Отношение общего к частному 5 страница

* Ничто бестелесное не касается тела.

** Ничто бестелесное не испытывает телесных аффектов.

472 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

го совершенства, для разумной жизни. Наконец, человек создан для общежития: ибо во всех людях живет один и тот же божест­венный разум. Мудрый, следующий разуму в своей жизни, один свободен, будучи внутренне солидарен со всемирным Логосом; он один блажен как Бог, он царствует над миром. Физика стои­ков заключает в себе религиозно-философское обоснование их этики.

Этика стоиков

Мир не есть сумма единичных чувственных созданий, но органическое целое, оживленное единым божественным разу­мом. А человек особенно причастен этому божественному разу­му, хотя и он всецело зависит от мирового целого, часть которого он составляет. Отсюда вытекает основная мысль стоической этики: человек должен сознательно, разумно познавать свое мес­то и назначение в мироздании; он должен познавать, какое пове­дение сообразно его природе и его естественному отношению к другим существам – ομολογουμενωζ τη φύσει*.

Таким образом, человек должен сознательно и произвольно сообразовываться с тем, что он есть по природе.

Он есть животное, разумное существо, по природе предназ­наченное для общения с себе подобными (ζψον πολιτιχον). Сле­довательно, он должен, во-первых, жить сообразно естественной цели животного, а не произвольным его целям (каковы, напри­мер, наслаждения); во-вторых, сообразно естественной цели ра­зумного существа, не подчиняясь страстям, а следуя своей разум­ной природе; в-третьих – сообразно естественной цели, которую он имеет как органический член социального целого, сознающего свое нормальное отношение к ближним.

Идея универсального Логоса определяет собою этику стои­ков, вытекающую из основ Сократова учения. "Жить сообразно природе" значит "жить сообразно разуму" – сообразно истин­ному слову, которым зиждется природа; в этом – и счастье, и добродетель человека. Сама природа побуждает нас к такой

* Жить сообразно природе.

Третий период развития греческой философии 473

жизни, внушая нам естественные нравственные инстинкты. Са­мосохранение есть естественное побуждение всего живого: поэто­му всякое живое существо естественно стремится жить по своей природе, и только то имеет для него цену, что служит его самосо­хранению. Поэтому для человека как для существа разумного только то, что разумно, сообразно разуму, – имеет истинную цену. Только разумная деятельность есть истинная и добрая. Поэтому только добродетель есть благо для человека: в ней од­ной заключается его счастье (αυταρχη είναι την αρετην προζ τηζ την ευδαιμονιαν); и наоборот, – единственное действительное зло есть порок (χαχια). Этот принцип мы видели уже и у кини­ков.

Все остальное – безразлично (αδιαφορον): жизнь, здоровье, честь, имущество – не суть благо; смерть, болезнь, бесчестье, бедность – не суть зло. Кроме добродетели ничто не благо; все остальное хорошо лишь постольку, поскольку сообразно добро­детели, способствует ей. В этом смысле испытания суть блага, и стоики рассматривают их, как упражнения в добродетели. Об этом вопросе написано много рассуждений, частью искренних и красноречивых, частью напыщенных. "Calamitas virtutis occasio est, – говорит Сенека, – bonus vir omnia adversa exercitationes putat"*. Никто не может быть несчастнее того, с кем никогда не случилось несчастья: он не имел возможности испытать себя.

Не следует, однако, думать, чтобы стоики вполне сходились с киниками в совершенном отвержении всех относительных внешних благ. Уже Зенон признавал возможность относитель­ной расценки самых безразличных предметов: например, здо­ровье и богатство сами по себе безразличны; но было бы безум­но предпочесть им болезнь и бедность, если бы мы имели выбор между ними. Позднейшие стоики пошли в этом отношении еще далее: тут у них целая казуистика, похожая на иезуитские уста­вы, где сделана расценка даже самых безразличных поступков. В общем они разделяли "безразличные предметы" на три разряда: вещи, заслуживающие предпочтения (προηγμένα), например, богатство, здоровье, красоту, хорошие способности; вещи неже-

* Несчастье есть повод к добродетели: мудрый все бедствия считает упражне­нием (в ней).

474 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

дательные (αποπροηγμενα), как бедность, бесчестие, страдания, и, наконец, вещи совершенно безразличные, не имеющие ника­кого значения.

Исследуя вопрос о высшем благе, стоики всего сильнее напа­дали на гедонистов и Эпикура, полагавшего его в удовольствии. Удовольствие есть страдательный аффект, некоторое возбуж­дение, независимое от разума, возмущающее ясность его созна­ния. Поэтому оно не может быть целью или благом для разумного существа. Природа внушила тварям инстинкт самосохранения, а не похоть удовольствия: это последнее является не целью, а лишь последствием, наступающим за нормальным удовлетворением естественных потребностей. Клеанф признавал его даже против­ным природе разумного, существа, несообразным с нею. И если другие стоики не заходили так далеко, все они полагали истин­ное счастье в свободе от страстей, в спокойствии духа.

Стремление к добродетели есть закон человеческой при­роды. Познавая ее, мы сознаем этот закон как свой долг. Но так как наряду с разумными, добрыми инстинктами в нас шевелят­ся неразумные аффекты, страстные движения, то добродетель принимает характер борьбы с противоестественными, противо­разумными страстями и вожделениями. Мы должны вырвать с корнем эти болезни нашей души, чтобы достичь бесстрастия и подчинить свою волю разуму, знанию истины. Религиозная по­корность пред необходимым провиденциальным порядком, еди­нообразным законом, господствующим в ней, соответствует внутренней свободе разумного словесного духа, который сознает свою солидарность с единым вселенским разумом и чувствует свою связь с единым божественным целым Вселенной. Все хоро­шо, что от разума, от Бога, живущего в нас и осуществляюще­гося в мировом порядке. Все зло сводится в конце концов к неве­дению, к неповиновению разуму, к отвращению от разума.

Добродетель есть, таким образом, и знание, и крепость (ισχυζ, χρατοζ) духа – επιστήμη χαι ασχησιζ или επιστήμη χαι τέχνη. Все добродетели основываются на познаниях (θεωρήματα) и осуществляются, когда человек соглашается с этими позна-

Третий период развития греческой философии 475

ниями, дает им согласие своей воли (συγαταΦεσιζ). Корень всех добродетелей, по мнению Хрисиппа, есть мудрость; и все они суть лишь проявление одного и того же неизменного благого наст­роения (σιαϋεσιζ) человека. Поэтому, где одна добродетель, там все добродетели, где один грех, там – все грехи. Частные же доб­родетели выводятся из понятия человеческой деятельности. Эта деятельность обнимает в себе познание, понимание вещей, пере­несение того, что кажется человеку злом – опасностей, страда­ний, утомления и т. д., сопротивление страстям и пожеланиям, наконец, отношения к другим существам. Сообразно тому есть четыре добродетели: рассудительность (φρονησιζ), мужество, самообладание, справедливость. Только настроение делает испол­нение должного (το χαΦηχον) добрым, добродетельным поступ­ком; а если этого настроения нет, то хотя бы поступки и каза­лись сообразными природе, они все-таки – не добродетельны.

Это настроение воли не имеет различных степеней. Оно есть или его нет; между добродетелью и пороком нет ничего среднего. Можно быть лишь мудрым или безумным; и между мудростью и безумием нет посредственных ступеней. Разум господствует или не господствует – добродетель есть или ее нет: ибо добродетель заключается именно в господстве разума. Здесь мы приходим к стоическому идеалу мудрого. Мудрый есть идеал совершенства и блаженства. Безумный есть воплощение порока и невчастья.

Все человечество разделяется на два разряда – мудрых и безумных; если рассматривать мир беспристрастно, то сущест­вуют одни лишь безумные. Мудрый один – свободен, красив, богат, счастлив; он один все знает, все имеет, обладает всеми доб­родетелями, делает всегда и во всем то, что нужно, ничему не удивляегся, никогда не обманывается, никогда и ни в чем не погрешает; он есть единственный настоящий царь, правитель, художник, прорицатель, кормчий и т. д. (у Сенеки). Он свободен от всяких потребностей и страданий, есть единый друг всех бо­гов; его счастье равняется счастью самого Зевса. И, как полагает Хрисипп, его добродетель может быть утрачена лишь в том слу­чае, когда он окончательно сойдет с ума.

476 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

Такой мудрец может быть лишь отвлеченным идеалом; и стоики сознавали, что даже лучшие философы их школы были лишь на пути к нему. Но это был нравственный идеал и притом очень популярный. Между всеми мудрыми стоики предпола­гали взаимную связь: мудрые составляли как бы одну цельную общину, и весь мир стоит их добродетелью.

Но раз в действительности не было таких идеально доб­родетельных людей, то необходимо являлись компромиссы, и мораль стоиков, естественно, должна впадать в мелочную каз­уистику. Стоицизм был прежде всего моралью, разработанным до мелочей нравственным учением, обоснованным на свое­образном философском миросозерцании. В этом смысле он бес­спорно имел важное воспитательное значение для древнего ми­ра, особенно если принять во внимание его необычайную распрост­раненность и популярность. Стоицизм был в этом смысле нравст­венною силой, оказавшею свое действие в течение многих веков и в большом масштабе. В сочинениях стоиков, правда, много риторики, но зато встречается много истинно высоких страниц: я укажу хотя бы на Сенеку и на Эпиктета. Стоицизм пережил христианство и оказал влияние на многих учителей и отцов церк­ви (апологеты, Тертуллиан).

В общем вся мораль стоиков проникнута двойственной тенденцией. С одной стороны – кинизм, стремящийся освобо­дить человека от всего внешнего: идеал стоического мудреца, идеал совершенного равнодушия, атараксии – кинический; человек считается до такой степени свободным, что за ним признается право располагать своею жизнью и смертью – убить себя, если его ждут невыносимые страдания. И действительно, многие стоики кончили жизнь самоубийством. Но, с другой сто­роны, этот кинизм смягчается иной, гуманной тенденцией, теми нравственными задачами, которые возникают из сознания ду­ховной органической связи человека с человечеством и мировым целым. Отсюда возникает обязанность жить для целого, челове­колюбиво относиться к себе подобным. О браке, например, стои­ки судили лучше, чем кто-либо из греческих философов. И, хотя сами они, особенно вначале, чуждались политической деятель­ности, они сумели впоследствии сочетать свои идеалы с идеалом

Третий период развития греческой философии 477

римской республиканской доблести. И много римлян в эпоху империи черпало в стоицизме возвышенные идеалы и укрепля­ло ими нравственную силу.

Особенно поражающая нас черта стоического учения – это космополитизм, идея общего братства, впервые проповеданная ими.

Мудрый достиг совершенного бесстрастия, и ничто внешнее не может его возмутить: он не знает гнева и жалости, страха и страдания, ибо он возвысился над Вселенной; он освободился от богов, сравнявшись с ними. Он всесилен, как Бог, и царствует над миром в недосягаемом величии духа. Таким образом, нрав­ственный идеал стоиков получает индивидуалистический харак­тер; но наряду с этой индивидуалистической тенденцией мы находим у стоиков проповедь широкого нравственного универса­лизма, который впервые возвышается до идеи всеобщего брат­ства. Нет более ни афинянина, ни коринфянина: все люди – братья, как чада единого Отца; в сознании этой истины сглажи­ваются социальные и национальные различия и неравенства: раб делается братом, иноплеменник становится ближним, и космопо­литизм провозглашается на место идеала национального госу­дарства: mundus est nobis patria. Человек осознает себя граж­данином "вышнего города", или государства, в котором все дру­гие города или государства являются лишь как бы отдельными домами. Он чувствует себя членом вселенского божественного⁴ тела: Dei socii sumus et membra. Идея универсального "града Бо-жия" впервые зарождается в стоицизме. Признавая один нравст­венный идеал, один универсальный закон для всех, άτονοι в са­мой вере своей в провиденциальное, разумное мироправление находит основание для веры в личное призвание человека, для учения об индивидуальных нраственных обязанностях. Мы не станем распространяться далее об этике стоиков; но мы долж­ны отметить громадное культурное влияние этой "просветитель­ной" философии, систематизировавшей нравственную проповедь Сократа и преследовавшей ее основную цель – нравственную реформу человечества. Стоицизм не ограничивал этой пропове­ди узкими рамками греческого города или даже Греции: он по-

478 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

нес ее всему образованному миру и дал ей такое широкое разви­тие и распространение, какого до него не знала ни одна фило­софия; обращаясь к эллину и варвару, к рабу и свободному, он провозглашал свое учение на улицах и во дворцах. Уже первые стоики по своему происхождению принадлежали колониям, ок­раинам греческого мира, иногда прямо иноплеменным городам. Сам Зенон был сыном купца с острова Кипр; его преемник Клеанф был кулачным бойцом из Троады, а великий догматик и схоластик школы – Хрисипп был родом из Тарса в Киликии. То же разнооб­разие в происхождении и общественном положении находим мы и позднее. Стоит вспомнить стоиков римской эпохи: Муция Сце-волу, понтифекса и юриста, ученика Панеция; фригийского раба Эпиктета; знатного Персия, кордуанца Сенеку, богатого вельмо­жу при Нероне, и Марка Аврелия, властителя всемирной Рим­ской империи.

Это общение, этот союз, обнимающий все человечество, не ограничивается его пределами, но охватывает все разумные су­щества в одно всеобъемлющее царство. Вселенная является как σύστημα εχ utetDv χαι ανθρώπων χαι τδδν ενεχα τούτων γεγο­νότων*.

В подчинении законам этого царства духов и в покорности судьбе, которую постоянно проповедуют стоики, заключается их религия.

Благочестие εσ^ετπστημη^εραπειαζ**; служение это заклю­чается в том, чтобы иметь правильные представления о богах, подражать их совершенствам, повиноваться их воле и блюсти чистоту сердца: словом, истинное служение богам заключается в мудрости и добродетели. Истинная религия есть истинная фило­софия. В народной религии стоики, конечно, находили многое, что считали нужным отвергать; но вообще они защищали ее. Марк Аврелий – стоик-император – гнал христиан, стремясь защитить падающую народную религию. Причиной этого было отчасти то, что общее согласие – consensus gentium – являлось

* Система (целое), объемлющая в себе богов, людей и существа, родившиеся

ради них.

** Знание служения богам.

Третий период развития греческой философии 479

стоикам доказательством истинности политеистической религии масс; а с другой стороны, они не решались отнять у большинст­ва религиозную опору нравственности.

Мифологию стоики объясняли себе по-своему. Они в бо­гах народных частью видели своего Бога – в образе Зевса, частью же видели в них изображение божественных сил, являющихся нам в светилах, стихиях, плодах земли, великих людях и благодете­лях человечества. Этот φυσιχοζ λογοζ, эту философскую истину, · находили они в народных мифах посредством аллегорического истолкования их. Этот прием, встречающийся и до них, впервые ими был возведен в систему; и надо сказать, что стоики крайне злоупотребляли им. Впоследствии Филон-иудей заимствовал этот метод для объяснения Ветхого Завета, а александрийские хрис­тиане переняли его у Филона.

Дальнейшая судьба стоицизма определяется рядом комп­ромиссов. Панаций Родосский (около половины II века до Р. X.) составил в этом отношении эпоху, придав стоическому учению тот эклектический характер, который оно имело впоследствии.

Эпикурейская школа

Эпикур, сын афинянина Неокла, родился в 341 году на ост­рове Самос. В своей юности он увлекся учением Демокрита, и оно отразилось на основном принципе эпикурейской школы. Неко­торое время Эпикур учительствовал в Колофоне, Митилене и Лампсаке; с 306 года он поселился в Афинах, где и пробыл до самой смерти (270 г.), занимаясь со своими учениками в саду, ко­торый он и по смерти оставил своей школе. Все слушавшие Эпи­кура были связаны самым тесными узами дружбы как друг с дру­гом, так и с учителем. Недаром в древности эпикурейская друж­ба славилась не менее, чем пифагорейская.

Школа строго и без колебаний держалась его начал. Из его последователей выдавался лишь один Лукреций (в 1 веке). Эпи­кур, умирая, завещал своим ученикам строго хранить его учение, помнить его сочинения. Этому, может быть, школа обязана дол-

480 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

гим своим существованием: о ее распространении свидетель­ствует еще Лактанций в 1V веке, к концу которого она и угасла окончательно.

Источниками нашего знакомства с эпикурейским учением служат: Диоген в X книге, Лукреций – "De rerum natura", Ци­церон в сочинениях: "De natura deorum" и "De finibus", Плутарх, Сенека, Секст Эмпирик, доксографы и найденные в Геркулану­ме фрагменты сочинений эпикурейца Филодема.

Еще больше, чем у стоиков, -философия у Эпикура является лишь средством для практических целей. Он определяет фило­софию, как деятельность, которая приводит посредством рассуж­дений к счастливой жизни. Эпикур пренебрегал не только тео­ретическими исследованиями и математикой, которую он считал бесполезною, но даже и диалектикой. В логике, или "канонике", он рассматривает преимущественно вопрос о критерии истины. Физика также не имела самостоятельного значения для Эпику­ра, и если он занимался ею, то лишь потому, что познание естест­венных причин, по его словам, освобождает нас от пустого суе­верного страха богов и смерти.

Миросозерцание Эпикура – строго материалистическое: счастье человека – цель его жизни – в нем самом, в его личном блаженном состоянии. Мир есть механическая система движу­щихся атомов; и задача человека в этом мире – как можно счаст­ливее провести свою жизнь, устроиться как можно приятнее. Та­кова была исходная точка Эпикура. Согласно ей он признает кри­терием истины ощущение, чувствование человека. Если дух или разум не признается самостоятельным началом, то не в разуме, не в понятиях следует искать такого критерия; только в физиче­ском ощущении есть истина. Все наши ошибки заключаются не в ощущении, а в суждении об ощущениях, которое часто бывает неправильно. Я всегда ощущаю то, что я ощущаю, и ошибаюсь лишь в том случае, если я неправильно сужу о таких ощущениях, ложным образом связываю их между собой. Из повторяющихся ощущений возникают понятия – προληψειζ; поскольку они от­носятся к ощущавшемуся прежде, они истинны. Лишь там, где мы выходим за пределы прошедших или настоящих ощущений,

Третий период развития греческой философии 481

и из того, что известно нам, составляем себе некоторое мнение (υποληψιζ) о неизвестном, – является вопрос: истинно это мне­ние или ложно? И оно истинно там, где оно подтверждается наступающими обстоятельствам и. или не противоречит действи-тельным явлениям, которые оно стремится объяснить.

Физика Эпикура определяется прежде всего стремлением исключить из мирового процесса все сверхъестественные при­чины, признание которых держит человека в постоянном трепе­те. Поэтому Эпикур ищет успокоения духа в материалистическом миросозерцании. Вся цель, все счастье человека, по Эпикуру, за­ключается в его личном довольстве. Такому этическому индиви­дуализму соответствует и физический индивидуализм, т. е. признание отдельных атомов как первых начал всего сущего.

Эпикур вполне следует Демокриту и вносит лишь одну поправку в его физику: у Демокрита все атомы падают вниз, причем быстрота падения пропорциональна объему их; отсюда возникает взаимное столкновение, порождающее вихревые движения Но уже Аристотель справедливо указывал, что в пус­том пространстве быстрота падения всех атомов должна быть равномерна, так что вращательное движение и столкновение возникнуть не могут. На этом основании Эпикур признает, что атомы обладают способностью незначительно отклоняться от вертикального направления. Дальнейшее образование мира совершается по рецепту Демокрита. Эпикур признает бесчис­ленное множество миров, в промежутках которых обитают блаженные и беспечные боги. Он отвергает целесообразное строение природы. Душа состоит из круглых атомов; ощущение есть не что иное, как действие истечений из вещей (είδωλα). Ма­териальные движения обусловливают движения нашей души и воли.

Боги суть блаженные материальные существа, живущие, как я уже сказал, в промежутках между мирами. Они совершенно чуж­ды миру и служат как бы образами блаженной жизни. Это – такие боги, которых нельзя бояться: они не мешают покою и счас­тью человека. На основании такого механического миросозер­цания построена и этика Эпикура.

482 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

Этика эпикурейцев

Жизнь человека ограничена настоящей действительностью, настоящими ощущениями. Следовательно, этика должна заклю­чать в себе науку о счастье в этой действительной жизни. Цель нашей жизни – удовольствие; критерий нашей деятельности – ощущение удовольствия и страдания. Что удовольствие есть высшая цель нашей жизни, это так же непосредственно очевид­но, как то, что огонь жжет или снег – бел*.

В эпикурейском учении греческая этика в последний раз выступает с такого рода проповедью. Но нельзя сказать, чтобы учение Эпикура было во всем сходно с гедоническим. Учение Аристиппа как-то жизнерадостнее, свежее, моложе Эпикурова. Последний точно так же учил наслаждению; но в нем замечается старческая черта утомления; это – изверившийся в удовольст­вии человек, который прежде всего дорожит невозмутимым по­коем. Он хочет наслаждаться жизнью, выработав в себе систе­матическую диету, подчинив себя строгому режиму. Он не ло­вит отдельных мимолетных наслаждений, как Аристипп, кото­рый хотел пить до дна полную чашу удовольствий, не смущая себя заботами о прошедшем и будущем, дорожа настоящим. Эпикур учит не гнаться за мгновенным удовольствием, но искать постоянного состояния довольства. Поэтому некоторые удо­вольствия он считает прямо вредными, учит их избегать. Нако­нец, он вместе с Платоном признает, что всякое удовольствие состоит в удалении страдания; поэтому высшим состоянием бла­женства он считает такое, в котором удалены все страдания – αταραξία, которая очень походит на совершенную апатию, бес­страстие киников и стоиков.

Всякое удовольствие имеет свою цену для счастья жизни лишь постольку, поскольку оно способствует удалению стра­даний. Наслаждение является лишь средством, чтобы отделаться от мучительной нужды, а чувственные наслаждения, по Эпику-

* (Epicurus) n eg at opus esse ratione neque disputatione, quam ob rein voluptas expetenda, fugiendus dolor sit; sentiri haec putat, ut calere ignem, nivem esse albam (Cic. Fin. 1, 9, 30).

Третий период развития греческой философии 483

ру, лишь возмущают спокойствие духа и потому опасны для не­го. Эпикур проповедует устойчивое (χαταστηματιχη) удовольст­вие, в противоположность удовольствию подвижному (ηδονή η εν χινησει) Аристиппа.

Условия такого удовольствия заключаются прежде всего в нашем духе; поэтому Эпикур ставит духовные наслаждения неизмеримо выше телесных – другое отличие от Аристиппа. И, хотя в конце концов все удовольствие и страдание зависят от телесных движений, – на тело действуют лишь настоящие удо­вольствия и страдания, на душу – и будущие, и про-шедшие. Дух не ограничен сферой настоящего, а потому мы можем иметь в нашем духе утешение от настоящих страданий. И Эпикур пре­возносит силу духа над телом совершенно так же, как стоики и киники. Он думал, что с помощью философии человек может реально побеждать телесные скорби и страдания. На эту тему эпикурейцы написали немало пышных декламаций: "мудрый и на костре, и на кресте будет чувствовать себя счастливым и гово­рить: сколь сие мне сладко, сколь все сие меня не касается".

Непременное условие такого состояния духа есть филосо­фия и рассудительность. Добродетель необходима для счастья, но она не имеет цены сама по себе, а лишь по приносимому ею счастью. Разумность освобождает человека от суеверия и пустых страхов; σωφροσύνη – умеренность, самообладание – помогает бороться со страданиями; мужество освобождает нас от страха перед болью, опасностями и даже смертью; справедливость унич­тожает страх наказания и необходима для обеспечения невозму­тимого спокойствия жизни, в котором – высшее счастье чело­века. "Нельзя жить приятно, не живя разумно, умеренно и справедливо". Но вместе с тем справедливость и добродетель, как я сказал, играют для Эпикура лишь роль диеты, имеющей зна­чение чисто относительное для здоровья человека: προσπτυω τψ χαλψ, говорит Эпикур, χαι τοιζ χενΠ5ζ αυτό ϋαυμαζουσιν, όταν μηδεμιαν ηδονην ποιη*.

Эпикуров идеал мудреца близко приближается к стоиче-

* Я плюю на прекрасное и на тех, кто тщетно ему изумляется, когда оно не доставляет никакого удовольствия.

484 Кн. С. Η. Трубецкой. Курс истории древней философии

скому идеалу. Хотя Эпикур и не предписывает мудрецу совер­шенного бесстрастия и отречения от чувственных наслаждений, но требует от него столь же полного самообладания, столь же полной независимости от всего внешнего, как и стоики. Мудрый, как бог, ходит между людьми; его счастье столь же полно, столь неотчуждаемо, что даже находясь на хлебе и воде, он не станет завидовать самому Зевсу.

Специальная этика эпикурейцев, в соответствии с этими положениями, носит такой же казуистический характер, как и этика стоихов: это – свод подробных рассуждений об отдель­ных наслаждениях, добродетелях, страстях и влечениях человека, – разработанная система житейских правил. Рассудительность служит главным содержанием его рецептов; к этому прибавляет­сянезависимость от внешнего счастья, среднее состояние (мера) и возможное удаление от всякой общественной жизни – черта оригинальная; в ней Эпикур сошелся с Гераклитом, хотя, конеч­но, причины, побуждавшие того и другого философа, были раз­личны. Живи тихо, советовал Эпикур, скрывайся от других; и сам он жил среди друзей-учеников действительно так, как учил жить других. Дружба была самой симпатичной добродетелью эпику­рейцев. На почве ее развивалась общая благожелательность ко всем людям. Исходя из принципов истинной дружбы, Эпикур от­вергал и коммунизм Платона: между друзьями и так все общее; коммуна, как принудительное учреждение, есть признак недо­верия. А там, где нет доверия, нет и дружбы. Эпикур сознавал и учил, что блаженнее давать, нежели принимать.

По-видимому, сам Эпикур был выдающейся личностью; ею-то он привязал к себе друзей и санкционировал свое учение: в то время, как в II веке стал преобладать эклектизм, и школы стали сглаживать свои оригинальные черты, эпикурейское учение осталось неизменным. На эпикурейцев было много нападок, но и сами противники признавали за их школой нравственный ха­рактер. Цицерон говорит: "... et ipse (Epicurus) bonus vir fuit et multi tipicurei fuerunt et hodie sunt el in amiciins fideles et in omni vita constantes et graves"^:- (Cicero, Fines, 11, 25, 8i). Эпикурейцы имели в Риме прочный успех.

Поиск по сайту: