Наука и техника эпохи Возрождения

Одним из важнейших изобретений эпохи Возрождения можно назвать книгопечатание. Его выдающееся значение состоит не столько в технических новшествах, сколько в возможностях, которые оно, откликнувшись на запросы времени, открыло для распространения образования и науки. В 1436 г. Иоганн Гайнсфлайш, больше известный как Гутенберг, догадался использовать пресс для давления винограда в печатании букв. Наладив массовый выпуск недорогой и теперь уже всем доступной Библии, изобретатель смог за короткое время расширить объем производства и набрать помощников, среди которых был некий Иоганнес Фуст. Мало того, что книгопечатание само по себе выглядело весьма подозрительным занятием, Фуст вскоре начал выпускать еще и другие книги, помимо Библии. После обвинений в чернокнижии и сговоре с дьяволом Фуст с другими «детьми Гутенберга» разбежались по разным городам Германии. Это не только способствовало в итоге резкому распространению книгопечатания, но и породило широко известную в художественном изложении легенду о Фаусте, продавшем душу дьяволу за секрет вечной молодости. Есть впрочем, сведения и о докторе Фаустусе, чернокнижнике и алхимике, жившем примерно в то же время. Вероятно, персонажи Клингера и Гете вобрали в себя черты и Фуста, и Фаустуса (см. Касавин И. Т. Предтечи научной революции // Философия науки. Т. 5. М., 1996. С. 65—67.)

Важными импульсами развития науки и техники в XV—XVI вв. были экономические и политические, связанные с ростом капиталистического производства, торговли и освоения новых земель. К эпохе Возрождения относится создание «Земного яблока» — глобуса (Мартин Бехаим, 1492 — год открытия Америки Колумбом) и карты Меркатора, необходимых прежде всего для мореплавания. Само путешествие Христофора Колумба (итал. —Colombo, лат. Columbus 1451—1506) также не состоялось бы, если бы оно не ставило целью открытие кратчайшего пути в Индию, страну пряностей, чая, хлопка. Характерно, что идеей Колумба не заинтересовались в его родной Генуе, но зато ее поддержал король Испании, наиболее далеко выдающейся в океан и уже тогда делавшей все, чтобы стать «владычицей морей». Трудно поверить, но еще тогда размеры Земли казались значительно меньше, почему и считалось, что круговой путь через Атлантику до Индии короче, чем, огибая Африку. Когда плавание затянулось, моряки даже требовали повернуть назад, боясь сорваться с края Земли. Каравеллы Колумба 12.10.1492 г. (офиц. дата открытия Америки) достигли о. Сан-Сальвадор, позже — Кубы, Багам, Гаити и др. островов. Открытые земли получили название Novi Orbis («Новый свет», или, буквально, Новый круг).

Тем не менее науку двигали не только сугубо практические интересы. Достаточно красноречиво об этом свидетельствует пример строительства и оборудования астрономической обсерватории Региомантана (Иоганн Мюллер, 1436—1476) неким богатым коммерсантом-меценатом. Примерно в это же время, в середине XV в., создается европейская астрономическая служба во главе с Георгом Пурбахом. Европейские монархи окружают себя в эпоху Возрождения уже не только музыкантами и художниками, но и учеными. Так, счастливым для науки стало сотрудничество при пражском королевском дворе в его «золотой век» (при императоре Рудольфе II) астрономов Тихо де Браге и Иоганна Кеплера. Вообще астрономия продолжает привлекать к себе особое внимание, в том числе в связи со своим мировоззренческим значением. С полным правом можно утверждать, что именно создание гелиоцентрической системы мира Н. Коперником явилось важнейшим, эпохальным открытием науки Возрождения.

Путь к Коперниканской революции начался очень давно. Если даже не упоминать Пифагора и Аристарха, ставивших в центр мира Солнце, то можно сослаться на то, что и в техническом плане неудовлетворительность геоцентрической системы Птолемея стала очевидной по крайней мере с XIII в. Король Кастилии и Леона (область совр. Испании) Альфонс Мудрый (1221-1284), действительно высокообразованный человек, ученый и композитор, как-то даже запальчиво воскликнул: «Если бы Господь Бог при создании Вселенной посоветовался со мной, она была бы гораздо менее запутанной». Потребовалось, однако, чтобы идея вращения Земли созрела не только во внутренней логике науки, но и в культуре в целом. Лишь в XVI в. «окончательно теряет доверие образ незыблемого космоса: изменения, давно назревавшие в картине мира, получают поддержку новых классов и социальных групп, в профессиональной идеологии которых учение Коперника ассоциировалось с прогрессом, выступлением против status quo» (Фейерабенд П. Против методологического принуждения // Избр. труды по методологии науки. М., 1986. С. 357.).

Чрезвычайно важную роль на пути к системе Коперника, а затем в ее мировоззренческом осмыслении сыграли своеобразные «натурфилософские прокладки». В первую очередь сказанное относится к ренессансному пантеизму (букв. Бог во всем), обожествлению природы, которая теперь, как и человек, признается восхитительным выражением Божественной мудрости и благости. Природа в представлениях гуманистов — открытый познанию божественный образ. «Бог — повсюду таким образом, что в нем содержится то, что именуется это повсюду, более того, он сам и есть это повсюду» (М. Фичино). У ученого кардинала Николая Кузанского (1401—1461) природа рассматривается как «развертывание Бога, соответственно, человеческий разум развертывает предметы рассудка». В трактате «Об ученом незнании» вера есть постижение Бога в свернутом виде, между тем как наука представляет Бога через его творение, в развернутом виде, и неисчерпаемо: «разум так же приближается к истине, как многоугольник к кругу». Утверждается также об отсутствии во Вселенной избранных мест.

Идея совечности Бога и его восхитительного творения, неисчерпаемости природы как «внутреннего художника», «великого мастера, порождающего из своего лона бесконечное многообразие форм» (Дж. Бруно), проходит через всю натурфилософию Возрождения (Дж. Патрици, Б. Телезно, П.-А. Мандзолли). В бесконечно развертывающейся Вселенной весьма условны и даже лишены смысла понятия верха и низа, центра, об этом говорил уже до Коперника Ник. Кузанец, а тем более после него — Дж. Бруно.

Все это уже знал Николай Коперник (1473—1543), приступая к решению, на первый взгляд, скромной задачи усовершенствования календаря. Он понимал и то, что выполнение поставленного требования не может ограничиться техническими уточнениями и подтасовками, а потребует создания «единой планетной системы, подчиненной единому объяснительному принципу». Не порывая формально с физикой Аристотеля и космологией Птолемея, Коперник выдвинул принципиально новую норму исследования: математическое совершенство искомой системы должно быть результатом ее соответствия реальности. Это потребовало, в свою очередь, методологически взвешенного отказа от «кажимости», видимой нами

картины неба, то есть рассмотрения небесных движений не с геоцентрической позиции, а с «позиции Господа Бога», как писал сам Коперник.

Длительный, тщательно выверенный анализ такой картины привел ученого к выдвижению ряда утверждений, среди которых главным было движение Земли вокруг Солнца. Не сомневаясь в гелиоцентрической системе как ученый, Коперник как человек своего времени, взращенный в религиозной культуре, нуждался в том, чтобы примириться… с собственными выводами. Он понимал также, какую бурю, какое смятение умов вызовет новая картина мира. Так что не только соображениями собственной безопасности руководствовался человек, начавший «первую научную революцию», когда издал свой труд «De Revolutionis orbis» («Об обращениях сфер») только после многолетних колебаний (в 1543 г.), увидев его впервые только на смертном одре. Добавим, что оно содержало предисловие, предусмотрительно написанное (без ведома Коперника) лютеранским богословом Н. Осиандером, и утверждавшим, что новая система мира вовсе не ставит целью подорвать Писание, а является лишь «удобным средством вычислений»!

Новая картина мира позволила совершить революционный скачок в самой методологии научных исследований — благодаря унификации небесных и земных движений. Ведь если между Небом и Землей нет принципиальных различий, то можно результаты небесной механики переносить на земную механику, а итоги земных экспериментов — на Вселенную. Принцип единства движений был использован, десятилетиями позже, в остроумных опытах Галилея, который для определения ускорения свободного падения спускал воду по желобам, измеряя их наклон, а скорость движения измерялась количеством вытекшей воды.

То, что «Коперник объединил Небо и Землю», наиболее непосредственным и ощутимым образом сказалось на мировоззрении, причем даже людей, крайне далеких от науки. Именно мировоззренческое осмысление системы Коперника сделало это открытие революцией, далеко выходящей за пределы астрономии. Человек, в том числе человек науки, стал как бы жить в ином мире. Этот сдвиг восприятия отчетливо прослеживается в живописи буквально двух-трех десятилетий после Коперника: вместо вплотную примыкающих друг к другу Земли, рая и ада появляются картины с отчетливо гелиоцентрической композицией, в которой даже околоземное пространство приобретает космические масштабы, а обычный вид города (напр. Толедо у Эль Греко) буквально неотделим от Вселенной. Конечно, было и смятение, как и предвидел Коперник. Английский поэт Дж. Донн, уже на исходе эпохи Возрождения, написал такие апокалиптические строки:

«Все в новой философии — сомненье

Огонь былое потерял значенье

Нет Солнца, нет Земли, нельзя понять,

Где нам теперь их следует искать.

Все говорят, что смерть грозит природе,

Раз и в планетах, и на небосводе

Так много нового; мир обречен

На атомы он снова раздроблен,

Все рушится, и связь времен пропала

Все относительным отныне стало».

О разрушении связи времен примерно в то же время писал Шекспир, примерно в то же время Эль Греко написал потрясающую картину «Снятие пятой печати», где картина Страшного суда приобретает поистине вселенское измерение.

Весьма далеко идущие мировоззренческие выводы из системы Коперника сделал итальянский философ Джордано Бруно (1548—1600). У Бруно, напротив, мы видим подлинный гимн природе и ее исследованию. Бруно приписывает природе атрибуты, до того связываемые только с Богом — вечность, бесконечность, утверждает о бесчисленности миров, возможно, обитаемых. В концепции Бруно Универсум — это единая в противоположностях динамичная и яркая Вселенная, человек же — неотъемлемая, органичная часть «божественной» природы, сливающаяся с ней в «героическом восторге» познания.

В концепции «героического энтузиазма» смертный человек причастен бессмертию человечества, которое обретается цепью научных открытий и передачей их следующим поколениям. Краткость жизни — лишь призыв к действию, «полному гордости и упоения». Попытки же остановить прогресс науки — это «агония торжествующего зверя» (так называлась одна из книг Бруно). Эти дерзкие идеи привели философа на костер инквизиции, разложенный в 1600 г. на уютной римской площади Цветов. Официально ему было предъявлено обвинение в «развращении молодежи». Когда же инквизиция предложила великому гуманисту жизнь в обмен на отречение от своих разлагающих умы мыслей (такой исход ее вполне бы устроил), он ответил: «Вы произносите свой приговор с большим ужасом, чем я его выслушиваю».

Преследованиям инквизиции с последующим отречением от гелиоцентрической системы подвергся престарелый Галилео Галилей (1564—1642). Предание гласит, что последними словами умершего своей смертью ученого было: «И все-таки она вертится». Возможно, и так, но фактически он сказал это своим последним и главным трудом «Диалоги о двух системах мира». Именно тем, что он получил возможность написать этот труд, Галилей оправдывал свое отречение. В «Диалогах» некий Симпличио (букв. Простачок) говорит своему собеседнику: «Представьте, до каких глупостей додумались некоторые люди; они утверждают, будто Земля вращается. Мало того, что это противоречит Священному Писанию, это не в ладах и с простым здравым смыслом, ведь если бы Земля двигалась, то все, что на ней — люди, коровы, дома — слетело бы с нее. А собеседник отвечает: «Да, друг Симпличио, так бы и было, если бы Земля не обладала силой тяготения».

Годами раньше Галилей направил созданный им телескоп в небо. Восхищенному взору ученого предстали кратеры Луны, кольца Сатурна, звезды Млечного пути. Ужас инквизиции тогда вызвало сообщение об обнаружении им пятен на Солнце. Притягательность увиденной Галилеем картины несравнимо перевешивала «дружеские предостережения» посланца Ватикана, и совсем уж смехотворно выглядел отказ схоласта Кремонини самому посмотреть в телескоп. Уже после своего осуждения Галилей писал: «Требовать, чтобы люди отказались от своих собственных аргументов и подчинялись суждениям других, и назначать лиц, невежественных в науке и искусстве, судьями над людьми учеными… это новшества, способные… разрушить государство» (Галилей Г. Избр. соч. в 2-х т. М., 1964. Т. 1. С. 556.).

С решительной защитой права на свободу научных исследователей выступили даже мыслители, не принимавшие гелиоцентрическую систему мира, слишком сложную поначалу. Дело в том, что даже над Коперником довлела идущая из древности идея о том, что движения планет должны быть идеально круговыми. В таком случае расчет орбиты Земли требовал суперпозиции (наложения) 56 (!) круговых движений. Неудивительно, что моряки по-прежнему еще долгое время плавали в согласии с привычной им системой Птолемея.

Здесь положение исправил немецкий астроном и астролог Иоганн Кеплер (1571—1630), выступивший переломной фигурой от анимистической (одушевленной), мистической Вселенной к ее механико-математической картине. Характерно, в этом смысле, что Кеплер добывал себе средства на жизнь не астрономией (редко получая часть обещанных сумм от своего покровителя Рудольфа II), а астрологией, занимаясь ею «не только по необходимости, но и по призванию». Долгое время Кеплер находился под влиянием «Натуральной магии» немецкого химика Парацельса (Филипп Ауреол Теофраст Парацельс фон Гогенхайм, 1493—1541) и «Signature Rerum» («Знак вещей») византийского монаха Агриппы (XIV в.). Поначалу Кеплер пытался разгадать «Космографическую тайну» (Misterium Cosmographicum) с помощью вписанных и описанных многоугольников. Потерпев неудачу, он обратился к пифагорейской «музыкальной гармонии мира», в которую свято верил. Как писал А. Эйнштейн, «Кеплер жил в эпоху, когда не было уверенности в некоторой общей закономерности для всех явлений природы. Какой глубокой у него была вера в такую закономерность, если никем не поддерживаемый и не понятый, он на протяжении многих десятков лет черпал в ней силы для трудного и кропотливого исследования».

Звезды благоволили Кеплеру. В то время было известно семь планет. Отведя каждой из них по одной нотной линии, ученый стал искать связь «высоты тона каждой планеты» (скорости) с расстоянием их от Солнца. Кеплера не смутило и то, что орбиты планет оказались не кругами, а эллипсами: «Замысел творца мог быть и сложнее, и изящнее одновременно». Когда же он убедился, что в фокусах эллипсов находится Солнце — «Великий ректор (управитель) Вселенной», это было лишь подтверждением совершенства высшего промысла. Увенчав свой 28-летний поиск удивительно изящными и простыми по форме законами обращения планет, Кеплер испытал «неистовство священного восторга, как если бы прикоснулся к деснице Господней». Открытия Галилея и Кеплера знаменовали наступление эры уже механико-математического естествознания.

На этом фоне менее эффектно выглядят технические достижения Возрождения. Действительно, лишь к концу этой эпохи произошло интенсивное развитие естественных наук, потребовавшее технических изобретений и стимулировавшее их. Только на рубеже XVI—XVII вв. были созданы микроскоп (А. Левенгук) и телескоп. Между тем ряд блестящих технических проектов за целый век до этого предложил Леонардо да Винчи (1452—1519). В феномене Леонардо сфокусировались наиболее яркие черты Возрождения. Непревзойденный художник, он был еще и выдающимся исследователем природы и изобретателем, обладающим глубокими знаниями в самых различных областях. Сохранился список из 16 книг, которые Леонардо считал обязательными для образованного человека. Фигура «художника – инженера» (выражение Цильзеля) не случайно приобретает особый смысл в эпоху Возрождения. Ведь во власти художника, словами Леонардо, «порождать и самые прекрасные вещи, и самые уродливые». Леонардо пишет: «Где природа кончает производить свои виды, там человек начинает из природных вещей создавать с помощью этой же природы бесчисленные виды новых вещей». Ученый же, в свою очередь, становится искусником, артистом в отношениях с природой.

Гений Леонардо выдвинул идеи, намного опережавшие свое время — парашюта, батискафа, подводной лодки, дирижабля, вертолета. Однако из всех его технических проектов были реализованы лишь немногие — удивительных фейерверков и каруселей, остальное не могло быть еще востребовано, а тем более создано. Важно заметить, что он развивал эти идеи на основе современной ему механики — ему не понадобилось делать в ней новые открытия. Таким образом, Леонардо опережал свою эпоху прежде всего тем, что сумел предвидеть неизбежность потребности в таких изобретениях. Немецкий философ А. Шопенгауэр писал: «Талант — тот, кто попадает в цель, недоступную другим, гений же видит цель, которую не видят другие». Леонардо и видел такие цели, и умел попадать в них.

Магия живописи Леонардо обусловлена, помимо его божественного таланта, еще и тем, что и в этой области он выступает как кропотливый, дотошный исследователь. Им создано совсем немного картин, и каждую он писал месяцами, исследуя натуру, в том числе психологически. Тех, чьи портреты он писал, Леонардо даже развлекал игрой на лютне и учеными беседами. Леонардо также подвергался преследованиям по подозрению в связи с дьяволом, за тайное (запрещенное тогда) анатомирование трупов, необходимое для живописца. Загадочная улыбка луврской Джоконды (Моны Лизы) известна всем, но до сих пор спорят, кто все же там изображен и какими средствами художник достиг столь потрясающего эффекта: картина буквально гипнотизирует — от нее невозможно оторваться. Менее известна поразительная история с портретом Джинервы Бенчи (Национальная галерея, Вашингтон). Заказчик остался недоволен картиной, так как увидел на лице цветущей юной девушки «печать смерти». Леонардо же возразил, что он увидел то, что «от него не зависит». Через два месяца девушка умерла, как выяснилось, от врожденного порока сердца.

Научные изыскания Леонардо позволили ему создать технику сфумато (от итал. дым), дымчатой светотени, которая передавала глубину пространства и привносила в него особый колорит. Он был также мастером карандашных рисунков, которые могут служить пособием по анатомии. Одной из главных достопримечательностей Милана является гениальная фреска Леонардо «Тайная вечеря», находящаяся в церкви Санта Мария делла Грацие.

Поиск по сайту: