Бихевиоризм

В XX в. из всех методов наибольшее влияние на развитие политологии, придание ей современного научного облика оказал бихевиоризм. Не случайно с его использованием связывают революцию в политологии и общественных науках в целом, которая произошла в 50-х гг. нашего столетия, хотя по существу началась гораздо раньше и происходила под влиянием позитивизма и неопозитивизма. Их специфическим выражением и развитием и явился бихевиоризм. Он представляет собой не просто метод, но целое методологическое направление в общественных науках и академическое движение.

Бихевиоризм возник в американской психологии в конце XIX в. и быстро распространился на многие общественные науки, где получил специфическое выражение. Он исходит из идеи единства науки, которое обусловлено прежде всего наличием у человека лишь одного способа познания мира — его постижения через непосредственно наблюдаемый опыт, систематизируемый по законам логики. Познание действительности требует не абстрактного мыслительного понимания, а обнаружения и анализа реальных фактов. Отражающие эти факты научные утверждения и выводы должны быть интерсубъективны, т. е. доступны для проверки другим исследователям, которые, используя определенные процедуры, могут получить те же результаты. Научные теории выводятся из гипотез, обобщающих эмпирические факты.

Важнейшие из принципов научности теории — верификация (проверка опытом) и эксплицитность. Последняя означает ясность используемых категорий и концепций, их операционализируемость, т. е. сводимость к верифицируемым высказываниям, опирающимся на эмпирические факты.

Кредо бихевиоризма — политология должна изучать непосредственно наблюдаемое (вербальное, словесное и практическое, осознанное и мотивируемое подсознанием) политическое поведение людей при помощи строго научных, эмпирических методов. Конституирующими началами этого подхода в политологии выступают следующие парадигмы:

— личностное измерение политики. Коллективные, групповые действия людей так или иначе восходят к поведению конкретных личностей, являющихся главным объектом политического исследования. Ученый-политолог обязан ориентироваться на точный анализ явно наблюдаемых феноменов индивидуального и группового поведения;

— доминирование психологических мотивов в политическом поведении. Эти мотивы, конечно, могут быть социально обусловлены, хотя далеко не всегда внешне детерминированы и могут иметь специфическую индивидуальную природу;

— разграничение фактов и ценностей, освобождение науки от ценностных суждений. Ценности и оценки могут быть объектом, но не результатом исследования. Они являются предпосылкой научного анализа, поскольку определяют выбор его объекта и цели исследования. Однако в процессе познания ученый должен быть свободен от личной пристрастности и общественных запросов и руководствоваться лишь фактами и логикой. Его задача — выявление закономерностей и объяснение событий, но он не должен давать им оценку и практические рекомендации о том, что следует делать (это положение является объектом острой критики);

— использование в политологии методов и достижений других наук, в том числе естественных. Такое использование правомерно, поскольку модели (образцы) поведения людей часто сходны в различных ситуациях и областях деятельности, например поведение служащего промышленной корпорации и государственного чиновника;

— квантификация, количественное выражение и измерение политических явлений. Это открывает перед политологией широкие возможности в использовании математических и других точных методов, статистических данных, результатов анкетных и других опросов, компьютерной техники.

После второй мировой войны бихевиористский подход стал знаменем направления в политологии, выступающего за превращение ее в строго научную дисциплину. Он стимулировал широкое применение методов конкретной социологии: наблюдения, изучения статистических материалов и документов, анкетного исследования, опроса, лабораторных экспериментов и др. Все это создало необходимые предпосылки для развития нового уровня политологических исследований — прикладной политологии. А. Бентли, Э. Торндайк, Ч. Мериам, Г. Лассуэлл и их единомышленники пыта­лись на этой основе вытеснить господствовавший до того времени тео­ретический формализм, институционально-юридические ограничения исследований политики. Их «научный метод» предполагал необходи­мость эмпирического подтверждения данных в качестве единственного основания конституциализации науки. Главным объектом исследования объявлялось поведение человека, а в качестве условий превращения теоретических исследований в научные предлагались приемы верифика­ции (интерсубъективной, т.е. доступной для других ученых, проверки полученных выводов), квантификации (количественного измерения) и обеспечения операциональности исследований (соблюдения последова­тельности в применении познавательных операций).

С методологической точки зрения в основе такой теоретической заявки по сути дела лежало стремление не просто минимизировать пристрастность и субъективность анализа, а элиминировать (исклю­чить) фигуру ученого из процедуры научных исследований. Иными словами, признавалось, что ценностные суждения ученого, его философско-мировоззренческая позиция так или иначе влияют на по­лучаемые им выводы, препятствуя получению объективной, науч­ной оценки явления. Таким образом, жестко разделялись политичес­кие факты и ценности.

Оценочные суждения легче всего вытеснялись из научных иссле­дований при изучении тех областей политики, в которых можно было дать количественную интерпретацию событиям. Поэтому основным предметом исследований сторонников бихевиоральной методологии стали выборы, деятельность партий или – в более широком смыс­ле – индивидуальное и микрогрупповое поведение политических субъектов (акторов). Однако основополагающая формула сторонни­ков бихевиоризма «S (стимул) – R (реакция)», утверждавшая жест­кую зависимость между побуждением и характером действия инди­вида, оказалась слишком упрощенной для того, чтобы разгадать за­гадки человеческого, чрезвычайно субъективного поведения в сфере политики. Более того, данная методология была неспособна объяс­нить механизмы взаимодействия крупных социальных групп, дать кон­цептуальную оценку политики в мире в целом. Возникнув как анти­теза чистому теоретизированию и умозрению, бихевиоризм породил новые трудности познания, одновременно продемонстрировав и ог­раниченность сугубо количественных измерений политического.

Стремление подвергнуть все проявления политического количе­ственному измерению П. А. Сорокин называл «квантофренией», ко­торая отвлекала теорию от решения важнейших проблем и создавала методологический тупик. «Квантификация, – писали американские ученые Г. Алмонд и С. Генсо, – несомненно внесла вклад в крупные достижения в политической науке и других социальных науках.Ноона также породила значительное количество псевдонаучных опы­тов, выпячивающих форму, а не содержание исследования».

Уже в 30-х гг. американский теоре­тик Т. Парсонс, критически оцени­вая возможности бихевиоризма, вы­ступил против чрезмерного эмпиризма данного метода и направ­ления исследований политики, настаивая на том, что наука прежде всего должна руководствоваться определенной теоретической мыс­лью, способной объяснить совокупность фактов на основе каузаль­ной (причинной) и нормативной зависимостей. Другой видный аме­риканский ученый Д. Истон считал, что в силу чрезвычайной слож­ности политики теоретическое описание событий должно базироваться на предварительных гипотезах, опирающихся на общее видение си­туации. Он подчеркивал также, что для ученого крайне важно истол­ковывать факты, наблюдая их в широком социальном контексте.

В этих условиях была востребована и философско-нормативная традиция, дававшая критику ценностно нейтрального отношения к политике. В рамках данной традиции были заново осмыслены идеи Р. Михельса и М. Острогорского, утверждавших, что деятельность политических институтов невозможно исследовать без анализа их не­формальных связей; представления Дж. Уоллеса, Дж. Коуэлла и Г. Лассуэлла о принципиальности психологических компонентов для по­нимания политического поведения; мысли У. Эллиота и Ч. Бирда о наличии «идеальных целей» в государственном управлении; посттех­нократические идеи Б. Турнера, настаивающего на дополнении техиицистских подходов нравственными соображениями, и т.д.

Такая методологическая установка, ориентированная на форми­рование новых способов объяснения политики, объективно стиму­лировала массовый приток в политическую теорию разнообразных способов и приемов познания не только из общественных, но и естественных наук – географии, математики, системной теории, ки­бернетики, герменевтики и др.

В русле этой же традиции во второй половине XX столетия были концептуализированы важнейшие, лежащие теперь в основе полити­ческого анализа методы структурно-функционального анализа (Т. Парсонс, М. Леви, Р. Мертон), системного (Д. Истон), информационно-кибернетического (К. Дойч), коммуникативного (Ю. Хабермас) и по­литико-культурного (Г. Алмонд) исследования политики.

В частности, Карл Дойч определял власть как обстоятельство, которое не требует от обладающих ею учиться чему-то дополнительно. В своей книге «Нервы управления: модели политической коммуникации и контроля» (1966) он исходит из представлении о политической системе, как процессе управления и координации усилий общества по достижению поставленных целей. Карл Дойч вывел три закономерности: При достижении цели возможность успеха обратно пропорциональна информационной нагрузке и запаздыванию реакции системы. Успешность функционирования системы зависит от величины приращения реакции на изменения, но при достижении порогового значения изменений, эта закономерность становится обратной. Успешная работа системы зависит от способности к упреждению, от способности правительства видеть перспективу и предпринимать необходимые действия в случае появления угроз достижению цели. Основа идей Хабермаса – понятие коммуникативного разума. Первым шагом в развитии этого понятия была книга «Познание и интерес» (Erkenntnis und Interesse, 1968). В этой работе Хабермас утверждает, что сознание, выступавшее в традиционной европейской онтологии в качестве верховного судьи, лишается теперь своих прерогатив, и его место занимает универсальное коммуникативное сообщество. При этом сама коммуникация не выступает в качестве высшей и последней инстанции, поскольку ее результаты находятся в зависимости от общественных условий и на них может сказываться влияние отношений господства и подчинения. Поэтому критике надлежит еще раз проанализировать общество, чтобы отличить свободную коммуникацию от коммуникации, находящейся под воздействием отношений господства – подчинения. В этом контексте образцами для Хабермаса выступают Маркс и Фрейд, сделавшие принципиально важный шаг на пути критического обновления понятия разума. Новое понятие разума критично (но связано с критикой общества, а не только с «критикой разума», как у Канта) и имеет всеобщий характер (будучи нормой процедур, выполняемых потенциально универсальным коммуникативным сообществом, а не актуальной очевидностью всеобщего акта «я мыслю», как у Декарта или Канта).

Начиная с 1971 (а именно с выходом небольшой работы «Предварительные размышления по теории коммуникативной компетенции» (Vorbereitende Bemerkungen zu einer Theorie der kommunikativen Kompetenz) Хабермас стремится связать коммуникативное понятие разума с «лингвистическим поворотом», совершенным англо-американскойполитологией. Обращаясь к соответствующим исследованиям К.-О.Апеля (и в тесном сотрудничестве с ним), Хабермас приходит к разработке понятия разума, опирающегося на теорию языковых актов. Эта теория обстоятельно излагается в двухтомном труде Теория коммуникативного действия (Theorie des kommunikativen Handelns, 1981).

Своеобразие теории Хабермаса заключается в том, что он связал понятие разума с эмпирической теорией социальной эволюции, разработанной Марксом, Вебером и Парсонсом. Он отвергает философский априоризм и сосредоточивает усилия на разработке постметафизического «философского проекта». Это означает, что философское понятие разума не является независимым от эмпирических наблюдений и должно постоянно подтверждать себя в диалоге с конкретными научными дисциплинами, отражающими факт функциональной дифференциации общества. Диалог философии с частными науками Хабермас иллюстрирует то на примере психоанализа (Познание и интерес), то на примере теории социальной эволюции (К реконструкции исторического материализма, Zur Rekonstruktion des historischen Materialismus, 1976), то на примере теории общества (Теория коммуникативного действия), то на примере теории права (Фактичность и значимость, Faktizität und Geltung, 1992). Теория познания возможна лишь в качестве теории общества – мысль, проходящая через все творчество Хабермаса.

Г.Алмонд исходил из того, что способность политической системы осуществлять преобразования в обществе и одновременно поддерживать стабильность зависит от специализации ролей и функций политических институтов. Каждый элемент целостности (государство, партии, группы давления, элиты, право и т. д.) выполняет жизненно важную для всей системы функцию. Следовательно, система может рассматриваться не только в терминах "сохранение", "изменения" и "адаптация", но и "взаимодействие" структур, осуществляющих определенные функции. Все вместе они обеспечивают удовлетворение основных потребностей системы.
Сравнивая различные политические системы, важно было выделить основные функции, которые необходимы для обеспечения эффективного социального развития. Сравнительный анализ политических систем предполагал переход от изучения формальных институтов к рассмотрению конкретных проявлений политического поведения. Исходя из этого, Г. Алмонд и Д. Пауэлл определили политическую систему как совокупность ролей и их взаимодействий между собой, осуществляемых не только правительственными институтами, но и всеми структурами общества по политическим вопросам.
Таким образом, под структурой они понимали совокупность взаимосвязанных ролей. Следуя положению Д. Истона о "системе, погруженной в среду", которая поддерживает с ней многочисленные взаимосвязи и взаимообмены на основе ролей, Г. Алмонд и Д. Пауэлл установили, что политическая система должна эффективно осуществлять три группы функций: а) функции взаимодействия с внешней средой; б) функции взаимосвязи внутри политической сферы; в) функции, обеспечивающие сохранение и адаптацию системы.

Поиск по сайту: