Германия (на 1 га, или 0,915 дес.)

Что же касается квадратуры и кубатуры, падающих в среднем на одного жителя, то этот важный показатель социальной гигиены и жилищной политики выходит из рамок настоящего курса. Укажем лишь, что в русских городах они повсеместно неуклонно уменьшаются, свидетельствуя о том же росте густоты населения. Напр., в Москве, несмотря на все принимаемые меры, в некоторых кварталах упомянутая квадратура в 1926г. упала ниже 10,5 кв. аршина на человека (вместо 16–18, требуемых гигиенической нормой).

После всего сказанного рост плотности или густоты населения городов не может вызывать сомнений. Равным образом выяснено, что упомянутый признак не должен почитаться главным отличительным признаком города, как слишком подвижный и шаткий.

Пятым существенным признаком, также связанным со всеми предыдущими и, кроме того, обусловленным целым рядом факторов – развитием транспортной техники, разделением труда, интенсификацией обмена, ростом жизненной конкуренции, т.е. острой борьбы за существование – погоней за куском хлеба, с одной стороны, и за накоплением или наслаждениями, с другой, – является интенсивный и перманентный рост городской динамики, т.е. движения в многочисленных его видах. Динамизм – вот что резко отличает современный центр как от сравнительно неподвижной деревни, так и от городов некапиталистических и отсталых стран. Старожилам памятны пустынность, косность, спячка, которые были так характерны для наших дореволюционных уездных и многих губернских городов, не говоря уже о сельских местностях.

В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России,
Там – вековая тишина.

(Некрасов.)

В противоположность “статической” деревне динамизм пронизывает насквозь всю современную культуру и особенно жизнь ее законнейшего сына – Большого города. Просыпающаяся с зарей деятельность его гигантских фабрик и заводов – пронзительные звуки гудков, верчение машин, лязг цепей, дыхание печей и горнов, волнующееся море рабочего люда и затем его каторжный труд у станков, утренняя толчея на пищевых рынках, устремление десятков тысяч населения по всем городским артериям к деловым кварталам, непрерывное массовое перемещение горожан по делам в разных направлениях, а с другой стороны – дневные гулянья и беготня по магазинам и знакомым, вечерняя лихорадочная погоня за зрелищами, ночная гульба до зари в кабаках, игорных притонах и домах разврата – эта динамическая картина “бессмысленной и ненормальной жизни”, как ее назвал Достоевский, общеизвестна и не требует научного описания. Большой город рожден под знаком растущей из года в год динамики; он мечен ею и в производстве, и в обмене, и в потреблении, а формы проявления этой динамики неисчислимы, меняясь в зависимости от времени, места и от назначения города.

Наилучшим объективным критерием в вопросе об оценке упомянутой динамики может служить учитываемое статистикой городское движение в области механического транспорта. Здесь мы видим, что динамика города-гиганта растет гораздо интенсивнее, чем само его население (закон Шимпфа). Напр., население Большого Лондона увеличилось с 1867г. на 86%, а городское движение возросло на 499%, в Чикаго число автомобилей увеличилось с 13944 в 1911г. до 296441 в 1924г., а население за то же время только на 52%; в Париже в 1913г. было перевезено на метрополитене, автобусах и трамваях 724 миллиона пассажиров, а в 1924г. – один миллиард сто миллионов, несмотря на ничтожный рост его населения за то же время. Иностранная литература изобилует аналогичными данными. Особенно быстро растут показатели транспортной динамики после войны в самые последние годы: так, до войны один житель Лондона совершал 301 городскую поездку в год, а в 1925г. – 450 поездок. В Германии за один только год (с 1 июля 1924г. по 1 июля 1925г.) единицы автотранспорта преимущественно в больших городах возросли с 293032 машин до 425826(!), и за то же время городское движение по всем видам транспорта возросло на 5,6%. Поистине изумительны цифры зарегистрированных в 1925г. автомобилей в американских городах: так, в Детройте имеется 260551 автомобиль на 996000 жителей, а в городе Лонг-Бич (штат Калифорния) на 69214 жителей (считая в том числе детей, стариков, больных) приходится 41269 автомобилей, т.е. 1 машина на 1³/₄ жителя (!!). Любопытно отметить, что, несмотря на такое феноменальное развитие механического транспорта и телефонного сообщения, сокращающего количество необходимых перемещений, медленно из года в год уменьшается лишь конная тяга, а число пешеходов продолжает неуклонно расти, что установлено наблюдениями за переходами через городские мосты и о чем живо свидетельствуют катастрофические заторы пешеходов в пунктах и сроках усиленного движения, быстрое увеличение числа несчастных случаев с пешеходами и проблема “разгрузки движения”, как искусственного, так и естественного, ныне являющегося одной из важнейших коммунальных проблем больших городов.

Неразрывно связан с динамической проблемой мирового города шестой и весьма любопытный признак последнего, к сожалению, еще почти вовсе не исследованный: это – оторванность буржуазной толпы от коллективной психологии. За исключением пролетарских скоплений, обычно создающих свое классовое единство и часто выступающих с массовыми протестами, демонстрациями и т.п., городская толпа психологически разобщена, несмотря на свое механическое сцепление. Это – сумма индивидуальных единиц – и только. Каждый гражданин подчас в невообразимой давке спешит по своим делам или “гуляет”, равнодушный до нужд целого и безразличный к неопределенному настроению наличной массы. Эта безликая сущность ежедневной уличной толпы как случайного социального коллектива и ее своеобразный массовый эгоизм коренятся в самых основах господствующей хозяйственной системы. Отсюда и ничтожная сила непосредственного сопротивления современной городской буржуазии, стратегически сильной только своим государственным орудием – специально дисциплинированными войсками и полицией…

Резюмируя сказанное до сих пор, мы видим, что современный большой город характеризуется непрерывным и интенсивным ростом численности населения, городской площади, плотности населения во всех его видах и городской динамики, имеющей социальный или, точнее, коллективно-психологический характер в одном классе населения и глубоко индивидуальный характер – в других. Впрочем, в более слабой степени изложенный общий вывод применим и к средним городам и даже к растущей группе малых городов.

Возникает вопрос: как же происходит этот интереснейший процесс интеграции (роста, уплотнения) – в планомерном ли порядке, или стихийно, т.е. анархически? За последнее время очень много говорят о плановом начале в коммунальном хозяйстве как в СССР, так и заграницей. Более того, это плановое, т.е. сознательно-волевое начало, ныне разрабатываемое в многочисленных курсах и журналах по планировке городов, нашло свое законодательное выражение в Англии уже с 1875г. и затем там систематическим расширялось, а несколько позднее оно проявилось в законодательстве о плановой урбанизации Франции и Голландии и, наконец, в любопытном бельгийском законопроекте 1924г. То же плановое начало ярко выявилось в идейном движении и осуществлении “городов-садов” последней четверти века (см. главуXVI).

Однако не может быть никакого сомнения в том, что современные города, выросшие и развивающиеся на капиталистических началах анархии производства, частной собственности на недвижимые имущества, почти ничем не стесняемой индивидуальной инициативы и коммунальной свободы, имеют весьма мало общего с плановым началом. Принципы планировки разработаны теоретически и технически, но еще в очень редких случаях они осуществлены на деле; законодательство предоставило городским обществам немаловажные права по принудительному отчуждению имуществ для планировки городов и издало ряд санитарных и строительных норм; наконец, создано, в виде рациональных оазисов, несколько городов-садов, но и только. Если мы внимательно присмотримся к тому, что делается фактически, то убедимся, что городское хозяйство и благоустройство в Европе и Америке в общем попрежнему предоставлено власти экономической стихии; лишь после того, как современная жизнь с ее принципами индивидуального накопления приводит, после колоссальной растраты сил, к ряду неблагоприятных последствий – жилищному кризису, нерациональному строительству, загрузке движения, дороговизне и т.п., – выступает плановое начало со своими советами, образцами и стремится залечить социальные язвы. В наше время плановость – еще только эмбрион и показатель будущего.

Действительно, в области численного роста городского населения решительно ничего не предусматривается и не регулируется, и лишь усиленное повышение рыночных цен на квартиры и жилища, т.е. стихийная экономическая причина, задерживает приток в города. Точно также городская площадь, за немногими исключениями, растет не путем планомерной закупки земли и застройки окраин, а принудительным присоединением беспорядочно разросшихся пригородов, кривых улиц и разбросанных там и сям домиков, между коими подчас попадаются шестиэтажные здания, окруженные пустыми пространствами. Вопиющее переполнение помещений в фабричных кварталах – в подвалах, мансардах, ночлежных домах – свидетельствует о том, что густота населения не подчинена разумно руководящей воле; наконец, и городская динамика с ее заторами, хвостами при посадках, феноменальным ростом несчастных случаев не может являться результатом обдуманного плана. Все современные муниципальные “проблемы”, кризисы и тупики происходят из того же источника – анархии процесса городской интеграции, обусловленной в конечном счете анархией производства. В этой анархии, или стихийности, роста отмеченных признаков большого города мы видим его седьмой существенный признак.

На ряду с изложенным процессом городской интеграции, всецело вытекающим, как мы видели, из современной народнохозяйственной системы, в больших и средних городах наблюдается и обратный в известном отношении процесс, а именно процесс дифференциации, т.е. разделения, расчленения и усложнения. Именно на этом процессе, обычно сопутствующем всякой прогрессивной эволюции, базируется социально-экономическая структура больших городов.

Во-первых, это – классовое расслоение, которое в большом городе во много раз сильнее, чем в деревне. В мировом центре оно почти полностью воспроизводит всю систему современных социальных отношений. Там сожительствуют как основные классы, так и подклассы: промежуточный, переходный, смешанный, деклассированные группы и все разновидности этих классов и подклассов. Буржуазия (денежная, промышленная, торговая), чиновничество, служащие различных категорий, техническая интеллигенция, часть ремесленников и кустарей и, наконец, главная масса пролетариата обрабатывающей промышленности имеют свой экономический базис в городе, а землевладельцы, земельные арендаторы, сельские кустари, крестьяне и вообще большинство работников добывающей промышленности сохраняют свой экономический базис в деревне, но в значительном числе и продолжительное время (особенно зимой) проживают в крупных центрах, отчасти в видах подсобного производства (отхожий промысел трудового населения), отчасти ради почестей (близость ко двору или власти) и рафинированного потребления.

Во-вторых, это – профессиональная дифференциация, которая в больших городах в десятки и сотни раз превышает дифференциацию сельских профессий, так как сельское хозяйство не допускает далеко идущего разделения труда. Равным образом она разительно превышает расслоение профессий в городах миновавших эпох. По данным В.Я.Железнова, в германских городах XVIIIв. число различных цеховых ремесел колебалось между 25 и 100, германская же профессиональная перепись 1895г. отметила в городах 10298 детализированных специальностей. К 1 ноября 1925г. их имелось до 12 тысяч, считая в том числе нехозяйственные специальности.

В-третьих, это – локальная дифференциация. Перечисленные социальные группировки довольно правильно распределяются по городу, проживая преимущественно “в своем обществе” – в определенных, облюбованных ими кварталах и улицах. Они руководствуются в данном случае ценами на квартиры, близостью к местам занятий, местными нравами, вкусами и т.п. Отмеченная локальная дифференциация имеет в городском хозяйстве больше значения, чем это кажется на первый взгляд. Напр., расчеты предвыборной борьбы, победа тех или иных муниципальных партий, деятельность районных самоуправлений, распределение расходов на благоустройство различных частей города, споры о направлениях трамвайных линий и автобусных рейсов зависят непосредственно от этой дифференциации.

Сопоставляя данные общих и профессиональных переписей за 1904–1924гг., по 27 городам с населением свыше 250 тысяч жителей в Германии, Франции, Англии, Италии, Соединенных штатах и дореволюционной России, мы составили в средних и круглых цифрах следующую ориентировочную таблицу классовой и профессиональной дифференциации большого капиталистического города, которая до известной степени выражает его типичную социально-экономическую структуру.

СТРУКТУРНАЯ ТАБЛИЦА НАСЕЛЕНИЯ БОЛЬШОГО ГОРОДА

Источники таблицы: Kommunales Jahrbuch 1901–1914; Allgem. statist; Archiv; Annuaire statistique de la France; The municipal year book, London, 1904. Charles Booth, Life and Labour of the people of London, p.58 и след.; Annuario statistico deila citta Italiane за 1908; American City Magazine.

Города России в 1904г., “Изв. Моск. Гор. Д.” за 1915–1917гг.; “Гор. Дело” за 1909–1911гг.; Статист. сборн. по Петрограду и Петроградской губ. 1922г.; Итоги профессиональных переписей, изд. В.-Э. О.; Весь СССР, ГИЗ, М., 1926г.

1. Нетрудоспособные (малолетние, воспитанники, иждивенцы,
призреваемые, не включая пенсионеров, безработных,
малолетних рабочих, рантье, учащихся в школах и
домашних хозяек).................................................................................................18
2. Фабрично-заводские и мануфактурные рабочие (обоего пола,
всех возрастов, без семейств, в предприятиях металлообра-
батывающих, текстильн., машиностроит., полиграфич.,
химич., швейн., пищевых, деревообделочн., и проч.)............................................12,5
3. Торговые служащие и мелкая торговая буржуазия (торговый
персонал предприятий, торгов. посредники, приказчики,
разносчики, газетчики, служ. ресторанов и пивных, маклера,
маклаки, комиссионеры)........................................................................................7
4. Государственная, общественная и коммунальная служба
и пенсии (кроме военных рядовых)........................................................................6,5
5. Учащиеся в школах (высшей, средней, низшей, специальн.,
профессиональн., воскресн.).................................................................................6
6. Работники транспорта (шоферы, извозчики, кондуктора,
носильщики, железнодорожные и портовые рабочие).............................................6
7. Активная буржуазия (денежная, промышл. и торговая; пред-
приниматели и хозяева, пользующиеся наемным трудом)......................................5
8. Домашняя прислуга (постоянно живущая у нанимателей)...................................5
9. Домашние хозяйки.............................................................................................4
10. Рантье (пассивная буржуазия, кроме домовладельцев
данного города, и земельная аристократия)............................................................4
11. Домовладельцы и квартиронаниматели, живущие.
исключительно сдачей комнат и углов...................................................................3,5
12. Ремесленники и кустари (портные, сапожники, белошвейки,
прачки, шляпники, чистильщики сапог, пекаря, кондитеры,
кузнецы, точильщики, каретники, шорники, часовщики,
токари, парикмахеры, трубочисты, тряпичники и проч.)..........................................3,5
13. Войско и полиция (солдаты, матросы, городовые)............................................3
14. Частные служащие (конторщики, переписчики, счетоводы,
стенографисты, переводчики, клерки, рассыльные)...............................................2,5
15. Чернорабочие-поденщики (грузчики, тачечники,
мусорщики, подбойщики и проч.).........................................................................2
16. Жилищные (домовые) служащие (управляющие
домами, дворники, швейцары, сторожа)...............................................................1,5
17. Безработные (резервная армия пролетариата).................................................1,5
18. Деклассированные группы (заключенные в тюрьмах,
зарегистрированные проститутки, бродяги, картежники,
алкоголики, нищие)..............................................................................................1,5
19. Свободные интеллигентные профессии (врачи, адвокаты,
нотариусы, техники, учителя, страх. агенты, литераторы,
журналисты, архитекторы, музыканты, художники актеры,
не состоящие на постоянной службе)...................................................................1
20. Строительные рабочие (каменщики плотники, кровельщики,
печники, маляры, штукатуры, стекольщики, водопроводчики)...............................1
21. Путешественники и приезжие иностранцы.......................................................1
22. Сельское хозяйство (огородники, садовники,
лесоводы, молочное хоз.)....................................................................................1
23. Группы менее 1% (духовенство и проповедники,
иностранные посольства, приходящая прислуга,
странств. артисты, дамы полусвета и др.)............................................................3

Ясно, что социальное и экономическое положение каждой из приведенных групп в высшей степени различно. Здесь мы сталкиваемся еще с одним основным противоречием капиталистического строя, которое проявляется особенно ярко и рельефно в современных больших городах, составляя его одиннадцатый существенный признак. Это – из года в год растущая пропасть между благосостоянием присвоителей прибавочной стоимости, с одной стороны (особенно групп 7, 10, 21), и эксплуатируемым классом – с другой (особенно группами 2, 15, 17, 20). В середине находятся многочисленные прослойки с колеблющимся благосостоянием. Вообще капиталистический город являет разительный контраст между двумя своими составными частями – городом производительным и городом потребительным: в целом ряде признаков выражает он вопиющее социальное неравенство.

Во-первых, неравенство в благоустройстве производящих и потребительных кварталов: асфальт, торцы, мозаика – в центральных частях, булыжник или отсутствие всякого замощения – в фабричных пригородах; залитые светом главные улицы, и редко расставленные газовые рожки или керосиновое освещение – на окраинах (в дореволюционной России часто освещаемых только лунным светом). В России, как правило, рабочие жилища не присоединялись ни к водопроводу, ни к канализации; извозчиков, телефонов, зеленых насаждений рабочие не знали; магазины (кроме мелочных и хлебных лавок), школы, театры находились от них на недоступном расстоянии, так как удешевленные трамвайные тарифы в тех случаях, когда трамвай доходил до рабочего городка, вводились лишь в виде исключения. В Англии и Соединенных штатах санитарное состояние рабочих кварталов в больших городах не выдерживает никакой критики.

Во-вторых, жилищные контрасты и иерархия: а)районные контрасты, а именно роскошные особняки и отели в одних кварталах, дома-трущобы, ночлежки и деревянные лачуги – в других; б)домовые контрасты, т.е. бельэтажи в одной части дома, мансарды и подвалы – в другой; в)квартирные контрасты в виде 4–10 лицевых комнат, уделяемых “господской” семье, и темной каморки или отгороженной части кухни – прислуге. Между этими крайностями существует целая градация жилищ различных классов и категорий, целая лестница квартирных, комнатных и угловых цен, причем восхождение по ней часто составляет главное стремление жизни многих тысяч горожан. В-третьих, это – бюджетная дифференциация. Напр., по сведениям д’Эта (D’Aeth, Present tenden-cies of class differentiation), 80% населения Лондона довольствуются (с семьями) доходом в 100 рублей в месяц и ниже, а 4% имеют доход выше 500 рублей (50 фунт. стерл.).

Объективным критерием для учета этих контрастов могут служить цифры смертности населения в той или другой части города, которые в нашей литературе слишком редко противопоставляются, растворяясь в благонадежных “средних” цифрах. Между тем в дореволюционном Петербурге смертность Адмиралтейской части равнялась ежегодно 11 на тысячу жителей, а Рождественской и Нарвской частей – около 30, повышаясь в фабричных пригородах до 41. Согласно данным Юлиуса Платтера, в образцовом по своему благоустройству городу Мюнхене, столице Баварии, смертность в беднейшей, восточной его части к концу прошлого века достигала 35, в западной – 32, и в богатых кварталах – 17–22.

По сведениям “National Municipal Review”, даже в Нью-Йорке, успевшем, после 25-летней усиленной санитарной работы добиться к 1925г. скромной цифры девяти умирающих в год на тысячу жителей Fifth Avenue, смертность “переселенческих” кварталов продолжает превышать 30. Такую же разницу в цифрах дают сопоставления смертности бельэтажа и мансард. Профессор И.Х.Озеров доходил даже до категорического утверждения, что в Лондоне ежегодно умирают от голода 60–70 человек.

Одним словом, пресловутый “хозяйственный принцип”, который заставляет каждого хозяйствующего субъекта добиваться с наименьшими усилиям наибольших результатов, оказывается перевернутым вверх ногами: производительный город прилагает наибольшие усилия, чтобы добиться наивыгоднейших результатов… для потребительного города. До поры до времени в одном и том же центре сожительствуют два мира, два уровня благоустройства и благосостояния – высший и низший, отделенные друг от друга китайской стеной и ведущие между собой острую классовую борьбу, а между ними прослоены средние группировки с переменными воззрениями и благополучием. Особняком стоит выброшенный из жизни, преступный и вырождающийся мир бродяг, воров, низших проституток, котов, алкоголиков, хулиганов, занимающих “моральнозаразные” кварталы города и составляющих в мировых городах 2–3% городского населения. Разрешив сложнейшие технические вопросы внешнего и отчасти санитарного благоустройства, город-гигант не сумел даже подойти к последней социальной проблеме и лишь отгородился от нее жестким полицейским кордоном.

Необходимо теперь же отметить, что, начиная с последней четверти прошлого столетия, муниципальная политика усиленно работала по линии смягчения указанного социального неравенства, как это будет более подробно изложено ниже. Некоторая демократизация избирательного права, появление и деятельность социалистов в муниципалитетах, идеологические успехи катедер-социализма, проникнутого идеей уступок пролетариату, и одновременно приведение окраин и фабричных пригородов в более благоустроенный вид, снос заразных кварталов и постройка новых рабочих жилищ в Англии и в Германии, в связи с многочисленными проектами и планами перепланирования городов и даже фактическое осуществление нескольких “городов-садов” и культурных рабочих поселков, – все как будто указывает на возможность мирной эволюции современного урбанизма в социальном вопросе. Однако дальнейшее исследование (особенно в специальном курсе) покажет, что относительное неравенство положения городской буржуазии и городского пролетариата продолжает увеличиваться, так как поистине грандиозные достижения современной муниципальной техники в деле рафинированного потребления, с одной стороны, а с другой – тот словесный шум и прожектерство и те паллиативы, которые лишь в сравнительно скромном числе случаев осуществлены реально, не смогли удовлетворить растущие потребности производительного города. Они не смягчили противоречий, которые муниципальная жизнь нагромождает теперь на каждом шагу с молниеносной быстротой, параллельно с поступательным процессом капитализма.

Суммируя сказанное, мы, после конкретного анализа, видим, что всеми своими важнейшими социальными признаками большой капиталистический город ярко иллюстрирует те противоречия, которые К.Маркс и Фр.Энгельс раскрыли, как имманентные капиталистической системе в ее целом. Вне этого анализа и этой общественной связи город-гигант кажется таинственным чудом XX столетия – фетишем, аналогичным товару, его породившему. Наоборот, после применения научно-объективного метода исследования, его рождение, рост, признаки и “судьба” становятся естественными и понятными.

Нами не отмечен еще последний основной признак большого города, а именно его высокая цивилизующая и культурная роль в противоположность тому, что еще Карл Маркс назвал “идиотизмом деревенской жизни”, порожденным косностью, традиционностью, консерватизмом и предрассудками деревни, особенно же деревни с натуральным хозяйством или с пережитками ее. Этот факт настолько бесспорен и общеизвестен, что он не требует подробных доказательств. Большой город есть чуткий барометр и аккумулятор всей культурной жизни страны. В большом городе находятся руководство политическими партиями, государственная администрация и парламент. В нем сосредоточены высшие учебные заведения, а равно исследовательские институты, научные общества и академии с их кабинетами, лабораториями, обсерваториями, опытными станциями. В нем функционируют бесчисленные издательства с колоссальными книжным, журнальным и газетным материалом, библиотеки, читальни, музеи, выставки – вплоть до международных выставок, привлекающих издалека сотни тысяч приезжих. В нем читаются публичные лекции, даются концерты, общедоступные и камерные, множатся театральные спектакли, устраиваются съезды специалистов и международные конгрессы. Большой город привлекает к себе цвет энергии, ума и таланта всей тяготеющей к нему территории – молодые силы, которых он воспитывает, развивает, вовлекает в грандиозный процесс соревнования, отбора и жизненных побед. Над неслыханной в прежние эпохи технической энергетикой и феноменально ускоренным экономическим обменом веществ в нем возвышаются и изощряются “надстройки” политическая, научная, художественная, философская, в свою очередь воздействующие на технико-экономический базис. Однако весь этот мощный и стихийный круговорот интеллектуальной энергии воздействует далеко не равномерно на разные классы, достигая для городских низов лишь простого повышения, по сравнению с деревней, процента грамотных. Здесь мы восходим на кульминационный пункт процессов городской интеграции и дифференциации с заложенными в них грозными противоречиями.

Действительно, в тесной связи с этой повышенной, но болезненно неравномерной пульсацией культуры в большом городе стоит отмеченная многими урбанистами и историками его революционизирующая роль, которая относит нас к выходящим из нашей программы курсам истории социальных и революционных движений. В этом отношении современный большой город, накопивший в себе так много горючего материала, лишь повторяет в сильно увеличенном масштабе подвиги своих предшественников. Сосредоточение в городах массы подвижного, развитого и в большей части недовольного, смелого, легко организующегося населения издавна выдвигало его в роли удачного инициатора и умелого проводника назревших политических или социальных переворотов. Напротив, крестьянские восстания, возникавшие стихийно, распыленные в необъятной и неорганизованной деревне, не имея в большинстве случаев даже единой обдуманной цели и подходящих ударных средств, расплывались в длительных, кровопролитных и жестоких “жакериях”, “пугачевщинах” и в конце концов исходили кровью, задавливались по частям и почти никогда не приводили к решительным результатам.

Весьма любопытными и полезными для уразумения интеллектуализирующей роли города могут быть новейшие исследования психологии. “Сознание, – говорит проф. Д.Драгическо, – возникает из бессознательного лишь при следующих условиях: когда психические состояния новы, сложны, различны или противоположны, и всякий раз, когда нарушается та или иная привычка”. Гербард также сводит тайну происхождения сознания к конфликту представлений: “Из столкновения противоположных представлений рождается сознание, сходные же представления сливаются”.

“Согласно общему закону нашей умственной природы, – говорит Бэн, – перемена впечатлений важна для сознания в любой его форме. Факты доказывают, что постоянное и однообразное раздражение не производит никакого влияния на органы чувств (примеры: движение земли, давление воздуха и т.п.)”. Таково же мнение Гефдинга: “Благодаря испытываемым им переменам, сознание пробуждается от состояния рассеянности. Пробужденное сознание изощряется и повышается контрастами и переменами. Напротив, вполне однообразное и неизменное состояние может вести к исчезновению сознания. Однообразные впечатления действуют усыпляющим образом”. Наконец, проф. П.Коллэ, повторяя неоднократные утверждения К.Маркса, Гумпловича, Плеханова, формулирует закон, по которому “умственное развитие обратно пропорционально степени изоляции индивида”. Становится понятным, почему дитя большого города, которое воспитывается, развивается и действует среди самых разнообразных впечатлений и ярких контрастов, находясь в общении с множеством индивидов разных групп, профессий и воззрений, достигает того уровня умственного развития, которое недоступно для сельского Робинзона.

2. ДЕМОГРАФИЧЕСКИЕ ПРИЗНАКИ

В предыдущем параграфе мы рассмотрели основные социальные признаки современного города, определяющие его динамику и структуру. Однако для городского хозяина, особенно же для его социальной политики, важна ориентировка также и в тех менее характерных признаках, которые выявляются на основе статистики народонаселения и могут быть названы “демографическими”. Среди этих признаков мы рассмотрим в беглом очерке: а)рождаемость, б)смертность, в)численные отношения между полами, г)возрастные отношения и д)брачность городского населения. Как будет видно, перечисленные признаки по своим свойствам далеко не имеют столь устойчивого и бесспорного характера, каким отличаются основные социальные признаки городов, причем в них сильно выражены, на ряду с общественными, и чисто биологические моменты.

В отношении рождаемости еще четверть века тому назад господствовал взгляд, что уровень таковой в некоторой степени обратно пропорционален величине населенного пункта и что, в частности, большие города, с их фабричным трудом, изнашивающим организм, с их неблагоприятными гигиеническими условиями, бедностью пролетарских масс и подчинением всех сторон жизни денежному рационалистическому хозяйству, уменьшают плодовитость женщин. Иначе говоря, господствовал известный взгляд Мальтуса, по которому главным образом бедность, скученность и болезни препятствуют размножению населения “в геометрической прогрессии”. Однако более пристальные исследования выяснили, что, хотя общая городская рождаемость действительно ниже, чем деревенская, но понижение коэффициента этой рождаемости наблюдается не среди бедного, а среди состоятельного населения. Буржуазия и рантье избегают многосемейности, 1)не желая дробить приобретенного имущества между многими наследниками, 2)не желая иметь лишних расходов и забот, и 3)не желая компрометировать тяжелыми родами наслаждения личной жизни и красоту женщин. Отсюда – аборты, принимающие за границей массовый характер именно в богатых классах, несмотря на “нелегальность” этого способа уклонения от родов, а также ряд других презервативных мер (“система одного ребенка” в городах Франции и Zweikindersystem в немецких городах). Наоборот, те, кому терять нечего, и те, кто не изощрен в борьбе с природой, плодятся, повидимому, без ограничений.

Влиянием благосостояния на городскую рождаемость занялся французский статистик Бертильон, по исследованиям которого на 1000 женщин в возрасте от 15 до 50 лет рождается, в среднем, в год:

Приведенная таблица указывает на правильное понижение рождаемости по мере повышения экономической состоятельности.

Сравнительные данные о рождаемости в городских и сельских поселениях дают по разным населенным пунктам и странам весьма пеструю картину, рассмотрение которой во всех деталях выходит из рамок настоящего курса. В дореволюционной России на 1000 женщин в возрасте 15–50 лет рождалось, в среднем, в губернских городах – 124 человека, в уездных городах – 157 и в деревнях – 204 человека. По другим данным, рождаемость в русских городах достигала в 1910г. 35 и в уездах 45,8 на тысячу жителей. Война и революция, с 1914 по 1919г. включительно, дали резкое понижение коэффициента городской рождаемости, но уже с 1920г. наблюдается, наоборот, повышение таковой, причем во многих городах коэффициент рождаемости превысил еще в 1921г. довоенные нормы. В Германии, при общей для всей страны рождаемости в 36,8 на каждую 1000 жителей, большие города дают около 30 рождений, хотя нередко наблюдаются исключения (преимущественно в индустриальных центрах). Систематическое падение рождаемости из года в год в германских больших городах несомненно, что видно из следующей таблицы:

Особенно низки цифры рождаемости в больших городах Франции, благодаря чему в них вовсе не замечается естественного прироста.

Переходя к вопросу о городской смертности и к сравнению ее с сельской, мы и здесь находим очень пеструю картину, зависящую главным образом от санитарных мероприятий городского хозяйства. Та же причина вызывает такие же разногласия во мнениях у различных специалистов. В этом важном вопросе необходимо разобраться, так как смертность городского населения служит объективным показателем среднего состояния его здоровья, последнее же прямо обусловлено деятельностью важнейшей из отраслей муниципального хозяйства.

В XIXв. в Европе руководством по затронутой проблеме служила формула английского статистика Фарра, согласно которой смертность в населенном месте пропорциональна корню 6-й степени из плотности населения. Если смертность в двух населенных пунктах обозначим C и C', а плотность населения – N и N', то C:C' = (N)^1/6:(N')^1/6. Эта формула имеет абстрактно-логический характер, и если бы не существовало сознательного вмешательства санитарной техники, оказывающей решающее влияние на естественные последствия скученности людей в одном месте, то мы могли бы, вероятно, всецело руководствоваться упомянутой формулой и сейчас. Однако общее состояние городской гигиены за последние 50 лет в корне изменилось, как мы усмотрим из краткой истории данного вопроса.

Превышение смертности над рождаемостью в городах и над смертностью в деревне давало повод первым статистикам (Граунт, Галлей, Петти, Зюссмильх) говорить о вырождаемости городского населения. Того же мнения держался в свое время Руссо, объявивший, что “города являются пропастью, поглощающей человеческий род”, а позднее Фурье, Роберт Оуен и другие. В конце прошлого столетия Ганзен, Аммон, Ад.Вагнер, Ольденберг, В.Моррис, Р.Блетчфорд, не говоря уже о Рескине и Л.Толстом, опираясь главным образом на высокие цифры смертности и низкие цифры рождаемости городского населения, провозглашали знаменитый лозунг: “Назад, в деревню!” Даже в XXв. наши современники, известный гигиенист проф. Г.В.Хлопин в 1903г. и экономист и статистик проф. Н.А.Каблуков в 1918г., выставили ряд цифровых данных, говорящих о значительном превышении смертности в европейских городах сравнительно с деревней. На все подобные указания также с цифрами в руках возражали А.Вебер, Брентано, Момберт, Кучинский. Вообще мнения урбанистов по этому вопросу факта курьезно разделились, причем разные авторы, ссылаясь на те или иные источники, часто приходили к диаметрально противоположным выводам.

Жизнь, однако, пресекла этот спор: последние переписи и исследования вполне определенно разрешают вопрос в сторону, благоприятную городам. В последней четверти XIX столетия действительно большинство цифр еще говорило о высшем уровне городской смертности, сравнительно с деревенской; к 1900г. коэффициенты городской и сельской смертности между собой уравниваются, а в течение XXв. соотношения решительно перевернулись: смертность, как правило, становится в большей или меньшей степени обратно пропорциональной величине населенного пункта.

Как это ни странно на первый взгляд, но раньше всего последнее правило обнаружило свое действие в России. Еще в конце XIXв., на что указывает и Г.В.Хлопин, русский город давал меньший коэффициент смертности, чем деревня. В 1910г. смертность в наших городах равнялась в среднем 26,3%, а в уездах – 31,2%, хотя в целом ряде антисанитарных городов (Самаре, Саратове, Астрахани, Ростове-на-Дону и других) наблюдалось резкое уклонение от средней нормы. Вообще более благоприятные цифры в городах объяснялись отнюдь не их санитарным благоустройством, которое всегда стояло на весьма неудовлетворительном уровне, а лишь еще менее культурными условиями в русской деревне с ее малоземельем, аграрным перенаселением, гигиеническим невежеством и поистине варварским состоянием в ней как санитарной техники, так и медицинской помощи (один врач в среднем приходился на 10000 сельского населения, вследствие чего в русской деревне, как в средневековой Европе, процветали вредное знахарство и полнейшее пренебрежение правилами гигиены).

В Англии и Уэльсе конца прошлого века смертность в округах с большими городами была 22,3, а в округах сельских с малыми городами – 18,5 на 1000 жителей. Одновременно в Пруссии в городах свыше 20000 жителей смертность достигала 28,3, а для всей страны 25,7. Во Франции соответствующие цифры – 30,5 и 23,4, причем средний возраст умирающих в целой стране был равен 42 годам 2 мес., а для Парижа – 28 лет 19 дней. Между тем в начале XXв. наблюдается уже обратное соотношение между городами и деревней.

Позднее всего оправдались новые выводы в Соединенных штатах, как это показывает следующая приводимая Н.А.Каблуковым таблица, относящаяся к самому началу XXв.

Поиск по сайту: