ДелопроизводстО 10 страница

Вся абсурдность наших нравов запечатлелась, по-моему, в этом отвратительном парадоксе, и даже этот краткий очерк должен пробудить в нас желание срочно очистить нравы.

Итак, я говорю, что женщины, наделённые значительно более неистовыми склонностями к плотским удовольствиям, чем мы, смогут предаваться им всецело, будучи полностью освобождёнными от уз супружества, от ложных представлений о стыде и вернувшись в состояние, которое уготовила для них Природа. Я хочу, чтобы законы позволяли им отдаваться стольким мужчинам, скольким им заблагорассудится. Я хочу предоставить им наслаждение с любым полом и, так же как и мужчинам, - со всеми частями тела. А обязав женщин отдаваться всем, кто их пожелает, надо предоставить им равную свободу:

наслаждаться всеми, кого они сочтут достойными их удовлетворить.

Каковы, спрашивается, опасности, которые может вызвать такая вольность?

Дети, у которых не будет отцов? Э! Разве это может быть важным в республике, где у каждого человека нет иной матери, кроме своей страны, где каждый новорожденный - дитя родины? И насколько крепко будут любить её те, кто не будут знать никого, кроме неё, и с самого рождения усвоят, что только она может дать им всё. Не думайте, что вы формируете хороших республиканцев, пока вы изолируете в семьях детей, которые должны принадлежать только республике.

Отдавая свои чувства семье, ограниченному числу людей, вместо того, чтобы обратить их на своих собратьев, дети неизбежно перенимают от этих родственников часто весьма опасные предрассудки. У них инфантильные суждения, их мысли раздроблены, изуродованы, и гражданские добродетели становятся для них совершенно недоступны. И наконец, отдавая сердце тем, кто их породил, они лишаются преданности тому, что послужит причиной их возмужания, осознанности, блеска, будто эти последние блага менее важны, чем первые! Если существует значительный ущерб в том, что дети перенимают от родителей интересы, которые идут вразрез с интересами их страны, то это служит убедительным основанием для отделения детей от их семей. И разве не естественно такое отлучение с помощью предлагаемых мною средств?

Полностью разрушая семейные узы, мы добиваемся того, что единственным плодом женского наслаждения являются дети, которым категорически запрещено знать, кто их отец, а значит и принадлежать какой-то одной семье, но зато они становятся детьми отчизны, как тому и положено быть.

Итак, будут дома, предназначенные для женского разврата, подобно домам для мужского, и они будут под охраной правительства. Там будут предоставлены женщинам люди обоего пола, согласно их желаниям. И чем чаще женщины будут посещать эти дома, тем большим почтением они будут пользоваться. Может ли быть обычай более варварский и нелепый, нежели тот, что связывает их честь и добродетель с сопротивлением желаниям, внушённым Природой, желаниям, что постоянно воспламеняют тех, кто лицемерно их осуждает. С самого юного возраста (20) девушка, освобождённая от родительских уз и не обязанная сохранять себя для замужества (что утверждается мудрыми законами, которые я предлагаю), восторжествовав над предрассудками, которые раньше порабощали женский пол, сможет отдаться всему, к чему повлечёт её темперамент, в домах, предназначенных для этой цели. Там её примут с уважением, удовлетворят с щедростью, и, вернувшись в общество, она сможет рассказывать об изведанных наслаждениях столь же открыто, как сегодня она рассказывает о бале или прогулке. О, прекрасный пол! Вы будете свободны: подобно мужчинам, вы будете вкушать наслаждения, которые Природа вменяет в обязанность, и ни в одном вам не будет отказано. Разве должна божественная половина человечества быть порабощена другой? О, разбейте эти оковы - Природа требует того. Пусть вашей уздой будут лишь ваши наклонности, законами - лишь ваши желания, моралью - сама Природа. Довольно чахнуть под бременем отвратительных предрассудков, которые губят ваши прелести, держат в неволе божественные порывы ваших сердец. (21) Вы свободны, как и мы, и поле битв во славу Венеры простирается перед вами так же, как и перед нами. Не страшитесь абсурдных укоров педантизм и суеверие - дело прошлого, вы больше не станете краснеть за ваши очаровательные проступки. Вам, увенчанным миртом и розами, будут оказывать почести пропорционально масштабам вашей невоздержанности.

Всё сказанное должно избавить нас от исследования адюльтера. Тем не менее, обратим на него наше внимание, каким бы незначительным он ни казался в свете установленных мною законов. До чего нелепо считать адюльтер преступлением, как это недавно понималось в обществе! Если и есть в мире какаято бессмыслица, то это, конечно, вечность, приписываемая брачным узам. Стоит лишь представить всю тяжесть этих пут, чтобы перестать усматривать преступление в действии, которое их ослабляет. Природа, как мы недавно заметили, одарила женщин более пламенным, чем мужчин, темпераментом и большей чувственностью, и для женщин, бесспорно, брачный контракт тягостнее, чем для мужчин.

Нежные женщины, охваченные любовным огнём, вознаграждайте себя бесстрашно и нагло! Убеждайтесь, что нет никакого зла в следовании зову Природы, ибо она создала вас не для единственного мужчины, а чтобы доставлять наслаждение всем подряд. Пусть никакое беспокойство не смущает вас. Подражайте республиканкам Греции: никогда философы, устанавливавшие там законы, не делали преступлением адюльтер, и почти все дозволяли женское распутство. Томас Мор в своей Утопии доказывает, что женщинам подобает предаваться разврату, а идеи этого великого человека не всегда являлись лишь грёзой. (22)

У татар чем больше женщина распутничала, тем больше её почитали. Она открыто носила на шее специальные украшения - знаки своего бесстыдства, а те, у кого их не было, вовсе не вызывали восхищения. В Перу отдавали жён и дочерей путешественникам-чужестранцам, их отдавали внаём за определённую плату, на день, как лошадей и экипажи! На много томов хватило бы материала, демонстрирующего, что ни у одного из мудрых народов земли сладострастие не считалось преступлением. Все философы прекрасно знают, что только христианским мошенникам мы обязаны тем, что сластолюбие возвели в ранг преступления. У священников были свои причины запретить разврат: сохраняя за собой право на ознакомление с личными грехами и на их отпущение, они обретали неслыханную власть над женщинами, что открывало широкое поприще для разврата. Нам хорошо известно, как они этим пользовались, и они злоупотребляли бы этим до сих пор, не будь их репутация сильно подмочена.

Но не более ли опасно кровосмешение? Едва ли. Оно ослабляет семейные связи, и следовательно, у гражданина остаётся больше любви для своего отечества.

Основополагающие законы Природы предписывают нам кровосмешение, и это подтверждается нашими чувствами. Ничто не является столь приятным, сколь предмет, который мы алкали долгие годы. В наиболее примитивных обществах на кровосмешение смотрели со снисходительной улыбкой. Оно находится у истоков человеческого общества: оно было освящено всеми религиями, все законы поощряли его. Совершив путешествие по свету, мы обнаружим, что кровосмешение распространено повсюду. Негры с Берега Слоновой Кости и Габона отдавали жён собственным детям. В Иудее старший сын должен был жениться на жене отца. Жители Чили спали без разбора со своими сёстрами, дочерьми и женились одновременно на матери и дочери. Осмелюсь утверждать, что кровосмешение должно быть узаконено всяким правительством, в основе которого лежат идеи братства. Как разумный человек может дойти до такого абсурда, чтобы поверить, что наслаждение матерью, сестрой или дочерью есть преступление? Не правда ли, спрашиваю я вас, омерзительно мнение, почитающее за преступление естественное влечение человека к близкому существу? С таким же успехом можно сказать, что нам запрещено слишком сильно любить людей, которых Природа предписала любить больше всех, и что, мол, чем более сильным желанием она нас наделяет к некоему объекту, тем больше она приказывает нам его избегать. Всё это - абсурдные парадоксы, и только люди, одичавшие от предрассудков, могут верить в них и одобрять.

Сообщество женщин, которое я предлагаю установить, неминуемо ведёт к кровосмешению, так что не стоит больше говорить о мнимом проступке, который, вполне очевидно, таковым не является. Мы обратим теперь наше внимание на изнасилование, что, на первый взгляд, представляется самым злостным из всех крайностей распутства, вследствие якобы наносимого им оскорбления. Не вызывает сомнения, однако, то, что изнасилование - весьма редкий и трудно доказуемый поступок и причиняет ближнему куда меньше вреда, чем воровство, поскольку воровство лишает собственности, тогда как изнасилование - лишь наносит физический ущерб. Какие ещё претензии имеются у вас к насильнику? И что вы сможете возразить, когда он скажет вам, что телесное повреждение, которое он нанёс - это, вообще говоря, пустяк, ибо насильник просто чуть раньше привёл объект, с которым он жестоко обошёлся, в то состояние, в которое бы его вскоре привели брак и любовь.

А содомия, это мнимое преступление, которое навлечёт небесный огонь на города, где ей предаются - разве содомия является чудовищным извращением, за которое нет достаточно жестокого наказания? Как печально укорять наших предков за узаконенные убийства, которыми они смели заниматься. До какого варварства нужно было дойти, чтобы осуждать на смерть несчастного, всё преступление которого состоит в том, что его вкусы расходятся с вашими?

Дрожь берёт при мысли, что лишь сорок лет назад законодательное мышление не могло возвыситься над этим абсурдом. Утешьтесь, граждане, подобные нелепости должны прекратиться, залог тому - мудрость ваших законодателей. Полностью познав слабость, присущую некоторым мужчинам, сегодня люди глубоко чувствуют, что такое отклонение не может считаться преступлением, и что Природа, придающая столь малое значение сокам, текущим в наших чреслах, вряд ли может быть раздражена выбором канала, в который мы решили их излить.

В чём же здесь преступление? Ведь никто не захочет утверждать, что все части тела не похожи друг на друга, что одни, мол, чистые, а другие нечистые. И так как нельзя принимать всерьёз такие глупости, остаётся лишь одно возможное преступление, состоящее в растрачивании семени. Спрашивается: правда ли, что для Природы семя настолько ценно, что потеря его становится преступлением?

Если бы это было так, разве стала бы Природа потворствовать ежедневному расточению, позволять ему происходить во сне или при наслаждении беременной женщиной? Вообразимо ли, что Природа предоставила нам возможность совершать преступление, возмущающее её? Неужели бы она пошла на то, чтобы позволить людям покушаться на её наслаждения, становясь тем самым сильнее её? Вот в какую пропасть глупости бросаются люди, когда в своих рассуждениях они забывают о светильнике разума! Давайте же утвердимся в нашем непоколебимом убеждении, что одинаково легко насладиться женщиной как одним, так и другим способом, что нет абсолютно никакой разницы, наслаждаешься ли ты с девочкой или с мальчиком. Совершенно ясно, что в нас не могут существовать наклонности или вкусы, которые бы не были нам даны Природой, и что она слишком мудра и последовательна, чтобы дать нам такие, которые бы были для неё оскорбительны.

Склонность к содомии является результатом нашего физического строения, и мы не можем ничего добавить к этому, ни что-либо изменить. У детей эта склонность проявляется с самого раннего возраста, и она никогда не исчезает.

Иногда она оказывается результатом пресыщения, но даже в этом случае разве она - не дело рук Природы? С какой стороны ни взглянуть - это её творение, и на что бы она нас ни подвигала, это должно внушать людям почтение. Если бы мы решили составить точный перечень наших влечений, то оказалось бы, что эта склонность оказывает на нас наиболее сильное влияние и что наслаждения, с ней связанные, наиболее остры, а из-за этого её проявления в тысячу раз многочисленнее, чем у соперничающих с ней желаний. Не напрашивается ли из всего этого вывод, что, отнюдь не оскорбляя Природу, порок этот служит её целям, и что она куда меньше восторгается нашим размножением, чем мы имеем глупость полагать? Путешествуя по свету, сколько народов увидим мы, у которых презирают женщин! Часто мужчины совершенно избегают общаться с женщинами, за исключением того случая, когда женщина должна произвести ребёнка, что придёт им на смену. Специфика общественной жизни в республике всегда способствует распространению содомии, и в этом нет никакой опасности.

Если бы это было не так, разве греческие законодатели допустили бы её в республике? Однако более того, они сочли её необходимой для воинственного народа. Плутарх с энтузиазмом рассказывает о войсках, состоящих из любовников - именно они долгое время обороняли Грецию. Этот порок скреплял единство товарищей по оружию. Знаменитейшие мужи были склонны к содомии. Когда была открыта Америка, оказалось, что эта земля населена её приверженцами. В Луизиане у иллинойцев, переодетые в женские одежды индейцы предлагали себя, как куртизанки. Негры из Бенгеле открыто содержали мужчин. Едва ли не все серали Алжира состоят сегодня почти полностью из мальчиков. В Фивах не только проявляли терпимость к связям с мальчиками, но и вменяли их в обязанность. Херонейский философ предписывал содомию как вернейшее средство обрести любовь юноши.

Нам известно, до какой степени она была распространена в Риме, где были публичные места, в которых юноши, нарядившись девушками, и девушки, нарядившись юношами, занимались проституцией. Марциал, Катулл, Тибул, Гораций и Вергилий писали письма мужчинам, как своим любовницам. Мы также читаем у Плутарха, (23) что женщинам не место в мужской любви.

Амазианцы с острова Крит похищали мальчиков, и церемония их посвящения в любовники была весьма странной. Если они влюблялись в какого-либо мальчика, они оповещали родителей о дне его похищения. Юноша оказывал некоторое сопротивление, если любовник ему не нравился. В противном случае он уходил вместе с ним, и соблазнитель отсылал мальчика обратно в семью после того, как им насладился - ведь в этой страсти, как и в страсти к женщине, быстро наступает пресыщение. Страбон сообщает, что на этом же острове серали были переполнены мальчиками, которыми открыто торговали.

Требуется ли ещё одно авторитетное мнение, чтобы доказать пользу этого порока в республике? Послушаем Иеремию Перипатетика: Любовь к мальчикам, говорит он, - распространилась по всей Греции, потому что она придала нам храбрость и силу и тем самым помогла нам изгнать тиранов. Любовниками организовывались заговоры, и они предпочитали подвергнуться пыткам, чем выдать своих сообщников. Таким образом, патриоты шли на всё ради блага Отечества. Люди свято верили, что такого рода связи укрепляли республику, тогда как привязанность к женщинам считалась слабостью, предназначенной для деспотов.

Педерастия всегда была пороком воинственных народов. Цезарь сообщает, что галлы были преданы ему необычайно. Войны, которые вели республики, разлучали мужчин и женщин, способствуя распространению этого порока, а когда его последствия были признаны полезными государству, религия не замедлила его благословить. Общеизвестно, что римляне освятили любовь Юпитера и Ганимеда. Секст Эмпирик утверждает, что это влечение считалось обязательным среди персов. В конце концов, женщины, ревнивые и презираемые, предложили своим мужьям оказать те же услуги, что исходили от мальчиков. Некоторые решили провести такой эксперимент, но вернулись к прежним привычкам, убедившись, что иллюзия не может заменить реальность.

Турки, весьма склонные к этому извращению, которое Магомет освятил в Коране, тем не менее убеждены, что юная девственница вполне может заменить мальчика, и редко их девушки становились женщинами прежде, чем обретали опыт в этой области.

Секст Пятый и Санчес разрешали это распутство. Последний даже взялся доказать, что оно способствует размножению и что ребёнок, рождённый после предварительных упражнений такого рода, оказывался, благодаря им, более крепкого телосложения. И наконец, женщины решили возместить друг другу убытки, понесённые ими от содомитов. Эта прихоть не более предосудительна, чем содомия, потому что результат её сводится лишь к отказу рожать, а возможности тех, кто стремится к деторождению, слишком велики, чтобы его противники и противницы могли нанести вред населению. Греки также оправдывали женское распутство интересами государства. Довольствуясь друг другом, женщины имели меньше контактов с мужчинами, а значит, их пагубное влияние на дела республики сводилось к минимуму. По словам Лукиана, поощрение такого рода отношений принесло значительную пользу, и недаром мы видим их образец в Сафо.

Словом, все эти мании не представляют никакой опасности. Даже если бы женщины расширили их границы, даря своими ласками чудовищ и животных, а такие примеры нам дают все народы, то и в этом не было бы ни малейшего вреда, ибо разложение нравов часто весьма полезно государству и не может нанести ему никакого ущерба. И мы должны требовать от наших законодателей мудрости и благоразумия, чтобы в нас была уверенность, что они не установят законы, запрещающие извращения, которые определяются нашей натурой и неотделимы от нашего физического строения, и мы не можем винить человека за его извращения, как не можем винить его за уродства, данные ему Природой.

Нам осталось только исследовать убийство, относящееся ко второй категории - преступлений против ближнего. А затем мы перейдём к обязанностям человека по отношению к самому себе. Из всех преступлений, которые человек может совершить над своим собратом, убийство бесспорно является самым жестоким, потому что оно лишает человека единственного дара, полученного от Природы, и потеря его невосполнима. Тем не менее, на этом этапе оставим в стороне зло, причинённое тому, кто оказался жертвой, и у нас возникнет несколько вопросов.

1. С точки зрения исключительно законов Природы, является ли это действие преступным?

2. Преступно ли оно относительно законов политики?

3. Наносит ли оно вред обществу?

4. Каково должно быть отношение к нему в республиканском обществе?

5. И наконец, должно ли убийство быть обуздано убийством?

Мы рассмотрим каждый вопрос отдельно: тема достаточно важна, чтобы произвести серьёзное исследование. Наши идеи, касающиеся убийства, могут вызвать удивление из-за их дерзости. Но какое это имеет значение? Разве мы не получили права говорить о чём угодно? Пришло время обсуждения великих истин, и меньшим люди теперь не удовлетворятся. Пришла пора покончить с заблуждениями повязки с наших глаз должны упасть рядом с головами королей.

С точки зрения Природы, является ли убийство преступлением? Таков первый вопрос, который мы задали.

Вполне возможно, что мы насмеёмся над человеческой гордыней, опять низводя человека до прочих созданий Природы, но философу негоже льстить мелкому тщеславию - после жаркой погони он отбирает истину у глупого, предубеждённого самолюбия, обнажает её, тщательно изучает и бесстрашно являет изумлённому миру.

Что есть человек, и чем он отличается от растений и животных, населяющих мир? Ничем, разумеется. Случайно, как и они, попав на земной шар, он рождается, как они, размножается, расцветает и увядает как они, он достигает старости и погружается в небытие в конце своего жизненного пути, который Природа предназначает каждому животному, в зависимости от его органического строения. И раз это сходство настолько близко, что пытливому глазу философа абсолютно невозможно заметить никакого отличия, то тогда убийство животного столь же порочно (а быть может, столь же невинно), как и убийство человека.

Какое бы решение мы ни приняли, оно будет основано на предрассудках, питаемых нашей гордыней, нелепей которых, увы, ничего нет. Давайте же углубимся в эту проблему. Вы не станете отрицать, что убить человека или животное - это одно и то же. Но является ли действительно злом умерщвление человеком животных, как это считали пифагорейцы и как до сих пор считают жители берегов Ганга? Прежде, чем отвечать на этот вопрос, напоминаем читателям, что исследуем сию проблему только по отношению к Природе позже мы рассмотрим её по отношению к людям.

Итак, я спрашиваю, какова в глазах Природы ценность особей, создание которых не стоит ей ни малейшего усилия, ни хлопот? Рабочий оценивает свой труд в зависимости от потраченных усилий и времени. А чего стоит Природе человек?

И если допустить, что чего-то стоит, то стоит ли он ей больше обезьяны или слона? Я зайду ещё дальше: каковы производительные материалы Природы? Из чего состоят рождающиеся существа? Не являются ли три элемента, из которых они состоят, результатом разложения трупов? Если бы все люди жили вечно, смогла ли бы Природа создавать новых людей? Раз Природа создаёт смертные существа, значит их разрушение является одним из её законов. Далее, если разрушение настолько полезно Природе, что она совершенно не может без него обойтись, и если она может творить существа, лишь черпая из запасов праха, которые готовит для неё смерть, то тогда идея уничтожения, связываемая со смертью, становится бессмысленной - истинного уничтожения не существует.

То, что мы именуем смертью животного, является не исчезновением его, а лишь превращением, изменением материи, что каждый современный философ рассматривает как один из фундаментальных законов. Согласно этим неопровержимым принципам, смерть является не чем иным, как изменением формы, неуловимым переходом одного существования в другое, что Пифагор называл метемпсихозом.

После того, как мы согласимся с этим, можно ли, я спрашиваю, полагать, что разрушение является преступлением? Посмеете ли вы сказать мне, с целью сохранить ваше нелепое заблуждение, что превращение является разрушением?

Нет, конечно, иначе, чтобы доказать это, вам пришлось бы продемонстрировать неподвижную материю, находящуюся в состоянии покоя хотя бы одно мгновение. Но такого мгновения не существует. Чуть только умирает большое животное, сразу рождаются маленькие, и их существование является одним из необходимых результатов временной неподвижности большого животного.

Осмелитесь ли вы после этого предположить, что одно предпочтительно Природе больше, чем другое? Чтобы отстоять эту точку зрения, вам пришлось бы доказать недоказуемое, что продолговатые или квадратные формы более полезны и угодны Природе, чем овальные и треугольные вам бы пришлось доказать, что, следуя великому плану Природы, лентяй, жиреющий в праздном бездействии, более полезен, чем лошадь, которая так помогает людям, или же бык, тело которого настолько ценно, что в нём нет ни одной бесполезной части вам пришлось бы сказать, что ядовитая змея более необходима, чем преданная собака.

Но поскольку все эти предположения недоказуемы, надо раз и навсегда признать невозможность уничтожения творений Природы, и, следовательно, когда мы предаёмся убийству, мы лишь варьируем формы, а не сокрушаем жизнь. Это превыше человеческих сил - доказать, что преступлением является умерщвление живого существа, какого бы возраста, пола или вида оно ни было. Вереница умозаключений, вытекающих одно из другого, позволяет сделать вывод, что, тасуя обличья различных творений Природы, мы лишь приносим ей пользу, поставляя тем самым исходный материал для реконструкции - дела, которое бы пострадало, если бы вы сторонились убийства.

Но вам возразят - пусть Природа занимается убийством. Правильно, мы должны предоставить это ей, но ведь человек, совершающий убийство, следует велениям Природы. Именно она вдохновляет его, и человек, который убивает себе подобного, является для Природы тем же, что чума или голод, которые посланы её рукой, ибо она использует любое средство, чтобы, с помощью разрушения, скорее добыть исходный материал, столь необходимый для её трудов.

Соблаговолим же осветить глубины нашей души священным огнём философии:

разве не голос Природы повелевает нам ненавидеть, мстить, воевать, словом, делать всё то, что ведёт к непрекращающимся убийствам? Но раз она толкает нас на убийства, значит она в них нуждается. В таком случае, как мы можем считать себя виновными по отношению к ней, если мы просто ей повинуемся?

Этого более чем достаточно, чтобы убедить всякого просвещённого читателя, что убийство не может являться надругательством над Природой.

Но можно ли считать убийство политическим преступлением? Нам следует признать, что, напротив, оно - увы, одно из главных орудий политики и политиков. Разве не благодаря убийствам Франция стала сегодня свободной?

Естественно, мы говорим здесь об убийствах на войне, а не о резне, совершаемой заговорщиками и мятежниками, на которых обрушивается проклятие народа и о которых вспоминают лишь для того, чтобы поддерживать гнев и негодование по отношению к ним. Какое учение, какая наука нуждается в убийстве больше, чем политика, которая стремится лишь к обману, чья единственная цель - экспансия одного народа за счёт другого? Разве войны, единственные плоды политического варварства, являются чемлибо иным, нежели средством, питающим, укрепляющим и поддерживающим народ? И что же такое война, как не наука уничтожения? Удивительная слепота находит на человека, который открыто обучает искусству убивать, награждает тех, кто в этом искусстве преуспел, но который наказывает того, кто по какой-либо причине разделался со своим врагом! Разве не пришло время покончить с этими дикими заблуждениями?

Является ли тогда убийство преступлением перед обществом? Разве можно это себе представить? Какая разница для этого кровожадного общества, будет ли в нём одним членом больше или меньше? Пострадают ли от этого его законы, обычаи и нравы? Разве смерть одного человека влияла когда-нибудь на общую массу? А после потерь, понесённых в крупном сражении... да что там? - после истребления половины человечества, или, если вам угодно, всех жителей земли, за исключением небольшого количества оставшихся в живых, разве будет заметно хоть какое-либо изменение порядка вещей? Увы, нет. И Природа не заметит ничего, и глупое тщеславие человека, который возомнил, будто всё вокруг создано ради него, будет поистине повержено после полного уничтожения человеческого рода, и будет видно, что в Природе ничего не изменилось, и полёт звёзд не приостановился. Но продолжим.

Каким должно быть отношение к убийству в воинственно настроенной республике?

Было бы опасно порицать или наказывать за убийство. Республиканский дух взывает к некоторой жестокости, ибо если он слабеет, если сила покидает его, то он будет покорён во мгновение ока. Тут у меня появляется весьма странная мысль (и если она дерзка, то значит она верна), и я изложу её. Народ, который начинает своё существование с республиканского правления, может выжить только благодаря добродетелям, потому что, дабы достичь большего, надо всегда начинать с меньшего. Но народ, уже древний и дряхлеющий, который отважно сбрасывает с себя ярмо монархии, для того чтобы принять республиканскую форму правления, сможет продержаться только благодаря преступлениям, ибо он уже преступен, и если бы он захотел перейти от преступлений к добродетели, то есть, от насилия к миролюбию и милосердию, то он стал бы вялым и, в результате этого, вскоре погиб. Что произойдёт с деревом, если вы пересадите его с плодоносной почвы на песчаную иссохшую равнину? Все интеллектуальные идеи настолько подчинены материальной стороне Природы, что сравнения, почерпнутые из земледелия, никогда нас не подведут при исследовании морали.

Дикари, самые независимые люди и наиболее близкие к Природе, ежедневно совершают убийства, за которые у них не несут наказания. В Спарте, в Лакедемоне занимались охотой на илотов, точно так же, как во Франции охотятся на куропаток. Самые свободные народы - это те, кто сочувственно относится к убийству: в Минданао человек, пожелавший совершить убийство, возводится в ранг храбрых воинов, и его сразу украшают тюрбаном. У Карагусов необходимо убить семь человек, чтобы добиться чести носить этот головной убор. Жители Борнео считают, что все те, кого они предают смерти, будут служить им в загробном мире. Набожные испанцы давали обет Святому Якову Галисийскому убивать ежедневно по двенадцать американцев. В королевстве Тангут выбирали сильного и решительного юношу, которому разрешалось в определённые дни года убивать всех, кто ему повстречается! А существовал ли более предрасположенный к убийству народ, чем евреи? Это прослеживается во всех их обычаях и на каждой странице их истории.

И опять же, китайский император и мандарины провоцируют в народе мятеж, чтобы, благодаря такой уловке, превращать его в ужасную резню. Пусть же этот кроткий и изнеженный народ восстанет против своих тиранов - и до них дойдёт очередь, а их убийство будет справедливым делом. Убийство, всегда приемлемое, всегда необходимое, будет только менять своих жертв оно было радостью для одних и станет праздником для других.

Множестово различных народов допускает публичные убийства они полностью разрешены в Генуе, Венеции, Неаполе и по всей Албании в Качоа, на берегу реки Сан Доминго убийцы, не прячась и без всякого стыда, перерезают горло человека, на которого вы указали. Индусы принимают опиум, чтобы решиться на убийство, и потом устремляются на улицу, где жестоко убивают всякого, кто им подвернётся английские путешественники наблюдали этот обычай и в Батавии.

Существовал ли более великий и более кровожадный народ чем римляне? Какая ещё нация дольше оставалась великой и свободной? Бои гладиаторов развивали в народе храбрость, и он становился воинственным благодаря тому, что из смерти сделали игру. Арену цирка ежедневно заполняло до полутора тысяч жертв, и там женщины, более жестокие, чем мужчины, смели требовать, чтобы умирающие падали грациозно, чтобы их успели зарисовать, пока они корчатся в предсмертных судорогах. Другим удовольствием римлян было созерцать, как режут друг друга на куски карлики. А когда христианский культ, в то время начавший заражать мир, стал убеждать людей, что убивать друг друга - зло, тираны сразу заковали христиан в цепи, и недавние герои превратились в забаву для тиранов.

Поиск по сайту: