ДелопроизводстО 11 страница

Короче говоря, везде с полным основанием считали, что убийцы, то есть люди, подавившие в себе чувствительность до такой степени, что они способны убить другого человека, не убоявшись мести общества или частного лица - везде, говорю я, полагали, что это исключительно храбрые люди и следовательно, весьма полезные для воинственного или республиканского общества. Мы можем найти народы, которые настолько жестоки, что их удовлетворяет только принесение в жертву детей, и часто собственных. Эти нравы широко распространены, и в определённых случаях их даже узаконивают. В некоторых диких племенах убивают детей тотчас после их рождения. На берегах Онтарио матери убивали дочерей сразу, как только те появлялись на свет, поскольку они были убеждены, что дочери рождаются только для несчастной жизни, ибо их судьба - стать жёнами в стране, где женщин считали невыносимыми существами.

В Тапробане и в королевстве Сопит все дети, рождавшиеся уродами, уничтожались родителями. Мадагаскарские женщины бросают детей диким зверям, если те родились в определённые дни недели. В республиках Греции новорожденных тщательно осматривали и если они не удовлетворяли требованиям, предъявляемым к ним как к будущим защитникам республики, их тотчас убивали: в то время не считалось необходимым строить роскошные дома с дорогим убранством для сохранения человеческих отбросов. (24) До переноса столицы империи все римляне, не желавшие кормить своих отпрысков, выбрасывали их в выгребные ямы. Законодатели древности без зазрения совести приговаривали детей к смерти, и ни один свод законов никогда не ограничивал права отца главенствовать над своей семьёй. Аристотель настоятельно советовал прибегать к абортам. Эти древние республиканцы, полные энтузиазма, горячего патриотизма, не признавали сострадания к личности, распространённого среди современных народов они своих детей любили меньше, а родину - больше. Во всех городах Китая каждое утро находят на улицах огромное количество брошенных детей на рассвете их собирают в телегу с отбросами, после чего отвозят и сбрасывают в овраг. Часто акушерки избавляли матерей, топя новорожденных в чанах с кипящей водой или бросая их в реку. В Пекине новорожденных клали в тростниковые корзинки и бросали в каналы, которые каждый день чистили известный путешественник Дюальд подсчитал, что каждый день набиралось более тридцати тысяч младенцев.

Нельзя отрицать, что в республике крайне необходимо и политически важно поставить преграду против перенаселения. Из абсолютно противоположных соображений надо поощрять рост населения при монархии, поскольку тираны обогащаются только за счёт количества рабов, и им крайне необходимы люди.

Не должно вызывать сомнений, что при республиканском правлении избыток населения является настоящим пороком. Однако вовсе нет необходимости устраивать резню, чтобы избавиться от излишка людей, как говаривали наши современные децемвиры нужно лишь не давать им возможности размножаться в большей мере, чем это требуется для того, чтобы быть счастливыми.

Остерегайтесь умножающегося народа, в котором каждый - независимая личность, и не сомневайтесь в том, что революции есть следствие перенаселения. Если, ради процветания государства, вы предоставляете воинам право убивать, то тогда, ради сохранения того же государства, дайте право каждому человеку ожесточиться, ибо это не противоречит Природе, и избавляться от детей, которых он не способен прокормить или которые оказываются бесполезны государству. Предоставьте ему право на свой страх и риск избавляться от всех врагов, что могут нанести ему вред, ибо в результате этих совершенно незначительных действий население будет держаться на умеренном уровне и никогда не достигнет такого размера, когда может возникнуть угроза свержения режима. Пусть монархисты говорят, что величие государства определяется только чрезмерным количеством его граждан.

Государство обречено на нищету, если размеры населения превысят его способность себя прокормить, но государство будет всегда процветать, если, ограничивая себя в нужных пределах, оно сможет вести торговлю своими излишками. Разве вы не обрезаете лишние ветви у дерева? И разве множество побегов не ослабляет ствол? Любая система, которая отходит от этих принципов, является безрассудством, и её неправильное функционирование приведёт нас прямо к разрушению тех основ, которые мы недавно воздвигли с таким трудом.

Для уменьшения населения вовсе не следует убивать уже взрослого человека, ибо несправедливо укорачивать дни сформировавшихся людей. Но скажу, что вполне справедливо предотвратить появление существа, совершенно бесполезного миру.

Человеческую породу следует чистить с колыбели если вы предвидите, что данное существо никогда не сможет стать полезным обществу, его нужно уничтожить. Вот единственно разумные способы уменьшения численности населения, чей размер может стать причиной бед.

Пришло время подвести итоги.

Должно ли убийство быть обузданным убийством? Конечно, нет. Не будем же подвергать убийцу иному наказанию, чем месть друзей или родственников убитого. Я прощаю вас, - сказал Луи 15 Шаролэ, убившему человека ради забавы, - но я также прощаю и того, кто убьёт вас. В этом возвышенном кредо содержатся все основы для закона против убийц. (25)

Короче говоря, убийство - это ужас, но часто необходимый ужас, отнюдь не считающийся преступлением, и который обязательно нужно терпеть в республиканском государстве. Я показал, каково положение повсюду но следует ли убийство рассматривать как действие, наказуемое смертью? Те, кто разрешат нижеследующую дилемму, смогут ответить на этот вопрос.

Убийство - это преступление или не преступление?

Если нет, то почему же создают законы, карающие за него? А если убийство является преступлением, то в силу какой дикарской логики вы наказываете его подобным преступлением?

Нам остаётся поговорить об обязанностях человека по отношению к самому себе.

Философ выполняет эти обязанности постольку, поскольку они поощряют его наслаждения или делают его жизнь безопасной, и поэтому совершенно бесполезно советовать ему их выполнять, и ещё бесполезнее угрожать ему наказанием за их невыполнение.

Единственное преступление такого порядка, которое человек может свершить по отношению к себе - это самоубийство. Тех, кто сомневается, я отсылаю к знаменитому письму Руссо. Почти во всех древних государствах самоубийство узаконивалось посредством либо политических законов, либо церковных.

Афиняне представляли Ареопагу доводы для своего самоубийства, после чего они закалывались. Все правительства Греции относились к самоубийству с терпимостью, и оно входило в проекты древних законодателей. Люди убивали себя публично и делали из своей смерти торжественное зрелище.

Римская республика поощряла самоубийц: знаменитые самопожертвования во имя отечества были не чем иным, как самоубийством. Когда Рим был взят галлами, самые прославленные сенаторы обрекли себя на смерть чувствуя силу их духа, мы перенимаем те же добродетели. Один солдат убил себя во время кампании 92-ого года, в отчаянии, что не мог последовать за товарищами на Жеммапскую битву. Постоянно вдохновляясь примером этих благородных республиканцев, мы вскоре превзойдём их в добродетели - именно государство создаёт человека. Наша храбрость была вконец ослаблена привычкой жить под властью деспотов деспотизм извратил наши нравы. Теперь мы возрождаемся.

Вскоре будет видно, на какие возвышенные поступки способны дух и характер Франции, когда ей дана свобода. Сохраним же ценой нашего богатства, ценой нашей жизни свободу, стоившую стольких жертв, о которых мы не станем жалеть, если достигнем цели. Каждый из падших добровольно принёс себя в жертву не позволим, чтобы их кровь пролилась напрасно но единство...

помните о единстве - иначе результаты нашей борьбы пойдут насмарку. На основе наших побед давайте установим замечательные законы наши бывшие законодатели, всё ещё рабы тирана, которого мы недавно убили, дали нам законы, достойные этого почитаемого ими тирана. Давайте переделаем их работу, давайте осознаем, что мы начнём трудиться, наконец, для республиканцев. Пусть наши законы будут мягкими, как люди, которыми они станут управлять.

Показав, что бесчисленные поступки, которые наши предки, прельщённые лживой религией, почитали за преступные, являются ничтожными пустяками, я свёл наш труд к очень малому. Давайте установим не много законов, но пусть они будут хорошими нужно не множить препоны, а упрочить законы, которыми мы пользуемся, и следить, чтобы конечной целью провозглашаемых законов было спокойствие и счастье граждан и слава республики. Но мне бы не хотелось, французы, чтобы, после изгнания врага с ваших земель, стремление распространять ваши принципы увело вас за пределы своей страны. Ибо только огнём и мечом вы сможете разнести их по всему свету. Прежде, чем отважиться на такой шаг, вспомните о безуспешности крестовых походов. Послушайте меня когда враг, отступая, пересечёт Рейн, охраняйте свои границы и оставайтесь дома, не преступая их. Оживите торговлю, активизируйте мануфактуру и рынок вновь создайте условия для процветания искусства, земледелия - столь необходимых в государстве, подобном вашему, целью которого должно быть обеспечение всех и всем без исключения. Европейские троны опрокинутся сами собой, потому что ваш пример, ваше благоденствие заставит их рухнуть без вашего вмешательства.

Неуязвимые в своей стране, охраняемые вашим правительством и законами, вы будете всем народам образцом для подражания. Не будет такого правительства, которое бы не стремилось следовать вашему примеру, которое бы не считало за честь быть вашим союзником. Но если, влекомые тщеславием установить свои принципы правления за пределами вашей страны, вы перестанете заботиться о благополучии у себя дома, то дремлющий деспотизм воспрянет, вас начнут раздирать внутренние распри, вы истощите свои финансы и своих солдат - и всё это для того, чтобы снова лобызать оковы, которые наденут на вас тираны, поработя вас во время вашего отсутствия. Всего, о чём вы мечтаете, вы можете достичь, не покидая родного очага пусть другие народы видят вас счастливыми, и они устремятся к своему счастью по дороге, которую вы проложили для них.

(26)

ЭЖЕНИ, обращаясь к Дольмансе. - Что ж, этот трактат производит впечатление очень добротно сделанного, и он настолько соответствует вашим принципам, по крайней мере, многим из них, что я склонна считать его автором - вас.

ДОЛЬМАНСЕ. - Да, действительно, мои мысли совпадают с кое-какими соображениями в трактате. А мои речи, как вы заметили, сделали только что прочитанное похожим на повторение...

ЭЖЕНИ. - Этого я как раз не заметила. Невозможно устать от мудрых речей.

Однако я нахожу, что некоторые из этих принципов таят в себе опасность.

ДОЛЬМАНСЕ. - В этом мире есть только две опасности: жалость и милосердие.

Доброта - не что иное, как слабость, в которой неблагодарность и наглость заставляют честных людей раскаиваться. Пусть внимательный наблюдатель подсчитает все опасности, таящиеся в жалости, и сравнит их с теми, что кроются в твёрдости и жестокости, и он увидит, что последних меньше, чем первых. Но мы уходим в сторону, Эжени давайте, в интересах вашего обучения, сделаем выжимку из всего только что сказанного: вот вам совет - никогда не следуйте голосу своего сердца, дитя моё это самый ненадёжный проводник, который дала нам Природа. Крепко закройте своё сердце от наглых поползновений невзгод.

Вам лучше отказать тому, кто поистине несчастлив, чем рисковать, доверяясь бандиту, интригану или заговорщику, ибо первое может быть весьма незначительным, а второе может нанести огромный вред.

ШЕВАЛЬЕ. - Позвольте мне обсудить фундаментальные положения, изложенные Дольмансе, потому что я хочу попытаться опровергнуть их, и, по-видимому, мне это удастся. Насколько иными были бы ваши взгляды, жестокий вы человек, если бы лишить вас громадного богатства, которое даёт вам возможность удовлетворять свои страсти. Вам бы следовало пожить несколько лет в отчаянной нищете, в которой ваше безжалостное воображение видит лишь поставщика несчастных людей, которых можно постегать кнутом! Пожалейте их, и не доводите свою душу до такого состояния, когда вы перестанете слышать пронзительные крики о помощи. Когда ваше тело, устав от наслаждений, томно покоится на ложе из лебяжьего пуха, взгляните на тех, кто, измождённый тяжким трудом, обеспечивает ваше существование. Взгляните на их ложе, состоящее из редких соломинок, что не в состоянии защитить от холода подобно животным, они лежат на мёрзлой земле. Взгляните на них, вы, окружённые учениками Комоса (27), которые блюдами с сочным мясом ежедневно пробуждают вашу чувственность. Взгляните, я говорю вам, на несчастных в том лесу, отбивающих у волков горькие коренья, найденные в иссохшей земле. К вашему нечистому ложу подводят трогательных созданий из храма Цитеры, которые с вами играют, смеются, чаруют а бедняк, лежащий рядом со своей заплаканной женой, даже и не подозревает о существовании подобных наслаждений. Вы купаетесь в роскоши, предаётесь излишествам, а у него, взгляните же, нет самого необходимого! Посмотрите на эту многострадальную семью, на его жену, которая трепетно делит своё внимание между заботами о своём муже, теряющем силы на её глазах, и заботами, что предписывает Природа, о плодах любви. Но она не имеет возможности выполнить ни одной из этих обязанностей, которые так святы для неё. И вы можете хладнокровно слушать, как она молит вас отдать ей ваши отбросы, в которых вы имеете жестокость ей отказать!

Варвар! Разве это не такие же люди, как и вы? А если такие же, то на каком основании вы должны наслаждаться, а они - страдать? Эжени, Эжени! Никогда не заглушайте в вашем сердце вещий голос Природы помимо вашей воли, он будет вести вас к добру, когда жаркие страсти, заглушающие его чистый голос, утихают. Оставим позади религиозные принципы - с этим я согласен, но не будем покидать добродетели, внушающие нам гуманные чувства, ибо только благодаря им мы можем вкусить сладость наслаждений душевных. Один добрый поступок искупит все заблуждения вашего ума и успокоит угрызения совести, порождённые вашим недостойным поведением. Он создаст в вашей душе священный уголок, и в нём вы будете находить утешение от излишеств, в которые вы впали из-за ваших заблуждений. Сестрица, да, я молод, я распутник, я нечестивец, я способен на любую мыслимую непристойность, но моё сердце остаётся со мной, оно чистое, друзья мои, и оно утешает меня от угрызений, что я предаюсь всем извращениям, присущим моему возрасту.

ДОЛЬМАНСЕ. - Да, шевалье, вы молоды, что доказывают ваши речи. Вам не хватает опыта. Послушаю вас, когда вы возмужаете, и тогда, мой дорогой, вы перестанете расхваливать людей, так как вы их хорошо изучите. Именно их неблагодарность иссушила моё сердце, их вероломство разрушило во мне все вредные добродетели, для которых я, возможно, был рождён, как и вы. Итак, если пороки одного приводят к образованию этих опасных добродетелей у другого, не окажем ли мы бесценную услугу, если вовремя задушим добродетели в юности. О друг мой! Зачем вы рассказываете мне об угрызениях совести? Может ли раскаяние существовать в душе того, кто ни в чём не усматривает преступления?

Пусть ваши убеждения искоренят все раскаяния, если вы страшитесь уколов совести возможно ли раскаиваться в действии, которое совершенно вам безразлично? Если вы перестали верить в существование зла, то в чём тогда можно раскаиваться?

ШЕВАЛЬЕ. - Угрызения исходят не от рассудка, а от сердца, так что измышленные софизмы не смогут унять порывы души.

ДОЛЬМАНСЕ. - И тем не менее, сердце обманывает нас, потому что оно лишь открывает нам заблуждения ума. Дайте окрепнуть разуму, и голос сердца тотчас утихнет. Чуть мы хотим мыслить логически, как ложные определения уводят нас в сторону лично я не знаю, что такое сердце я называю сердцем бессилие рассудка. Во мне горит огонь, который освещает мой путь, и я никогда не собьюсь с него, если я здоров и в хорошем расположении духа, если голова моя светла, и я полон сил. Но когда я чувствую, что старею, и меня одолевает ипохондрия или мной овладевают страхи, то тогда я теряю дорогу и говорю себе, что я чувствителен, но в действительности я лишь слаб и робок. Ещё раз повторяю для вас, Эжени, да не завладеет вами эта коварная чувствительность будьте уверены, что это не что иное, как слабоумие плачут только от страха, и вот почему короли ведут себя, как тираны. Отвергните, отметите хитрые советы шевалье. Призывая вас открыть сердце всем воображаемым несчастьям, он хочет, чтобы у вас появилась масса забот, которые к вам лично не имеют никакого отношения, но которые вызовут у вас бессмысленные страдания. Поверьте мне, Эжени, что удовольствия, порождённые безразличием, значительнее тех, что даёт чувствительность, ибо последние трогают только ваше сердце, тогда как первые заставляют трепетать всё ваше существо. Короче говоря, можно ли сравнить дозволенные наслаждения с теми изощрёнными наслаждениями, которые, совместно с иными бесценными радостями, разрывают путы, накинутые обществом, и преступают все законы?

ЭЖЕНИ. - Вы побеждаете, Дольмансе, все лавры принадлежат вам! Слова шевалье едва касаются моей души, а ваши соблазняют её и овладевают ею.

Послушайтесь моего совета, шевалье: если вы хотите убедить женщину, взывайте к её страстям, а не добродетелям.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ, обращаясь к шевалье, - Да, мой друг, лучше еби нас, а не читай нам проповеди, ты нас всё равно не обратишь, но можешь помешать нашим наставлениям, которыми должен пропитаться ум этой очаровательной девочки.

ЭЖЕНИ. - Помешать? Нет-нет, ваш труд закончен. То, что глупцы называют испорченностью, настолько глубоко укоренилось во мне, что нет никакой надежды на возвращение к старому, да и ваши принципы так надёжно обосновались в моём сердце, что казуистика шевалье не в состоянии их разрушить.

ДОЛЬМАНСЕ. - Она права не будем больше говорить об этом, шевалье. В этих дебатах вы бы показали себя не с лучшей стороны, а мы ожидаем от вас только совершенства.

ШЕВАЛЬЕ. - Ладно, мы собрались сюда с совершенно другой целью, чем та, что я сейчас преследовал. Я согласен с вами, давайте направимся прямо к цели.

А я приберегу свою мораль для тех, кто не так одержим, как вы, и будет способен её воспринять.

Г-ЖА ДЕ СЭНТ-АНЖ. - Вот именно, мой братец, нам нужна только твоя малафья. Мы отказываемся от твоей морали, она слишком вяла и слаба для таких развратников, как мы.

ЭЖЕНИ. - Я очень опасаюсь, Дольмансе, как бы жестокость, которую вы воспеваете с таким жаром, не повлияла на ваши удовольствия. Я уже говорила, что вы становитесь безжалостны во время наслаждения. И я чувствую в себе предрасположенность к этому пороку... Расскажите, чтобы мне было ясно, как вы относитесь к объекту наслаждения?

ДОЛЬМАНСЕ. - Как к абсолютному ничто - вот как я к нему отношусь, моя милая. Неважно, разделяет он моё наслаждение или нет, испытывает он удовлетворение или ничего не испытывает, или безразличен, или даже ощущает боль - важно, чтобы я был счастлив, а остальное не имеет значения.

ЭЖЕНИ. - Не правда ли, лучше, когда ваш партнёр испытывает боль?

ДОЛЬМАНСЕ. - Разумеется, это гораздо лучше я уже высказывал своё мнение по этому поводу. Следствия такой предрасположенности весьма заметны: они быстро и энергично направляют наши животные инстинкты по пути сладострастия. Исследуя серали в Африке, в Азии, в южной Европе, мы увидим, что повелители этих прославленных гаремов, когда у них вздымается хуй, вовсе не озабочены тем, чтобы их партнёры испытывали наслаждение. Они приказывают - и им повинуются, они наслаждаются - и никто не осмеливается испрашивать их ни о чём, а когда они удовлетворены, остальные удаляются.

Среди них есть и такие, что наказывают как за непочтительность, если кто-либо осмелится разделить их наслаждение. Король Акахемы безжалостно приказывал отрубить голову женщине, которая настолько дерзнула забыться в его присутствии, что испытала с ним наслаждение. И нередко король сам рубил головы. Этого, одного из наиболее примечательных азиатских деспотов, охраняли исключительно женщины приказы им он отдавал только знаками, и ту, что не поняла приказ, постигала жесточайшая смерть. Он либо сам пытал провинившихся, либо пытки происходили всегда перед его глазами.

Всё это, Эжени, полностью основано на принципах, которые я уже вам изложил.

Каковы наши желания во время наслаждения? Чтобы всё вокруг служило нашему наслаждению, помышляло исключительно о нас, заботилось только о нас. Если наши партнёры тоже испытывают наслаждение, то, очевидно, они будут больше заниматься собой, чем нами, и тогда наше собственное наслаждение окажется омрачено. Нет такого мужчины, который не хотел бы быть деспотом, когда у него стоит: он чувствует, что его удовольствие уменьшается, если видит, что другие испытывают такое же удовольствие. Охваченный вполне естественной в этот момент гордостью, он желал бы быть единственным в мире существом, способным испытать то, что он чувствует, а вид партнёра, испытывающего такое же наслаждение, низводит его к положению равенства с партнёром, что уменьшает невыразимую прелесть его деспотизма. (28) Кроме того, заблуждение полагать, что приносить наслаждение другим является тоже наслаждением это всё равно, что служить им, а мужчина, у которого эрекция, весьма далёк от желания оказаться кому-либо полезным. Напротив, причиняя боль, он испытывает прелестные ощущения, какие испытывает сильная личность от использования всей своей мощи. Тогда он властвует, он - тиран, и как это отражается на чувстве собственного достоинства! Не думайте, что оно замолкает в эти моменты.

Акт наслаждения - это страсть, которая, по моему убеждению, подчиняет себе все остальные, но в то же время она их все объединяет. Желание повелевать в этот момент настолько сильно распространено в Природе, что его можно наблюдать и у животных. Посмотрите, как размножаются те, что находятся в неволе, по сравнению с дикими и свободными животными? Верблюд является ещё более разительным примером: он будет совокупляться, только если вокруг никого нет если же появляется хозяин, он сразу покинет свою подругу и убежит. Если бы в намерения Природы не входило наделить человека чувством превосходства, она бы не сделала его сильнее существ, которых она предназначила ему в такие моменты. Слабость, на которую Природа обрекла женщину, бесспорно доказывает, что она создана для мужчины, который с ней как никогда наслаждается своей силой, используя её с такой жестокостью, с какой ему заблагорассудится, вплоть до пыток, если он того захочет, или чего похуже.

Разве кульминация наслаждения напоминала бы приступ ярости, если бы в намерения матери рода человеческого не входило сделать похожим поведение во время соития на поведение в состоянии гнева? Какой хорошо сложённый мужчина, словом, какой мужчина, наделённый здоровыми органами, не желает проявить тем или иным способом жестокость в наслаждении? Я прекрасно понимаю, что целые армии болванов, которые не осознают своих чувств, не смогут понять мою систему взглядов, но какое мне дело до этих дураков? Не для них я говорю.

Недоумки, обожествляющие женщин! Пусть они ползают в ногах своих наглых Дульсиней в ожидании вздоха, который их осчастливит. Они - презренные рабы женского пола, над которым они должны властвовать. Пусть они испытывают гнусное наслаждение от влачимых ими цепей, тогда как Природа дала им право порабощать других! Пусть эти твари прозябают в грязном уничижении - ведь убеждать их бесполезно! - но нельзя позволять им клеветать на то, что они не в состоянии постичь. И пусть они, наконец, поймут, что единственные люди, которые достойны быть выслушанными и которые могут устанавливать законы и поучать их - это люди со свободным, ярким, ничем не ограниченным воображением, как мы, мадам и я, и подобные нам...

Ёбаный Бог! У меня эрекция!.. Позовите Огюстэна, прошу вас. (Звонят. Тот входит.) Забавно, что великолепная жопа этого парня не выходит у меня из головы всё время, пока я говорю! Все мои мысли, помимо моей воли, были так или иначе связаны с ней... Покажи мне, Огюстэн, этот шедевр... дай же мне его поцеловать и поласкать, хотя бы четверть часа. Иди сюда, любовь моя, чтобы твоя жопа почувствовала пламя, которое Содом разжёг во мне. О! У него самые прекрасные в мире ягодицы... самые белые! Я бы хотел, чтобы Эжени встала на четвереньки и сосала ему хуй пока я двигаюсь в Огюстэне, и таким образом она подставит шевалье свой зад, в который тот погрузится. Госпожа де Сент-Анж, сев верхом на Огюстэна, предоставит мне свои ягодицы для поцелуев.

Вооружившись кошкой-девятихвосткой (29), она сможет, как мне кажется, если чуть наклонится, хлестать шевалье, а у него вследствие этого появится стимул не щадить нашу ученицу. (Все принимают нужную позу.) Да, именно так! Давайте постараемся, мои друзья! Поверьте мне, это такое наслаждение - создавать из вас живые картины - нет в мире художника, который бы смог их воплотить лучше, чем вы!.. У этого негодника и впрямь непролазно узкая жопа... это всё, что я могу сделать, чтобы закрепиться в ней. Не будете ли вы так добры, мадам, позвольте мне кусать и щипать вашу восхитительную плоть, пока я предаюсь ебле?

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Сколько пожелаете, мой друг. Но предупреждаю вас, я готова для отмщения: клянусь, что за каждый укус или щипок я буду пердеть вам в рот.

ДОЛЬМАНСЕ. - Господи, ну и угроза!.. Да она лишь толкает меня покуситься на вас, моя дорогая. (Кусает её.) Ну-ка, посмотрим, сдержите ли вы слово. (Она пердит.) Ах, блядь, какая вкуснота!.. (Он шлёпает её и тут же получает новую порцию.) О, это божественно, мой ангел! Сбереги чуть-чуть для самого важного момента... и будь уверена, что я обойдусь с тобой чрезвычайно жестоко... я тебя использую совершенно по-варварски... Блядь! Я не могу больше терпеть... я кончаю!.. (Он кусает её, ударяет её, и она пердит, не переставая.) Вот как я расправляюсь с тобой, моя прекрасная сука!.. Вот она, моя власть над тобой!..

Так... а теперь так.. ещё вот так... И, наконец, я оскверню самого идола, которому я принесён в жертву! (Он кусает дырку её жопы. Круг развратников размыкается.)

Ну, а как ваши дела, друзья мои?

ЭЖЕНИ, (сплёвывая сперму и извергая её из жопы.) - Увы, дорогой наставник, видите, что со мной сделали ваши ученички! У меня спермы полный рот и жопа - она прёт со всех сторон.

ДОЛЬМАНСЕ, (резко.) - Стой! Я хочу чтобы ты излила мне в рот то, чем шевалье наполнил твой зад.

ЭЖЕНИ, (вставая в нужную позу.) - Какое сумасбродство!

ДОЛЬМАНСЕ. - Ах, нет ничего слаще малафьи вытекающей из глубин прекрасного зада... это пища богов. (Глотает.) Смотри, как чисто вылизал!

(Поворачивается к жопе Огюстэна и целует её.) Сударыни, разрешите мне уединиться с этим молодым человеком в соседней комнате.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - А разве вы не можете проделать с ним всё, что хотите, здесь?

ДОЛЬМАНСЕ, (тихим и таинственным голосом.) - Нет, есть вещи, которые обязательно следует скрывать.

ЭЖЕНИ. - Ах Боже мой, скажите хотя бы, что вы собираетесь там делать!

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Я его не выпущу, пока он не скажет.

ДОЛЬМАНСЕ. - Вы хотите это знать?

ЭЖЕНИ. - Безусловно!

ДОЛЬМАНСЕ, (увлекая Огюстэна.) - Ну, хорошо, сударыни, я намереваюсь...

нет, правда, я не могу этого сказать.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Разве есть такая мерзость, которую мы не достойны выслушать и совершить?

ШЕВАЛЬЕ. - Ну ладно, сестрица, я скажу вам. (Он шёпотом говорит что-то двум женщинам.)

ЭЖЕНИ, (с отвращением.) - Вы правы, это ужасно.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Отчего же? Я это и подозревала.

ДОЛЬМАНСЕ. - Вот видите. Я должен был умолчать об этой прихоти. Теперь вы понимаете, что надо быть одному, чтобы предаться подобным гнусностям.

ЭЖЕНИ. - Вы хотите, чтобы я пошла с вами? Я вас подрочу, пока вы будете развлекаться с Огюстэном.

ДОЛЬМАНСЕ. - Нет-нет, это дело чести, и оно должно происходить только между мужчинами. Женщина нам только помешает... Через минутку я буду к вашим услугам, милые сударыни. (Выходит вместе с Огюстэном.)

ДИАЛОГ ШЕСТОЙ

ГОСПОЖА де СЕНТ-АНЖ, ЭЖЕНИ, Шевалье

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Твой друг действительно великий развратник, братец.

ШЕВАЛЬЕ. - Значит, я не обманул, представляя его тебе как такового.

ЭЖЕНИ. - Я убеждена, что равного ему нет в мире... О, моя милая, он очарователен я так хочу видеться с ним почаще.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Стучат... Кто же это может быть? Я приказала никого не впускать... Должно быть, что-то срочное... Пойдите, шевалье, посмотрите, будьте добры.

ШЕВАЛЬЕ. - Лафлер принёс письмо. Он сказал, что помнил о вашем приказе, но дело показалось ему исключительно важным.

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Ах! Что же это? Письмо от вашего отца, Эжени!

ЭЖЕНИ. - От отца?!.. Мы погибли!..

Г-ЖА ДЕ СЕНТ-АНЖ. - Давайте прочтём его, прежде чем расстраиваться.

(Читает.)

Можете ли вы себе представить, сударыня, что моя несносная супруга, обеспокоенная поездкой дочери к вам, незамедлительно отправляется в путь, чтобы забрать её домой? Она навообразила такое... что даже если всё это и правда, то по сути оно является весьма обыкновенным. Я прошу вас строго наказать её за наглость вчера я высек её за нечто подобное, но одного урока оказалось недостаточно. Так что, умоляю Вас на коленях: одурачьте её как следует, и поверьте - вы не услышите от меня жалоб, что бы вы ей ни сделали...

Эта шлюха уже давно доводит меня... поистине... Вы понимаете меня? Что вы ни сделаете, будет хорошо - это всё, что я могу вам сказать. Она приедет вскоре после получения вами этого письма, так что будьте готовы. Прощайте. Как бы мне хотелось быть среди вас. И прошу Вас, не возвращайте мне Эжени, пока она не пройдёт полный инструктаж. Я предоставляю Вам возможность собрать первый урожай, но знайте, что, в некотором смысле, вы трудитесь и на меня.

Поиск по сайту: