Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

поэмы древних эпиков или подражают им; Ксенофан бичует Гомера и Гесиода в своих ямбах. Величайшие из греческих лири­ков слагали песни в честь победителей на Олимпийских играх, – Ксенофан высказывает пренебрежение к таким победам, столь высоко ценившимся именно в Сицилии. Его поэзия, однако, не стоит особняком, и его возвышенный религиозный идеал, его представление о едином божестве, чуждом человеческих нужд и страстей, всеведущем, всеправедном, подготовляется уже в лири­ке VII и VI вв. Ксенофан лишь продумал эту мысль до конца. Справедливо указывают также на возможное влияние богосло­вия орфиков, с его пантеистической тенденцией.

Если первым положением Фалеса, родоначальника милет­ской школы, является положение, что все полно демонов и бо­гов – верование, разделяемое и пифагорейской школой, то уче­ние Ксенофана заключалось главным образом в борьбе против антропоморфного политеизма. Это основная особенность его уче­ния. Он не хочет петь, по его собственному выражению, старые песни про кентавров, про битвы богов, подвиги исполинов: он избрал новую дорогу, почитая богов разумной речью, вспоми­ная недавнее прошлое, беседуя о добродетели. Конечно, в этих словах нет еще ничего особенно оригинального, потому что нрав­ственное поучение встречается у многих поэтов того времени, но дело в том, что у Ксенофана мы находим впервые резко выра­женный протест против мифологического политеизма, против ми­фологического миросозерцания вообще, которое нашло клас­сическое выражение в эпосе и которое является ему столь же неразумным, сколь и безнравственным. Он восстает против Го­мера и Гесиода, которые приписывали богам все, что есть постыдного и предосудительного у людей: воровство, блуд, об­ман и другие преступления; он спрашивает, по какому праву бо­гам приписывают человеческий образ. Всякий народ создает се­бе богов по своему подобию; у фракийцев они рыжие, голубо­глазые, у эфиопов – черные и курносые; если бы быки или ло-

Глава VI. Элейская школа 161

шади умели ваять, или писать красками, то они изобразили бы богов подобными себе.

Все, что могли, богам приписали Гомер с Гесиодом, Что у людей почитается постыдным и всеми хулимо: Множество дел беззаконных, они про богов возвестили. Как воровали они, предавались обману и блуду... (fr.ll)

Если бы львам иль быкам в удел даны были руки, Если б писали они или ваяли, как делают люди, То и они бы писали богов и тела б им создали, Какие самим им даны, сообразно строению каждых: Кони подобных коням, быки же быками богов бы

творили (fr. 15).

Смертные мнят, что рождаются боги, Платье имеют они и голос и лик человечий (fr. 14).

Но истинный бог не может ни возникать, ни уничтожаться, и говорить о рождении богов есть такое же нечестие, как признавать, что они умирают: в обоих случаях признается, что есть время, когда их нет (Ar. Rhet. II, 23, 1399 b 5), т.е. в обоих случаях допускается частное отрицание богов. Во имя этой вечности богов отвергаются те мистические культы, в которых воспроизводятся страсти богов: "если Левкотея богиня – нечего ее оплакивать, если она человек – нечего приносить ей жертвы" (ib. 26, 1400 b 5). Нельзя приписывать богам и человеческую чувственность: они видят и слышат всецело, а не отдельными частями (Dox. 580). Наконец, нельзя говорить о господстве одних богов над другими, признавать гегемонию одного какого-либо бога над другими, ибо действительный Бог не может быть существом подвластным и не нуждается в каких-либо других богах (ib.).

Таким образом развитие идеи божества как высшего суще­ства приводит поэта к протесту против политеизма. Высшее

162 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

существо может быть лишь одно. Во множестве богов пробудив­шаяся религиозная мысль разглядывает единство божествен­ного:

Бог один среди богов и людей величайший, Смертным ни видом, ни мыслью он не подобен (fr. 23), Видит он весь, весь мыслит, весь слышит (fr. 24), Но, без усилия, все потрясает он духом разумным (fr.25), Вечно на месте одном неподвижно он пребывает, Двигаться с места на место ему непристойно (fr. 26).

Отсюда вытекает с необходимостью отрицание самого культа. Из слов Ксенофана относительно Левкотеи можно заключить, что он не останавливался перед этим практическим последствием своего учения. Известно также, что он решительно отвергал мантику (Cic. de div. I, 3, 5; Aet. V, 1, 2). Равным образом он должен был отнестись отрицательно и к пифагорейскому мистицизму с его новым культом и осмеивал учение о душепе-реселении (fr. 7).

Учение самого Ксенофана можно определить как пантеис­тический монизм. "Все едино" и "единое есть бог" – вот сумма его учения, к которому он пришел, "взирая на целое небес", как выражается Аристотель (Met. 1,5,986 b), т.е. из непосредственного созерцания целого природы. Как уже сказано, он был учеником Анаксимандра, и учение о единстве и вечности, о беспредельности первого "начала" могло сложиться у него под влиянием этого мыслителя. Уже Анаксимандр давал своему "беспредельному" богословские определения: оно "бессмертно", "божественно", "всем управляет" (Ar. Phys. III, 4, 203 b); правда, он физик по преимуществу и в своем беспредельном ищет прежде всего материальную основу миров, а также объяснение их происхож­дения и движения.

Ксенофан прежде всего религиозный мыслитель, и если что привлекало его в Анаксимандре, так это та смутно формулиро­ванная идея абсолютного начала, которая сквозит в миросозер­цании этого физика. Он развивает ее в своей полемике против

Глава VI. Элейская школа 163

мифологического политеизма. Истинное божество есть единое, вечное, беспредельное начало. Оно есть подлинное божество, не умирающее, не рождающееся, не похожее на смертных ни видом, ни разумом. И Ксенофан приписывает ему всевидение, всеведение, всемогущество. Здесь он как будто оставляет почву космоло­гического умозрения: его "единое" и беспредельное неподвижно пребывает на одном и том же месте (__ _____ _____).

Но, с другой стороны, это единое есть все; оно есть единство всего неба, всех вещей, объемлемых миром: беспредельное отожествляется с миром, окруженным необъятным небом: это небо (______ ________) и есть видимый образ божества. Поэтому Ксенофан отвергал множество миров и учение о дыхании мира в отличном от него беспредельном (Diog. L. IX, 19). И вместе он представляет свое божество в виде всеобъемлющей сферы (Hipp. 14; Dox. 565, 25) – космологическое умозрение сохраняет свои права над ним.

Как объяснял Ксенофан проблему генезиса, обособления всех вещей из своего "единого", и задавался ли он таким объяснением? Поэма Ксенофана "о природе" утрачена почти целиком, за исключением немногих незначительных фрагментов, и свидетельства древних не дают достаточнаго ответа на этот вопрос. Парменид, последователь Ксенофана, признал все чувственное множество нереальным, призрачным: мир есть ложное явление; и тем не менее Парменид дает подробную кос­мологию этого ложного феноменального мира, как такового. Судя по источникам, и у Ксенофана есть своя космология, но его физика в которой встречаются следы влияния Анаксимандра, представляется настолько грубой и наивной, что можно спросить себя, насколько сам Ксенофан мог придавать ей серьезное зна­чение.

Мир признается беспредельным вверх – как воздух и вниз – как земля (fr. 28): земля беспредельна в глубину и ширину, распространяясь во все стороны*. Земля и вода, из которых все

* Трудно соединить эти положения с представлением о сферической форме "всединого" – противоречие, объясняющее разногласие свидетелей по вопросу о том, признавал ли Ксенофан свое божество ограниченным или беспре­дельным.

164 Кн. С. Н. Трубецкой. Курс истории древней философии

происходит, некогда составляли одну тинообразную массу, но затем были разделены действием воздуха и солнечного огня (Aet. III, 4, 4): как у Анаксимандра, живые существа вышли из тины и со временем вновь будут поглощены водою, чтобы вновь образоваться, когда вода опять высохнет или отступит. Светила небесные суть горящие испарения земли, – взгляд, часто встречающийся у античных физиков. Светила ежедневно зажи­гаются как уголья на востоке и либо уходят в бесконечность, ли­бо гаснут над необитаемыми частями земли (Aet. II, 13, 14; 24, 4). Таким угашением Ксенофан объяснял затмения и даже расска­зывал будто бы, что солнце угасло однажды таким образом на целый месяц. Признавая бесконечную ширину земли, он допус­кал существование нескольких солнц и лун над различными поясами земли.

"Не пародия ли это?"– спрашивает один из критиков*. Но как ни груба космология Ксенофана, в ней высказываются мыс­ли, отвечающие его миросозерцанию: во-первых, беспредельность видимого мира, который отожествляется с божеством; во-вторых, отрицание сверхъестественного в природе, естественное объяснение метеорологических и астрономических явлений в противоположность мифологическому объяснению: Ирида Гомера есть не вестница богов, а радужное облако; дождь, ветры, гроза, огни св. Эльма объясняются физически; сами светила небесные, которые еще пифагорейцами признаются божествен­ными, суть лишь скопления горящих газов – испарений земли. Это Последнее мнение, из которого вытекают действительно странные положения Ксенофана относительно затмений и мно­жества солнц, воспламеняющихся ежедневно, высказывается не им одним: мы находим его у Гераклита и даже у стоиков. И тем не менее все же Ксенофан придает своей физике лишь значение мнимого знания:

Что же касается правды, то нет и не встретится мужа, Кто бы знал о богах или то, что о всем говорю я;

* Tannery, Hist, de la sc. hell., 132.

Глава VI. Элейская школа 165

Если б кому и случилось сказать совершенную

правду,

Сам бы того он не знал: общий жребий есть ложное

мнение (fr. 34).

Пустое, ложное мнение (_____ = ________) *, то, что кажется, обманчивая видимость – есть общий удел всех речей, всех человеческих рассуждений, касающихся богов или природы. Так и по учению Парменида, весь видимый, чувственно воспринимае­мый мир есть область ложного мнения (_________). И, наоборот, если для Парменида учение о едином сущем, постигаемом чистой мыслью, является не предметом мнения, а безусловно достовер­ного знания, то можно полагать, что и для Ксенофана учение о том, что все едино, и что это единое есть истинное божество, отличное от всех мнимых богов, представляет собою нечто большее, чем сомнительное мнение наряду с другими: он несомненно признает его высшую истину, тогда как в области физики нет достоверного знания. Правда, и здесь возможен прогресс (fr. 18), и, по-видимому, Ксенофан, не придавая своей физике достоверного знания, считал ее наиболее правдоподоб­ной (fr. 35), поскольку и в ней отражается основной взгляд его на всеединое.

Cтpoгoгo философского построения мы у Ксенофана не на­ходим. Но он несомненно дал программу элейской философии, которую выполнил Парменид.

Поиск по сайту: