Средневековые теология и философия

В эпоху средневековья философия не просто подчинялась теологии (учению о Боге), они по-существу, были нераздельны. Центральным, исходным положением всей средневековой культуры — религии, науки, права, искусства, образования был теоцентризм, то есть центральное положение творца, волей которого объяснялись любые явления в мире. Вера в богов была присуща и античности, но отличие античной мифологии от христианской религии вовсе не ограничивалось многобожием. Античные боги часто занимались своими делами, полные капризов и прихотей, слабостей, присущих и человеку. Лишь изредка они вмешивались в земные события, когда те начинали выходить из-под контроля. В средневековом же христианстве каждая травинка, каждый человеческий шаг были делом Божественного промысла. Всемогущество творца, воплощение в нем Истины и Добра, истолкование его замысла были в равной мере делом исследования и теологии, и философии, и соответствующим образом понимаемой науки.

Одним из наиболее авторитетных теоретиков раннего христианства был Августин Блаженный (Sanctus) Аврелий (354—430). Когда в 410 г. вестготы разорили Рим, он в ответ на это событие написал трактат «О граде Божьем», где утверждал: на все — воля Божья, и не пристало печалиться о судьбе земного града тому, кто готовит себя к вечной жизни. «Sic transit gloria mundi» — «Так проходит слава земная», говорили римляне, и это было вполне созвучно христианской доктрине. Еще Боэций, которого называли «последним римлянином», в ожидании казни написал «Утешение философией», где также утверждалась незначительность земной жизни по сравнению с небесной.

Венчает развитие средневековой теологии Фома Аквинский (1225—1274), доминиканский монах, еще при жизни причислений к лику святых католической церкви. В «Сумме Теологии» и других произведениях он доказывал существование Бога тем, что в поисках причин всех явлений человеческий разум, восходя по «лестнице причин, неизбежно должен прийти к идее высшей и окончательной причины всего сущего, коей может быть только Бог.

«Суммы», которые собирались и другими авторами, представляли собой своеобразные энциклопедии средневековья, составленные в форме ответов на вопросы, волнующие любого верующего, особенно образованного. Главным интеллектуальным оружием в теологических поисках и спорах был метод схоластики (от греч. школа). Школьное знание в те времена (да и не только) было направлено не на поиск нового, а на закрепление и утверждение того, что подавалось как нечто незыблемое, как догма. Так и схоластика ставила целью поиск аргументов в пользу принимаемых религией положений.

Вместе с тем в рамках схоластики ставились проблемы, оказавшие значительное влияние на развитие логики, философии и даже естественных наук. Схоластический метод выступал как средневековые диалектика и логика, разрабатывая своеобразные алгоритмы индуктивных и дедуктивных умственных конструкций. Так, философ-схоласт Раймонд Луллий (1235—1315) с целью подачи христианского вероучения в логически стройном, систематизированном виде сконструировал «логическую машину». Действуя по принципу знакомого нам арифмометра, она могла комбинировать не только «божественные качества», но и их воплощения в природе, выводить логические умозаключения как таковые.

Схоластика требовала ясности и точности понятий, обсуждая их самым скрупулезным образом. Конструктивную роль в прояснении статуса и происхождения понятий сыграл чисто схоластический, на первый взгляд, спор «номиналистов» и «реалистов»: существуют ли общие понятия, идеи объективно, «реально» (в высшем разуме) или же любые понятия — не более чем нами же данные названия (nomine). Имея прямое отношение к развитию логики, этот спор в поисках «золотой середины» позволил сформулировать знаменитую «Бритву Оккама» (1285—1349): «Не умножать сущности сверх меры» (то есть не прибегать к объяснениям неизвестного чрез «дурную бесконечность» все новых понятий, пока не исчерпаны возможности уже существующего понятийного аппарата). В более доступной форме ту же мысль высказал Гуго Сен-Викторский (1096—1142): «Не умножай боковые тропинки, пока не пройдешь по главному пути». Серьезный вклад в развитие логики и философии внесли такие философы Средневековья, как Иоганн Скотт Эриугена (810—877), Пьер Абеляр (1079—1142), Альберт Великий (1193/1207—1280), Роджер Бэкон (1214—1294), Иоанн Дунс Скот (1265—1308).

Огромное эвристическое значение (греч. эврика — поиск, открытие) имел так называемый метод «воображаемых допущений». Его использование позволяло, например, «чисто теоретически» обсуждать вопрос, противоречит ли самой логике допущение вращения Земли вокруг Солнца? Итог этих схоластических дискуссий («нет, не противоречит»), известный Копернику, оказался очень кстати при создании его гелиоцентрической системы.

Русский историк Г. Н. Грановский, давая оценку схоластике, писал: «Это была сильная, отважная рыцарская наука, ничего не убоявшаяся, схватившаяся за вопросы, которые далеко превышали ее возможности, но не превысили ее мужества». (Цит. по Джуринский А. Н. История педагогики. М., 1999. С. 102.).

Одной из главных проблем средневековой теологии была теодицея (букв. оправдание Бога): «Как возможно, что Бог, всемогущий, всевидящий, всеблагой и т. д., допускает существование в мире зла?» Августин решал этот вопрос чисто схоластическими средствами: «Зло несубстанционально, то есть не существует само по себе, подобно тому как тьма есть не субстанция, а лишь отсутствие света». Конечно, подобная теодицея годилась лишь для раннего Средневековья, и трансформация подходов к решению этой проблемы может служить наглядной иллюстрацией социокультурных изменений в последующие эпохи. Ответом эпохи Возрождения на сохраняющийся теологический и интеллектуальный вызов теодицеи был пантеизм (букв. «Бог во всем»), обожествление природы: «Творец наделил мир внутренним движением и законами природы, по отношению к которым понятия добра и зла попросту лишены смысла». В эпоху Просвещения на смену пантеизму пришел деизм, идея Великого Часовщика, который, заведя часы Вселенной, вовсе отстраняется. Однако любые новые шаги в этом направлении решали проблему слишком тяжелой ценой, и в итоге были запрещены церковью как «умаляющие могущество Творца».

Серьезные угрозы таили в себе схоластические попытки решения и многих других теологических проблем. Так, из вечности Бога выводилась мысль об извечности мира (Ориген). Более того, «если Бог сотворил мир, значит ему чего-то недоставало» (Христианские последователи Аверроэса). «А если душа от Бога, то откуда в ней части, достойные наказания?» — спрашивал Езник Кохбаци. Другой армянский теолог, Григор Пахлавуни, магистр византийского императора Константина Мономаха, вынужден был допустить, что «нет другого способа приближения к Богу, как просвещение себя посредством науки». Даже возникший еще во II веке с самими благими намерениями — для толкований Писания — гностицизм (от греч. гносис — познание) оказался прямым путем к ересям (от греч. hairesis — особое вероучение), неизбежным спутникам теологии. Дело в том, что к ересям приходили вовсе не вульгарные безбожники, а истово верующие, пытающиеся уяснить себе не поддающиеся уразумению догматы веры. Поэтому ереси нередко исходили даже от видных представителей церкви, не устрашившихся, во имя веры, любых наказаний и умиравших с именем Христа на устах. Лишь позже к теологическим сомнениям добавилась прямая критика церкви и допускаемых ею злоупотреблений. Одна из ранних ересей, монофизитство, отрицала допущение двойственной, богочеловеческой природы Христа, несторианство утверждало о его самостоятельно существующей человеческой сущности, адопцианская ересь говорила об усыновлении (adopсio) Богом Христа — человеческого сына. В позднем средневековье ереси охватили всю Европу — это учения катаров (Италия, Фландрия, Франция, XI—XII вв.), альбигойцев и манихейцев (Южная Франция и Испания, XII—XIII вв.) и т. д.

Церковь сразу почувствовала смертельную угрозу. Гностицизм был запрещен, не только авторы ересей, но и их последователи беспощадно истреблялись. Была создана инквизиция (от лат. розыск), по всей Европе заполыхали костры, на которых заодно сжигались колдуны, знахари, ясновидцы, все по стандартному обвинению — связи с нечистой силой. Под такое обвинение попадали даже необычные случаи беременности. Казнь на костре, аутодафе (букв. акт веры) изгоняла дьявола, сохранив душу. Были даже случаи самосожжения «одержимых бесом». В хрониках сохранилась запись о том, что при осаде города Безье, жители которого откровенно богохульничали, было вырезано все его население, 30 тысяч человек. Когда воины спросили епископа, как же различать виновных и безвинных, тот ответил: «Убивайте всех, Господь разберется». И все же с такими выступлениями, весьма редкими, было гораздо легче справиться, чем с червоточиной теоретических сомнений, подтачивающих монолит учения изнутри.

Все труднее было бороться с натиском научных данных, неудержимым уже в позднем Средневековье. Пик ересей пришелся на XIII век, и именно тогда блестящий ход был предложен Фомой Аквинским, в виде «концепции двух истин». Смысл ее сводится к следующему: «Существуют два рода истин — истины веры и истины разума, при этом истины веры не противоразумны, а сверхразумны». В живописи Возрождения распространен сюжет «Видение Фомы Аквинского»: прогуливаясь по берегу реки, он увидел младенца, вычерпывающего ложкой ее воду. Когда теолог попытался объяснить тому бессмысленность его занятия, младенец (тоже непростой) сказал ему: «Так и вы, святой отец, пытаетесь с помощью разума исчерпать неисчерпаемое». Концепция двух истин оказала неоценимую услугу как религии — (поместив ее на высоту, недосягаемую для науки), так и науке (в какой-то степени все же дав ей санкцию на свободу исследований — как ведущих лишь к истинам низшего ранга). Сам Фома в рамках этой концепции предпринял попытку разработать «теологическую космологию», сохранявшую модель Аристотеля — Птолемея. В «естественной теологии» Фомы даже божественная воля осуществляет выбор на разумных основаниях, а законы сотворенного и направляемого ею мира подчинены законам логики.

Поиск по сайту: