Глава 2. Что тут началось я не успеваю вертеть головой: как будто в доказательство его слов со стороны первой камеры (успевшие получить завтрак в это субботнее утро)

Что тут началось… я не успеваю вертеть головой: как будто в доказательство его слов со стороны первой камеры (успевшие получить завтрак в это субботнее утро), в окне мелькают миски с кашей, их обрешетка окна в полоску позволяет выбросить.

Вся тюрьма гудит разворoшенным ульем, отовсюду слышно - "А- а -а", матюги - в основном оскорбляют начальство. В каждой камере, что-то свершается, кто просто орет, кто стучит по железной двери.

Происходящие настолько будоражит, что в суматохе я не заметил, как дверь нашей камеры открыли стянутые на вой охранника собратья - трое крепких ребят с кислыми мордами размахивают дубинками у порога, во главе которых Долговязый. Не успевают они перейти за порог, как в их сторону кульбитами летит железная кружка. Очкарик со всеми заодно, снайпер из него вышел никудышный, кружка зацепившись за указательный палец, летит в угол, гремит железкой, потерявшись где-то у туалета.

Но на удивление, вышедший вперед Долговязый отстраняет прихвостней, пятясь, выставив руки оградой, обратно в дверь.

Вначале я не понял, что же все-таки происходит, вид у охраны был вполне боевой, неужели они сдулись не успев ничего предпринять!?

Но через секунду понимаю, на его месте я выкидывал бы не такие еще номера. Конечно, они пугаются не растрепанного с бешеными глазами Очкарика, широко раскрытые глаза Долговязого красноречивее слов объясняют причину, вызвавшую столь малодушный поступок. Глаза пялятся на заточку, сверкающую в руках Фонаря, у которого не меньше острого железа сверкают пара волчьих глаз. Этого хватает, чтобы железная дверь с силой захлопнулась, унося с собой слабые попытки хоть каким-нибудь образом повлиять на непростую ситуацию в тюрьме.

Во всеобщем звуковом хаосе звук от удара, до этого гремевший, как гром среди ясного неба, теряется. Камера, как будто и не было вылазки охраны, погружается в общий анархический ритм тюрьмы. Подо мной даже шконка начинает потрясываться - до того разбесновались зеки, в окне мелькают щепки, всякая дребень, кто-то догадался поджечь туалетную бумагу, она пролетает прямо над нашим окном. Вся тюрьма перевернулась вверх тормашками, одни мы с Колей не знаем куда деться, он на своем обычном месте лежа у туалета, я, сидя на втором ярусе свой шконки.

Мне приходится слезть с нее и влиться в мятеж наравне со всеми, желания у меня большого нет этого делать, но я до жути боюсь адского взгляда Фонаря, если он, хоть вскользь пробежится им по мне, душа сразу вылетит из тела.

Схватив последнее, что осталось на столе - столовую ложку, стараясь не попадаться ему на глаза спешу к окну поближе к Очкарику.

За окном - что-то невообразимое, не видно всей тюрьмы и вопящих из всех окон зеков, обзором хватает лицезреть только зеленую от травы площадь, обнесенную забором, но и этого хватает.

Идея поджечь бумагу пришлась по душе всем, на улице воздух перемешен с сизым дымом, через каждые пару метров вьется кольцами дым, кое-где сплетенные нелепой судьбой рулоны бумаги, повисшие на высокой траве возгорелись в маленькие костерки. Весь задний двор усеян хламом, он зеркалом отражает творящийся за стенками бедлам!

А я стою одинокой березой посреди поля. Чувствую себя не своей тарелки, от страха быть опознанным я начинаю бить ложкой о железную обрешетку, сзади чувствую, как взгляд Фонаря гуляет по спине, жгучий он порождает тысячи мелких мурашек.

Никогда бы себе представить не смог, что я, человек, считающий себя средним классом, стану соучастником тюремного бунта.

Поначалу выходит все принужденно, стучу ложкой куда попаду, ору невпопад. Но через некоторое время этот сумасшедший ритм меня захватывает, тащит за собой. Сам того от себя не ожидая, начинаю подкрикивать, высказывать мнение насчет местного руководства, в конец до того доходит, что мы с Очкариком по чистой случайности хором кричим -

"Менты козлы!!!"

Неосознанно я втягиваюсь в многоголосый хаос и мне это до жути нравится, все мы до одного, единое целое, накатываем волнами беспорядка на стены, на окна, мы повсюду докуда в состоянии добраться наш ни кем не дирижируемый, но в это же время органичный, как оркестр.

Мы так около часу бесимся!

Вконец я устаю и падаю на шконку, за мной оставляет свое место Очкарик, он как будто только и ждал, чтобы сойти с дистанции, но не хотел уходить первым, садится за стол. Следом за нами замолкают соседи, и так по цепочке все утихает и бунт переходит в голодовку.

Рухнувшая тишина ударяет по ушам звоном, перепонки вибрировавшие от гама, резко перестают его ощущать. Правда, кое-где еще доносятся слабый отголоски неугомонных, но это уже не то.

Поиск по сайту: