Глава 2. "Вот она!" - с улыбкой говорит Очкарик и пялится в окно, приятно обдувавшее ночным воздухом

"Дорога"

"Вот она!" - с улыбкой говорит Очкарик и пялится в окно, приятно обдувавшее ночным воздухом. После ужина мы направились к окошку, на "рабочее место" - как сказал очкарик.

"Кто - она?" - не понимаю я.

Озарение не заставило себя долго ждать, вспомнилось, как крендель в очках толмил про какую-то там дорогу, а Фонарь, прося, заставил стать переводчиком на телеграфе. Конечно, все эти телеграфные дороги звучат бредово, хотя с телеграфом и обстоит дело яснее (думаю все-таки это заковыристый тюремный юмор, оценить который могли зеки, отсидевшие побольше моего), то с дорогою выглядит все иначе. Я хоть глаз выколи, не замечаю в зарешетчатом окне ничего кроме звезд в небе и освещенный фонарем вьюн колючей проволоки на заборе. Непонятно, что за окном весело разглядывает Очкарик.

"Дорога!...опять тупишь?" - невесело говорит писатель, уже разглядывая меня. Наверное, ища во мне намек на слабоумие, или не прикидываюсь ли дурачком, что бы отвязаться от навязанного.

Не найдя во мне ничего подозрительного, с криком -

"Ах да" - опоминается и с размаху заряжает себе ладонью по лбу.

"...в первый раз, а я забыл!" - говорит он себе под нос, сидя на корточках извлекая, что-то из тайника в полу. На свет в его руках появилась деревянная с метр в длину палка, с металлическим крюком на конце.

"Это" - говорит он, встав в полный рост и усилив голос - "Удочка!"

Стоя и держа перед собой ее в руках, он смотрит на нее восхищено, как на святую реликвию.

"Все" - думаю я - "Они тут еще и рыбу ловят палкой! И скорее всего, ездят по пресловутой дороге на рыбалку, следовательно, исходя из логики, я в дурдоме"

"Да... куда я попал?

Не зная, что и подумать разные мысли посещают меня, закручиваясь в хороводы, пришлось выбрать только одну, на взгляд самую рентабельную. Она воет об одном:

"Очкарик - именно он сошел с ума, и над ним потешалась вся камера "12". А я так, под руку попался поглумиться над ним лишний раз".

Я оборачиваюсь посмотреть, не ржут ли исподтишка сокамерники …но нет, каждый из них по своему скучно мучается от безделья.

Очкарик времени зря не теряет. Вернув голову в исходное положение, вижу, как он, сумасшедший, просовывает между решеткой палку, закидывая удочку в окно. Зацепив что-то в темноте осторожно переставляя пальцы вдоль палки, гримасничая, боясь срыва, подтягивает удилище.

С любопытством я тянусь к решетке разглядеть, что же, кроме черта, можно поймать в темноте. Ошарашенный увиденным, я тру глаза: крючок на конце палки, зацепив, удерживает натянутый поперек канат, толщиной с палец, а я канат, действительно, вначале принял его за хвост рогатого.

"Смотри" - пискляво говорит, широко улыбаясь, Очкарик, привлекая мое внимание к толстому шнуру.

"Дорогая дорога" - говорит, словно в любви признается, любуясь канатом.

"Вернее путь, ведущий нас, горемык казематных, к избавлению участи прискорбной, кому на весь срок, кому на часть, смотря, как договоришься с подельником" - объясняет только самому себе понятным литературным языком, по поводу применения каната в тюремном быту.

Признаться, я заблуждался в расстроенной психике возбужденного Очкарика.

Успокоившись от нахлынувшего на него лирического экстаза, и допев до конца оду казематной дороге, он, четко отсекая ртом каждое филигранно вырезанное языком слово, начинает описывать каждую деталь своего рассказа -

"Дорогой" заключенные называют тюремную почту - хитроумную систему связи, позволяющую нам общаться друг с другом, невзирая на разделяющие нас стены, решетки и охрану.

Она, как паутина, сплетенная из канатов, цепляясь об решетки окон, опутывает всю тюрьму".

Мне становится интересно, что же там за паутина, пытаюсь разглядеть хоть что-нибудь через решетку.

"Там и днем не разглядишь ничего" - делает замечание и, видя, что мое внимание снова с ним продолжает - " Откуда бы ни было отправлено сообщение, оно обязательно найдет адресата, если только он находится в одной из камер тюремного корпуса. С одной стороны на послании, как правило, указывается номер камеры и имя отправителя, на другой стороне пишется номер камеры и имя, либо прозвище получателя. Через некоторые камеры проходит сразу несколько ответвлений "дороги". С какой бы стороны не прибыла почта, принимающий, увидев конечный адрес, должен безошибочно привязать ее к нужному канату, ведущему именно в ту сторону, в которой располагается указанная камера. После того, как почта привязана, канат перетягивается в соседнюю камеру. Вместе с ним перемещается и все то, что уже было к нему прикреплено ранее.

"А почему же от нашей решетки не отходит не одного каната?" - спрашиваю я. Он так красочно все обрисовывает - все схемы передвижений расхваливаемой "дороги", но в нашей камере и намека нет на прикосновения "паутины" - информационного поля тюрьмы. Есть, конечно, какая-то палка с крюком на конце, но ей больше пойдет детей пугать, она никак не подходит под то, о чем рассказывает Очкарик.

"Очень уместный вопрос! Молодец, правильно мыслишь!" - подбадривает меня Очкарик -

"Дело в том, что мы на особом положении, с нами сидит Фонарь, а он смотрящий по тюрьме! И скажу еще по секрету…" - понизив голос он тянется в моему уху, чтобы шепотом сказать - " …в нашей камере спрятан общаг!"

"Только никому… понял!" - добавляет он - "Вот поэтому мы на особом положении. Чтобы не было лишней суеты, для безопасности к нам не подходят "дороги". Тебе достаточно лишь протянуть "удочку" и подцепить "дорогу" крюком и все, забрать посылку".

"А как узнать, что пора подцеплять?"

"Тебя известят криком с соседней камеры, что-то вроде - "Вторая прими". После чего ты подтягиваешь к себе канат и забираешь адресуемое. Понятно?"

В ответ я киваю, признаюсь, меня мало интересуют все эти их положения, понятия какие-то, кем-то, когда-то выдуманные, но вот что действительно будоражит мое воображение, так это хитросплетенные канаты. Откуда они их берут, ведь не выдают же им их вместе с супом на обед.

"А из чего сделаны канаты?" - спрашиваю я.

"Канаты, связывающие камеры в единое информационное поле, плетутся самими заключенными. Работники тюрьмы могут, конечно, ворваться в камеру, чтобы их оборвать, но вместо них сразу же появятся новые. Зеки моментально изготовят их из распущенных на нитки предметов одежды" - писатель он и в Африке пишет, Очкарик все так хорошо объясняет, что мне думается:- "Ему бы в школе преподавать, а не на нарах лежать!"

"На протяжении многих лет механизм деятельности тюремной "дороги" остается практически неизменным", - продолжает Очкарик. - "Он позволяет заключенным обмениваться не только личными посланиями и грузами, в числе которых товары, но и согласовывать поведение изолированных друг от друга подельников для того, чтобы ввести в заблуждение следствие".

Стоп, а вот здесь повнимательные, меня крайне настораживают последние его слова. Следуя теории и внимательно прокручивая каждое его слово, у меня зреет справедливый вопрос -

"Тогда почему нас с Колей запихали двоих сюда, мы же по одному делу идем?"

"Скорее всего, камеры переполнены! И нет свободных мест".

"Но может быть и другое!" - он поднимает указательный палец для того, чтобы указать важность сказанного - "Дело ваше с ним банально фабрикуется, и поэтому нет необходимости держать вас врозь".

Мне, почему то, кажется, что второе "может быть" в нашем случае, более всего подходит, тем более, что следователь Кротов обещал любой ценой раскрыть наше дело. Осознание предстоящего будущего на меня наводит смертную хандру, тяжело дыша, туплю свой взгляд в пол, не видя перед собой ничего.

"Да ладно тебе, что в самом деле, как маленький…

Еще ничего не ясно! Да, если даже посадят, жизнь на этом не кончается…" - с улыбкой пытается ободрить Очкарик, но получается у него не очень. Он видимо уже смирился со своей участью и принял ее такой, какой он ее видит через толстые очки, но я смириться никак не могу, так же точно не могу никак себе помочь и от этой правды…

Я как будто бы подвешен за одну ногу, качаюсь в ту сторону, в какую от меня хочет ветер.

Боже мой, я поверить-то с трудом могу, что нахожусь в данную минуту в тюрьме, а принять то, что еще несколько лет проведу на зоне, от таких мыслей становится тяжко.

"Да трудно это принять… Со временем все пройдет, не переживай ты так сильно" -его слова призывают к смирению, но я никак не хочу мирится с тем, что от меня хочет статистика раскрываемых дел.

"Послушай меня!" - он дружески хлопает мне по плечу - "Мне еще много нужно, что тебе рассказать, так что давай, друг, открой свои уши. У тебя еще будет достаточно времени погоревать, а сейчас слушай!"

Поиск по сайту: