития, семейные квартиры с нейтральны­ми комнатами и пр. Фиктивные браки с целью освобождения гене­ральских и купеческих дочек из-под ига семейного деспотизма в подражание Лопухову и Вере Павловне сделались обыденным явле­нием жизни, причем редкая освободившаяся таким образом бары­ня не заводила швейной мастерской и не рассказывала вещих снов, чтобы вполне уподобиться героине романа».⁷⁰

Одна из самых знаменитых жилых коммун, скопированных с романа «Что делать?», была организована популярным писателем Василием Слепцовым в 1863 году и просуществовала около года.⁷¹Шестидесятница Екатерина Водовозова описывает кооперативное предприятие, которое целиком, до последней подробности, было спланировано группой молодых людей над раскрытым экземпля­ром «Что делать?». Стоило одному из них вспомнить, что в романе есть история удачно перевоспитавшейся проститутки, как осталь­ные согласились, что нужно ввести в их мастерскую проститутку.⁷* Сходную попытку предприняла и некая мадам Гаршина, организо­вавшая весной 1864-го коллективную прачечную. Обе затеи кончи­лись полным провалом.⁷³

Литературные отголоски этих событий встречаются во многих современных романах. В черновиках к «Идиоту» князь Мышкин ду­мает организовать женскую артель и коммуну.⁷⁴ Николай Левин в «Анне Карениной» обдумывает проект кооперативной мастерской (примечательно, что и Мышкин, и Левин участвуют в спасении «падших женщин»).

Роман оказал воздействие и на деятелей революционного движе­ния. Профессиональный революционер — общественный тип, поя­вившийся в 60-х годах, испытал на себе прямое воздействие образа Рахметова, несгибаемого, сурового вождя-аскета, холодно-рациона­листического, демонстрирующего железную самодисциплину и да­же жестокость по отношению к себе и другим во имя высшей цели. Два революционера 1860-х годов, Дмитрий Каракозов и Николай Ишутин (по свидетельству их товарища П.Ф.Николаева), созна­тельно подражали Рахметову.⁷⁵ Другой революционер, М. П. Сажин, вспоминал: «Я воспитывался на Чернышевском, и один из героев его романа "Что делать?" Рахметов был идеалом. Конечно, я не ре­шался спать на гвоздях, но на голых досках спал год. Мало того, я

старался есть как можно меньше и пищу выбирал самую про­стую».⁷⁶ Осипанов, член террористической организации Первомар-товцев, и в самом деле спал на гвоздях.⁷⁷

Примечательно, что Дмитрий Каракозов выбрал для своего по­кушения на Александра II третью годовщину окончания Чернышев­ским романа «Что делать?» — 4 апреля 1866 года. Каракозов, по-ви­димому, вдохновлялся расчетами даты грядущей революции в кон­це романа. М. Н. Муравьев, руководивший следствием по делу Кара­козова, истолковал это как свидетельство того, что искусство отра­жает жизнь (мысль, что жизнь подражает искусству, бьша ему явно чужда): он бьш уверен, что дата, которой завершается текст романа (4 апреля 1863 года), свидетельствует о том, что Чернышевский за­ранее знал и о будущем покушении, и о точной его дате.⁷⁸

Роман «Что делать?» был любимой книгой другого члена группы Первомартовцев, Александра Ульянова. Его младший брат, Влади­мир Ульянов, утверждал, что Чернышевский, которого он перечитал несколько раз летом 1887 года, после казни брата, сыграл решаю­щую роль в воспитании его как революционера. Он также читал и перечитывал каждую строку статей Чернышевского в «Современни­ке», опубликованных двадцать с лишним лет назад, но именно ро­ман «Что делать?» «перепахал» всю его жизнь. Характерно, что Ле­нин видел в силе воздействия романа на жизнь читателей доказа­тельство его литературных достоинств (мемуаристы вспоминают, что он очень сердился на тех, кто заговаривал об эстетических сла­бостях романа). Величайшая заслуга Чернышевского — утверждал Ленин — заключалась в том, что он вывел в романе особый тип че­ловека, показывающий, каким следует быть революционеру, и точ­но определил методы и средства достижения этого идеала. Ленин усвоил и программу супружеской жизни, предлагаемую в романе: отдельные комнаты для полной автономии супругов и разумное разрешение (т. е. сохранение) любовных треугольников. Я полагаю, что параллельные отношения Ленина с Инессой Арманд (которая впоследствии стала большевистским теоретиком любви) и женой, Надеждой Крупской, в 1915 году были идеологически мотивирова­ны и сформированы романом «Что делать?»⁷⁹.

Модель организации эмоциональной жизни и личных отноше­ний, содержавшаяся в романе, вдохновляла несколько поколений русских людей. В этом отношении «Что делать?» сравнивали с «Но­вой Элоизой» и «Эмилем» Руссо, оказавшим огромное влияние на эмоциональную жизнь людей восемнадцатого века.⁸⁰ Даже обеспо­коенные цензоры ощущали эту сторону романа. В 1865 году цензор П. Капнист в докладе о влиянии «Что делать?» на русское общество, представленном министру внутренних дел, утверждал: «Были при­меры, что дочери покидали отцов и матерей, жены — мужей, неко­торые шли даже на все крайности, отсюда вытекающие».⁸¹

Судя по мемуарам, это суждение вполне справедливо. Мемуари-там казалось, что по всей России молодые женщины стали поки­дать родительские дома и фиктивные браки стали обычным спосо­бом избежать родительского ига, а для свободолюбивых женщин — паже нормальным способом замужества. По словам одной из таких женщин, Анны Евреиновой (которая стала первым доктором права в России), ее современницы искали людей, преданных общему делу, не для женитьбы, а для освобождения.⁸² Особый кодекс чести пред­писывал новому человеку долг сделать формальное предложение испытывающей домашний гнет девушке, чьи взгляды и устремле­ния он разделял. После свадьбы молодые, как правило, расстава­лись; другой вариант предполагал совместную жизнь под видом на­стоящего брака, но с соблюдением условия, что муж не будет осуще­ствлять свои супружеские права.⁸³

Такой брак, заключенный в начале 70-х годов, подробно описан в воспоминаниях Сергея Синегуба, члена народнического кружка Чайковцев. Этот молодой человек отправился из Санкт-Петербурга в глухую деревню под Вяткой, чтобы сделать предложение местной поповне (которую он никогда раньше не видел), так как слышал, что она достаточно просвещенная девушка, чтобы желать устроить свою жизнь в соответствии с новыми взглядами. В ходе обычной работы «в народе», последовавшей за их свадьбой, молодой человек влюбил­ся в свою фиктивную жену, но, в соответствии с новой моралью, не решался признаться в своих чувствах. («Это было бы преступлени­ем, посягательством с моей стороны на ее свободу, так как я был ее законный муж».) Однако, по инициативе девушки, втайне разделяв­шей его чувство, брак стал реальным. («Разговор начался с разных моральных и общественных тем, свелся по ассоциации идей и на вопрос любви и закончился признанием».) Другой участник того же кружка, Дмитрий Рогачев, предложил себя в качестве фиктивного мужа девушке по имени Вера Павловна Карпова (сестре драматурга Евтихия Карпова). Имя и отчество девушки, по-видимому, чита­лось как знак, указывающий, что делать.*⁴

В то же время неспособность мужа устроить разумную жизнь, посвященную общему делу, считалась достаточным основанием для ухода жены от мужа (а порой и от детей). Примечателен случай Ека­терины Майковой, жены известного литератора Владимира Майко­ва (по некоторым источникам, она послужила прототипом Ольги в «Обломове» Гончарова), оставившей мужа в начале 60-х, после того, как она подвергла свой брак (крепкий, по-видимости) переоценке в свете романа «Что делать?»⁸⁵. Некоторые любовные треугольники Разрешались по модели, предложенной Лопуховым: menage a trois.

всей видимости, такие случаи были нередкими. (Литературные отзвуки такой практики можно найти в романе С. Степняка-Крав-

чинского «The Career of a Nihilist», написанном по-английски в 1889 году.)

Жизненный эксперимент такого рода был предпринят много лет спустя Владимиром Маяковским, Лилей Брик и Осипом Бри­ком, когда, после победы долгожданной революции, влияние Чер­нышевского проявилось вновь. Согласно описанию Лили Брик в ее мемуарах, Маяковский и Брик были друзьями, с редкостным родст­вом взглядов в области искусства и политики. Любовь Маяковского к Лиле не омрачала дружбу и идеологический и артистический союз с Осипом. Когда в 1918 году Маяковский и Лиля стали любовника­ми, все трое приняли решение «никогда не расставаться». В двадца­тые годы они одно время даже жили в одной квартире, причем рас­положение их личных и нейтральных комнат подробно описано в мемуарах Лили Брик. Роман «Что делать?», как мне кажется, послу­жил для них и источником вдохновения, и образцом для подража­ния в конкретных ситуациях. Примечательно, что перед самоубий­ством Маяковский перечитывал книгу Чернышевского. «Жизнь, описанная в ней, — писала Лиля Брик, — перекликалась с нашей».⁸⁶

Влияние культурных моделей, которые получили воплощение в жизни и романе Чернышевского, на культуру русского модернизма глубже, чем можно было бы предположить. Как продемонстрирова­ла Ольга Матич, символисты и их последователи, которых многие исследователи склонны считать отрицателями реалистической тра­диции, апроприировали их наследие и причудливым образом трансформировали его в новом контексте.⁸⁷

Замечательным примером целого жизненного пути, построен­ного в духе новых людей и под непосредственным влиянием «Что делать?», является жизнь Софии Ковалевской (1850—1891), первого выдающегося математика-женщины. Ее история заслуживает под­робного рассказа, тем более что биографы Ковалевской не оценили роль романа Чернышевского в построении ее жизни.⁸⁸ София и ее старшая сестра Анна, дочери богатого помещика, генерала В. Кор-вин-Круковского, входили в число дворянских детей, охваченных «эпидемией нигилизма». В новую веру их обратил сын приходского священника в деревне Палибино, где находилось их родовое име­ние. Семинарист, ставший студентом Петербургского университета, он рассказывал сестрам, что видел «великих Чернышевского, Доб­ролюбова и Слепцова». Анна была подающей надежды писательни­цей и, к великому огорчению своей семьи, опубликовала повесть в журнале Достоевского «Эпоха». (Впоследствии Достоевский влю­бился в нее и в 1865 году сделал ей предложение, но получил отказ.) София живо интересовалась математикой, к которой была чрезвы­чайно способна, но родители не разрешили ей продолжать серьез-

ные занятия. Сестры решили бежать от родительского гнета, выйдя замуж фиктивно, и, вместе с подругой-единомышленницей, стали искать подходящих кандидатов (кодовое слово было «брат» и «док­тор»)- О^ни обратились к студенту-естественнику Петербургского университета Владимиру Ковалевскому, который с энтузиазмом от­кликнулся на их призыв. Он остановил свой выбор на младшей, Со­фии, которую считал многообещающим ученым и потому более подходящим объектом спасения, чем старшая сестра. Свадьба со­стоялась в 1868 году, вопреки сильному сопротивлению родителей. Мужа для Анны найти не удалось. Обращались к Сеченову, но он уже участвовал в подобном предприятии и не мог «лечить» Анну Корвин-Круковскую. В письме к сестре София выражает сожаление, что «брат» (то есть Ковалевский) не мусульманин и не может же­ниться на них обеих.*⁹

Молодая чета вскоре уехала в Германию, где оба погрузились в науку. Анне впоследствии разрешили поселиться с замужней сест­рой, а спустя некоторое время несколько других молодых девушек, искавших освобождения от семьи, присоединились к ним, образо­вав небольшую коммуну. София и Владимир стали близкими друзьями и сотрудниками. По большей части они жили и путешест­вовали вместе (и даже предъявляли другу другу требования и обви­нения), продолжая при этом блюсти изначальное условие и хранить целомудрие, как полагалось в фиктивном браке. Родители Софии в конце концов узнали об истинном характере их отношений и тщет­но пытались убедить ее стать реальной женой Ковалевского. Анна и другие члены кружка, напротив, не одобряли близости Софии и Ко­валевского и обвиняли его в эмоциональном нарушении кодекса че­сти нового человека, настаивая на том, что, раз брак был фиктив­ным, Ковалевский не имел права так сближаться с Софией.⁹⁰ Как и Вера Павловна в романе «Что делать?», София вскоре была охвачена тем, что ее подруга назвала «жаждой сильных эмоций».⁹¹ Ее брак с Ковалевским в конце концов стал реальным. Они соединились по­сле смерти деспотичного, но любимого отца Софии, в 1875 году.⁹² Несколько позже у супругов родилась дочь. В полном соответствии с каноном, установленным романом, София видела вещие сны, ко­торые обычно пересказывала друзьям; она считала их пророчески­ми видениями; по свидетельству одной из ее подруг, они и в самом деле часто сбывались.⁹³После возвращения в Россию Ковалевские предприняли несколько деловых начинаний (куда многие их друзья вложили деньги). София верила, что при ее математических знани­ях эти предприятия можно будет организовать на рациональной, научной основе, гарантирующей финансовый успех. Неверно было ы видеть в этих начинаниях (дешевых квартирах и банях в рабочих Районах) чисто финансовые предприятия, подсказанные буржуаз­на духом времени, как полагают некоторые биографы. Многие де-

тали указывают на то, что Ковалевские вдохновлялись идеей рацио­нальной организации труда. Так, доходы предназначались не только для личного пользования: когда Ковалевский счел (по ошибке), что они разбогатели, София тотчас же стала строить планы устройства фаланстеры.⁹⁴ Равнодушие Ковалевских к материальной стороне жизни и их непрактичность были общеизвестны; неудивительно, что, в отличие от Веры Павловны и Лопухова, они не были удачли­вы в делах. В разгар неприятностей, вызванных провалом дела, они расстались. София позже стала профессором Стокгольмского уни­верситета (что было беспрецедентным случаем для женщины); Вла­димир пережил финансовую катастрофу и покончил жизнь само­убийством в 1883 году. К концу жизни, получив международное признание как математик, София стала писать. Драма «Борьба за счастье», написанная совместно с А. К. Леффлер, выросла из ее раз­мышлений над трагическим концом мужа. Эта двухактная пьеса, посвященная теме брака, рассказывает историю одной супружеской пары. В первом действии разыгрывается, как дело было в действи­тельности, во втором — как все могло быть, если бы чета была спо­собна построить свой брак в полном соответствии с юношескими идеалами. В ходе драмы героиня видит сон о Народном Дворце — жилище для рабочих ассоциаций. Кульминация драмы — видение маленькой, идеально устроенной семейной коммуны. Со свойствен­ной ей неколебимой верой в науку София в предисловии дает, как она полагает, научное обоснование своих взглядов на любовь, дока­зывая всемогущество любви «с математической точностью» (по вы­ражению одного читателя-современника).⁹⁵ Ковалевская надеялась, что ее пьеса может принести высшее счастье всему человечеству. Другой ее литературный замысел, неоконченный роман «Ниги­лист», основывался на биографии Чернышевского.

Литературный отклик на роман «Что делать?» также был значи­тельным. В годы, последовавшие за публикацией романа, появился особый жанр антинигилистического романа (а также антинигили­стической пьесы), пародийно изображавший новых людей. Счита­лось, что это необходимое противоядие против вредных последст­вий романа Чернышевского. Среди произведений этого типа такие хорошо известные тексты, как пьеса Льва Толстого «Зараженное се-мейство»(1863—64), романы «Взбаламученное море» Александра Писемского (1863), «Некуда» (1864) и «Обойденные» (1864) Н.Лес­кова. В 60-е и 70-е годы сочинения этого жанра практически запо­лонили книжный рынок.⁹⁶ Чернышевский фигурирует во многих произведениях русской литературы как литературный персонаж, начиная от современных роману, таких, как пьеса Д. В. Григоровича «Школа гостеприимства» (1855), до выдающегося русского романа XX века— «Дар» Владимира Набокова (1937).⁹⁷ Присутствие Чер­нышевского ощущается во многих произведениях Достоевского (в

Записках из подполья», «Преступлении и наказании», «Идиоте», <Бесах» и «Братьях Карамазовых») и в «Анне Карениной» Толстого. Постоевский _и Толстой вели напряженную полемику с Чернышев­ским и его воззрениями на человека и его назначение в мире.

На протяжении более ста лет Чернышевский оставался в центре горячих читательских и научных споров. Его изображали и актив­ным революционером, стоявшим во главе революционных сил, и человеком, лишь производившим такое впечатление. Его считали самостоятельным мыслителем и простым популяризатором интел­лектуальных новшеств для читателей журналов. Известные критики приписали ему, повсеместно признанному бездарным автором, за­слугу развития новаторской литературной техники, такой, как «по­лифония» (это идея Михаила Бахтина) и «внутренний монолог» (идея Глеба Струве).⁹⁸

Личность Чернышевского привлекала к себе, пожалуй, не мень­шее внимание, чем его сочинения. Различных авторов привлекала его «экзистенциальная дилемма»⁹⁹: глубокий идеализм истового материалиста, христианский аскетизм, жертвенное рвение этого «разумного эгоиста», православные чувствования этого законченно­го атеиста, априорное мышление этого преданного науке социолога и экономиста, эстетическая беспомощность этого удачливого рома­ниста и теоретика искусства, глубокое чувство социальной неполно­ценности этого воинствующего революционера и мучительные со­мнения, которые этот пропагандист полной объективности чувст­венного восприятия испытывал относительно собственных чувств. Но независимо от того, как мы оцениваем заслуги Чернышевского, значимость его личности трудно отрицать. «Одним лишь весом сво­его влияния» он утвердил себя как одна из ведущих фигур русской культуры второй половины девятнадцатого века.¹⁰⁰

Влияние Чернышевского на русскую культуру невозможно све­сти лишь к политической деятельности, участию в идеологических и литературных спорах или публицистическим и художественным произведениям. Самым значительным его вкладом было создание модели мира и модели личности эпохи реализма, горячо принятых его современниками.¹⁰¹ По мысли Чернышевского, новый человек должен был формироваться и в литературе, и в частной жизни писа­теля. В его задачу входило подчинение личной жизни требованиям общественной роли, самоотвержение и желание явить достойный образец поведения на собственном примере. Эта задача требовала и сознательной психологической самоорганизации, в которой конк­ретная психическая жизнь отливалась в исторические формы. Для Чернышевского это было едва ли не самым существенным аспек­том назначения писателя, который (в его терминах) «стоял во главе общественного развития». Вскоре после ареста, работая в тюремном включении над романом «Что делать?», он писал жене: «Наша с то-

бой жизнь принадлежит истории».¹⁰² В поворотный момент русской истории, в эпоху, когда «все пошло в переборку», Чернышевский су­мел предложить культурные механизмы упорядочения человече­ской реальности и организации индивидуального поведения и опыта.

Почему именно Николай Гаврилович Чернышевский оказался человеком, подходящим для такой творческой задачи, и как именно она была достигнута, я надеюсь показать в этой книге. Вниманию читателя предлагается описание жизни и творчества Чернышевско­го, причем акцент ставится на взаимодействии личного и культур­ного. Деятельность Чернышевского исследуется в три этапа, каждо­му из которых посвящен отдельный раздел книги. В первом разделе обсуждаются те задачи, которые стояли перед молодым Чернышев­ским в преддверии 60-х годов, и то, как они были приведены в соот­ветствие с культурными проблемами эпохи. Во втором разделе в центре внимания находится женитьба Чернышевского и модель брака, разработанная им в ходе его жизненного эксперимента, слив­шего психологические и культурные элементы в связную схему. В третьей части исследуется структура произведений Чернышевского. Особое внимание уделено роману «Что делать?», в котором модель человека в его отношениях с миром реализовалась не только в сю­жете, подборе персонажей и идеологии, но пронизала самую факту­ру повествования, воплотившись в художественных принципах ор­ганизации текста. Произошло слияние психологической и литера­турной структуры.

ЧАСТЫ

ЮНОСТЬ

В июне 1846 года восемнадцатилетний Чернышевский приехал в Санкт-Петербург, в университет. Единственный сын саратовского протоиерея, он окончил православную духовную семинарию, гото­вившую воспитанников к церковному поприщу.¹ В семинарии Чер­нышевский проявил себя как молодой человек выдающихся способ­ностей. От него ждали великих свершений. Ненасытный читатель («библиофаг»², как он сам себя называл), Чернышевский решил по­ступать на филологический факультет.

Столкновение с реальным миром — самостоятельной жизнью в столице — оказалось жестоким и мучительным испытанием. В Са­ратове семья Чернышевских была окружена всеобщим уважением и вела вполне обеспеченную жизнь. Даровитый и милый мальчик был предметом восхищенного внимания и домашних, и сверстников, и знакомых из хорошего общества, с которыми его родители поддер­живали отношения.³ В Петербурге Чернышевский попал в мир, где он и его семья были никем и о котором они ничего не знали.⁴ В сто­лице провинциальный приходский священник, даже относительно высокого ранга, как отец Чернышевского, не принадлежал к приви­легированным кругам, а полученное Чернышевским семинарское образование, хотя и довольно основательное, не подготовило его ни к университетскому курсу наук, ни к общению с образованной сто­личной молодежью. На вступительных экзаменах пробелы не за­медлили сказаться. Чернышевский получил тогда первую плохую оценку в жизни — по французскому языку. К тому времени прелест­ный мальчик превратился в неуклюжего, угловатого юношу, близо­рукого и болезненно застенчивого.

Видимо, в университетские годы Чернышевский пережил серь­езный кризис. Дневник, который он начал вести в мае 1848 года, приоткрывает душевную жизнь юноши, терзаемого и чувством не­полноценности, и жаждой славы. Он обдумывает планы, проекты и теории преобразования общества и работает над изобретением perpetuum mobile, призванного избавить человечество от забот о ма­териальном и открыть дорогу нравственным улучшениям. Благода­ря этому изобретению он станет «вторым Спасителем» (1:281), удо­стоится аудиенции у императора и тем самым сможет способство-ать продвижению отца по службе.⁵ Он надеется стать либо гениаль-ш мыслителем, вроде Платона и Гегеля, либо великим писате-

, которому «суждено двинуть вперед человечество по дороге не-

т ^{ько нов}ой» (1:127). Планы он вынашивает грандиозные, однако

ости, которые ему предстоит побороть на пути к самореализа-

ции, кажутся ему почти неодолимыми. Более всего его пугает отсут­ствие или скудость эмоционального отклика на события и впечатле­ния от окружающей действительности. «И ничего не чувствую, ров­но ничего»,— записывает он сокрушенно и растерянно (1:113). «Бесчувственность» становится ведущей темой его дневника. Это и сомнения по поводу казалось бы ясных жизненных ситуаций, и ско­ванность, и несоответствие между рациональным мышлением и не­посредственным чувством, и разрыв между чистой любовью (или, скорей, отсутствием таковой) и тягостными телесными порывами, и слабоволие, вялость, бездействие («безжизненность»). В своих на­стойчивых поисках решения мучивших его проблем молодой Чер­нышевский обращается к мировой культуре: «Начиная Гегелем и Фейербахом и кончая лубочными французскими романами, Чер­нышевский прочитал все».⁶ Он освоил целостные системы и фраг­менты теорий и идей, метафизические и научные концепции и ри­торические построения. Его внимание останавливается на представ­лениях, связанных с идеей действительности. На этой стадии в сво­ем развитии он приводит свою психическую жизнь в соответствие с категориями современной культуры; он занят освоением культур­ного языка.

Поиск по сайту: