Диоген Аполлонийский

Космологическое умозрение или натурфилософия VI и V веков не пришла, да и не могла прийти к одному общему со­гласному результату. Ее'"начала" оставались в конце концов про­тиворечивыми и бездоказательными гипотезами, что и повело к ее падению и разложению, после ряда попыток согласования и примирения. Так, пифагореец Гиппас, о котором мы уже говори­ли, стремится сочетать учение Гераклита с пифагорейским учением, а впоследствии даже были, по-видимому, попытки соединения пи­фагорейства с атомистикой (Экфант Сиракузский, который, впро­чем, относится, вероятно, к IV в.). Если младшие физики, как Эмпедокл, Анаксагор, атомисты, стремятся примирить элейское учение о "неизменном сущем" с "множеством и движением", то во второй половине V века мы находим попытки примирения но­вых учений со старинным ионийским монизмом. Так, некий Гип-пон которого осмеивают комики, и о котором пренебрежительно отзывается Аристотель (Met. I, 3,984 а 3), возвращается к Фалесу,

Глава IX. Анаксагор и последние натурфилософы V в. 229

признавая началом всего воду, или "влажное" начало, питаю­щее собою все; оно образует из себя другие стихии – "холодное" и "теплое" (огонь), или страдательное и деятельное начало. Другие, как Диоген Аполлонийский и Архелай, ученик Анак­сагора, пытаются еще ближе этого последнего подойти к учению Анаксимена: если в первобытной "смеси" Анаксагора преоб­ладает воздух и эфир (fr. 1) и если самый Разум, или Дух, опре­деляется у него как "легчайшее и чистейшее из всех вещей" (12), то ведь, с другой стороны, и Анаксимен определял свой "воздух" как вещество, "близкое к бесплотному" (fr. 2), управляющее Все­ленной и одушевляющее ее, как душа – наше тело.

"По моему мнению, – говорит Диоген в своем сочинении о природе (fr. 2), – все существующие вещи суть изменения од­ного и того же (стихийного начала) и суть одно и то же; и это со­вершенно ясно. Ибо если бы то, что входит в состав мироздания, земля, воздух, вода и огонь и все прочее, что является сущим в этом мироздании, если бы что-либо из этого было другим от­личным от другого, т.е. другим по собственной своей природе, и не было бы тожественным при своих многообразных превра­щениях или изменениях, то не могло бы быть взаимного смеше­ния и не могло бы быть ни пользы, ни вреда от одного другому (не было бы взаимодействия, ни противодействия, ни обмена), не могло бы, например, растение расти из земли, не могло бы произойти животное или что-либо другое, если бы оно не было тожественно по составу. И все эти вещи, принимая то тот, то дру­гой вид, изменяются из одного и того же начала и вновь возвра­щаются в то же самое".

Таким образом философ возвращается к монизму от мно­жества элементов Эмпедокла, атомистов и Анаксагора. Единое стихийное начало наделяется разумностью, ибо помимо нее оно не могло бы быть распределено закономерно и целесообразно (3); люди и прочие животные живут дыханием воздуха, который и служит им душою и разумностью, и, когда они его лишаются, они умирают и теряют сознание (4). "Итак, по моему мнению, (стихийное начало), обладающее разумностью, есть то, что люди

230 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

называют воздухом, и оно-то всем правит и обладает. Ибо оно именно и есть бог, как я полагаю, везде присутствующий, все устрояющий, сущий во всем. И нет ничего такого, что бы не было ему причастно. Но ни единая вещь не причастна ему одинаково с другими: есть много различных видоизменений и самого возду­ха и разумной силы. Основное начало многообразно – то теп­лее, то холоднее, то суше, то влажнее, то неустойчивее и более быстро подвижно, и в нем есть многие другие разновидности вку­са и окраски. И у всех живых существ душа есть одно и то же, т.е. воздух более теплый, нежели тот внешний воздух, в котором мы находимся, хотя и гораздо более холодный, нежели тот, который находится вблизи солнца. Но эта теплота не одинакова ни у одного из животных (да и у людей тоже – по сравнению друг с другом): она различна, хотя и в небольшой степени, настолько, что они подобны друг другу, хотя, конечно, ничто из того, что подвержено изменению, не может быть совершенно подобно чему-либо другому, пока оно не станет тожественным. И так как способы изменения, присущие первоначалу, многообразны, то и животные также многочисленны и несходны между собою ни по виду, ни по образу жизни, ни по разумности, вследствие мно­жества форм изменения. И однако все и живет, и видит, и слы­шит одним и тем же и прочее разумение имеет от него же" (5).

Элементарное начало есть "вечное и бессмертное тело" (7): оно "велико и мощно, вечно и бессмертно и многое ведает" (8), и все отдельные вещи возникают из него посредством уплотнения (или охлаждения) и разрежения (согревания). Так произошли небесные тела и море, из которого образовалась постепенно высыхавшая земля. В дальнейшем развитии своей физики Диоген, как и в основных началах, является эклектиком, заимствуя отдельные подробности не только у Анаксагора, но и у Эмпедокла и Левкиппа (учение о "вихре" при образовании мира, учение о зрительных восприятиях), а также и у некоторых медиков: его чрезвычайно занимает физиология человека.

Монизм Диогена по сравнению с учением Анаксагора представляет известный шаг назад, но само основание этого мо-

Глава IX. Анаксагор и последние натурфилософы V в. 231

низма (как условие взаимодействия) мы снова встречаем впослед­ствии у стоиков.

Архелай, ученик и преемник Анаксагора, родом из Афин или из Милета, также приближается к Диогену. По-видимому, он признавал те же начала, что Анаксагор, но первоначальной формой смеси является ему воздух, которому непосредственно присуще "умное начало". Из этого воздуха выделяются прежде всего "теплое и холодное", – одно деятельное, другое пассивное, приводимое в движение первым, – черта, повторяющаяся с замечательным постоянством от Анаксимандра (через Парме-нида) до Анаксагора и его преемников.

Умозрительная натурфилософия, разлагавшаяся во внут­ренних противоречиях и уступившая место нравственной фило­софии Сократа и его преемников, встретила в V веке новых кри­тиков и противников в лице врачей – Гиппократа и его школы.

Нам неизвестны первые шаги греческой медицины, но имена греческих врачей и хирургов встречаются нам уже с VII в. Таков кротонец врач Демокед, современник Дария (621–585)иего лейб-медик, получавший баснословное по тому времени содержание от приглашавших его греческих городов (Herod. III, 125). Мы уже говорили об Алкмеоне, другом кротонском враче времен Пифагора, о южноиталийской и сицилийской школе врачей (см. выше). Такие школы существовали, помимо Кротона и Сицилии, в Кирене, Кипре, Книдосе, Косе, и мы знаем многие имена их представителей. Всех их затмил Гиппократ из Коса, но в соб­рании его сочинений, которое существовало уже в начале IV в., сохранилось под его именем много трактатов других медиков, не только близких ему, но и принадлежавших другой школе (книдской).

Греческая медицина развивалась путем накопления мно­жества эмпирических знаний в области анатомии, диагностики, терапии, гигиены, хирургической техники, но вместе с тем в ней с ранних пор – со времен Алкмеона во всяком случае – сказы-

232 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

вается стремление к общей теоретической науке о человеческом организме, к общей физиологии и патологии. Поэтому она не могла не испытать на себе влияние философского умозритель­ного естествоведения. Некоторые врачи, как Алкмеон, были самостоятельными мыслителями, а с другой стороны, и некото­рые философы, стремившиеся обнять все области человеческого знания, деятельно занимались медициной – как Филолай или Эмпедокл, оказавший значительное влияние на сицилийскую и италийскую школу, или, наконец, Демокрит, Гиппон, Диоген Аполлонийский. Мы уже видели отчасти, в чем состояло фило­софское влияние. Учение о равновесии или гармонии противо­положных начал, главным образом "теплого" и "холодного", "влажного" и "сухого", вступает в свои права со времен Алк-меона; "гуморальное" учение о нормальном соотношении четы­рех основных жидкостей (крови, флегмы, желтой и черной желчи), послужившее основой учения о четырех темпераментах (санг­виническом, флегматическом, холерическом и меланхоличе­ском), по-видимому, ведет свое начало из сицилийской школы, так же как и Эмпедоклово учение о четырех стихиях. Мысль Гераклита об аналогии между природой и человеческого ор­ганизма и природой мирового целого, о единстве физиологиче­ского процесса в природе и в человеке также нашла отголосок в трактате "о диете", вошедшем в собрание сочинений Гиппокра­та, но принадлежащем, по-видимому, книдской школе; трактат этот представляет несомненное подражание Гераклиту, интересное для изучения самого эфесского философа (Diels. Fr. § 12 С 1, р. 85-8). Приблизительно с половины V в. в медицине усиливается натурфилософское течение и вызывает реакцию со стороны "отца медицины", "великого" Гиппократа (род. 460 г. на о-ве Кос), величайшего из древних врачей, создавшего мно­гочисленную школу. "Медицина издревле обладает твердо проложенным путем, следуя которому, она в течение долгого времени сделала свои многочисленные и прекрасные открытия; и остальное будет открыто, если люди достаточно способные и знающие то, что было до сих пор открыто, будут вести далее свои изыскания, отправляясь от этого пути. Если же кто признает все

Глава IX. Анаксагор и последние натурфилософы V в. 233

это негодным и отвергает и предполагает вести исследования иным путем и другими способами и утверждает, что он открыл что-либо, – он обманут и обманывает сам себя, ибо это невозможно". Старый, плодотворный путь есть путь эмпирии – опыта, или, точнее, самого широкого наблюдения. И надо ска­зать, что этим путем греческими медиками было действительно открыто много ценного как в области диагностики, так и в об­ласти диететики, найдено много целебных средств, установлено много рациональных гигиенических правил, усовершенствована хирургическая техника. Время для научной общей патологии еще не наступило. "В явном заблуждении находятся все те, кто пы­тались рассуждать или писать о медицине и при этом исходили из какой-либо единой гипотезы о "теплом" и "холодном", или "влажном" и "сухом" или еще какой кому угодно, сводя болезнь и смерть к одной основной причине, и притом одной и той же для всех, – к одному или двум началам; и прежде всего они заслуживают порицания потому, что они говорят об искусстве разработанном и пользующемся высоким уважением". Гиппо­крат протестует против этого неуважения к вековому опыту, к опытному пути и против мнимого знания, достигаемого при помощи бессодержательных натурфилософских схем вроде излюбленного "теплого" и "холодного". Врач не знает "холод­ного" вообще или "теплого" вообще: он может знать многие и различные прохладительные, охлаждающие или согревающие средства, действия которых весьма различны. Никакой врач не может прописать больному "теплое" вообще. И как он дол­жен специфировать средства, так он должен индивидуализиро­вать каждый случай. Этого мало, точное знание требует не только правильного качественного определения, но и количественного измерения: конечной целью должна быть мера, хотя Гиппократ и не видит объективной мерки, помимо телесного ощущения, которая могла бы служить ему для точного определения меры, веса и числа. Поэтому заслуживает похвалы уже тот врач, кото­рый делает немного ошибок, т. е. достигает приблизительного эмпирического знания. "Некоторые врачи и софисты утверж­дают, что нельзя разуметь медицины, если не знать, что такое

234 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

человек: в этом должен быть сведущ тот, кто желает правильно лечить людей. Эти рассуждения их имеют в виду философию, как ее разрабатывали Эмпедокл и другие, писавшие о природе, о том, что есть человек по существу своему, как он возник впервые, как сложились друг с другом его части. Но мне кажется, что все в этом роде, что было сказано или написано о природе врачом или софистом, относится менее к области медицины, чем к области живописи. Напротив того, я думаю, что достоверное знание о природе не может быть достигнуто ниоткуда, кроме как именно от медицины. Оно достижимо, если изучить ее должным образом и во всем ее объеме. Но мне кажется, что до этой цели еще дале­ко, – я разумею ту ученость, которая может объяснить, что такое человек, от какой причины он происходит, и все прочее до мель­чайших подробностей". Так говорит великий "отец медицины", и в этих словах сказывается влияние истинно-научного духа и сознание того скромного и вместе великого и плодотворного пу­ти, которым должна идти наука, чтобы достигнуть действи­тельных приобретений, не увлекаясь фантастическими призрач­ными картинами натурфилософской "живописи". Он не отри­цает необходимости естествознания, но такого, которое, подоб­но медицине, отправляется от фактического, эмпирического знания, а не от умозрения. "Мне также представляется необхо­димым, чтобы каждый врач обладал сведениями о природе и чтобы он для выполнения своей задачи прилагал к тому все усилия, дабы знать, что такое человек по отношению к прини­маемым им яствам и напиткам и по отношению ко всему проче­му, что он делает или чем он занимается, т.е. какое действие производит то или то на того или другого. И недостаточно просто принимать, что сыр, например, есть плохая пища, потому что он отягощает того, кто им себя наполняет, а надо знать, какого ро­да он причиняет недуг и почему и какой составной части чело­веческого тела он не соответственен. Ибо есть и многие другие яства и пития, по природе своей вредные человеку, которые, од­нако, действуют на него не одинаковым образом (напр., вино в известном количестве)".

Разумеется, и эмпирические знания Гиппократа крайне

Глава IX. Анаксагор и последние натурфилософы V в. 235

недостаточны, несмотря на отдельные глубокие наблюдения и открытия (напр., относительно спинного мозга и его связи с головным мозгом или его глубокомысленное учение о влиянии климатических и географических условий на человека). Он не может вполне отрешиться и от некоторых общих теорий или гипотез, какова, например, "гуморальная теория" о четырех ос­новных жидкостях, которой он надолго обеспечил выдающуюся роль в медицине. Но он выдвинул и утвердил навсегда пра­вильным принцип научного знания и научного исследования: все действительно ценное в вековой работе медиков приобретено путем эмпирического знания, путем наблюдения над живыми ор­ганизмами и их строением, над отдельными физиологическими и патологическими явлениями, и этим путем медицинская наука должна развиваться и впредь; и если возможно действительное и положительное, точное познание природы вообще, так и оно может быть достигнуто лишь этим путем, – тем путем, которым накоплялись и развивались медицинские знания о человеческой природе. Этим объясняется и отказ от натурфилософской физи­ки, которая является беспочвенной. Тот, кто берется рассуждать "о том, что на небе или под землею", по необходимости должен прибегать к гипотезам. "И даже если бы кто знал или высказал об этом верное, то ни ему самому, ни слушателям его не было бы ясно, истина ли это или нет. Ибо у него нет мерила, которое он мог бы приложить, чтобы достигнуть полной достоверности". Справедливость этого суждения относительно греческой астро­номии, доказывается судьбою самых гениальных гипотез, выстав­ленных великими предшественниками Коперника – Платоном, Евдоксом, Гераклитом, Аристархом Самосским, Селевком, ко­торые не могли дать им в свое время точного научного обосно­вания, какое они нашли лишь в позднейшей новой математиче­ской физике и астрономии.

Реформа Гиппократа имеет известную аналогию с рефор­мой Сократа. И тот и другой сводят философию "с неба на зем­лю", и тот и другой протестуют против мнимого знания пред­шественников и выставляют требование знания действительно­го и точного, доступного проверке, и вместе знания практиче-

236 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

ского, непосредственно полезного человеку. И тот и другой нако­нец делают истинным предметом знания человека, один – физического человека, другой – духовного, причем это позна­ние человека является и здесь и там ключом к истинному зна­нию, истинной науке.

Мы не будем входить здесь в подробное изложение от­дельных специально медицинских воззрений Гиппократа и той значительной школы, которую он оставил и которая продолжала развивать его основные взгляды. Но мы не можем не отметить то место, какое занимает он не только в истории греческой науки, но и греческой мысли вообще. Мы не будем вдаваться в историю других отдельных научных дисциплин; заметим только, что в V в. и они отчасти начинают ответвляться от философии: мы находим, например, математиков и астрономов на острове Хиос – Энопида, Гиппократа, Эсхила, про которых мы не знаем, чтобы они принадлежали к какой-либо философской школе*.

* Хотя Энопид и признавал началами "огонь и воздух" (теплое и холодное!). Sext. Pyrrh. hyp. Ill, 30 (D. Fr. § 29, 5).

Поиск по сайту: