Глава 4. С утра нас, очевидцев, никто даже не допрашивает, да и возмущаться на этот счет некому

С утра нас, очевидцев, никто даже не допрашивает, да и возмущаться на этот счет некому. После того, как вынесли трупы, камеру никто не навещает из администрации. Зато любопытство было не занимать у Фонаря. Он заставляет вспомнить все, в подробностях и самого начала, от того момента, как мы расстались у "дороги" с Очкариком. Пришлось врать, объясняя причину, почему я оставил наблюдательный пост, отправившись в сторону туалета.

Ни разу не перебив и с мужеством выдержав (не сорвавшись на меня в тех местах, где я не мог договорить из-за рвотных позывов) выслушивает мой рассказ Фонарь.

Наблюдая за его лицом при рассказе, ожидаю удивление от услышанного, ничего такого, лишь хмурые брови все больше хмурятся, чем дальше углубляюсь в подробности прошлой ночи, тем сильнее сереет его лицо. Как будто бы предвидел, и, судя по лицу, предсказанья начинали воплощаться в реальной жизни.

Вся камера после этой загадочной ночи уныло опустела, погрязла в хандре. И находящиеся в ней жители в тон ей такие же чахлые, кроме одного всегда позитивно настроенного Очкарика. Нас теперь в ней всего четверо, трое из них включая меня сидим за столом, а четвертый, Коля, не приходя в себя спит в своем углу у туалета.

"Так Очкарик пиши маляву!" - говорит в задумчивости, не отрывая взгляда от стола Фонарь, после того как я оканчиваю описывать ночной кошмар, не случайно реализовавшийся в жизни.

"Кому? И куда!?" - спрашивает Очкарик, от неожиданного внимания к его персоне у него чуть не слетают очки с носа.

"Всем!" - по глазам видно, что Фонарь все сильнее погружается в раздумья. Но все-таки его внимание с нами и он успевает опередить вопрос не успевший слететь с губ Очкарика, сказав…

Так как он говорит по "фене" - тюремному жаргону, то скажу своими словами, о чем же просит написать в "маляве" и отправить по "дороге" Фонарь.

"Пиши следующее" - говорит он - "В тюрьме происходят странные события, словом огромная "непонятка". Девять трупов, считая сегодняшних двух с утра, и практически каждая смерть из них суицид, даже в год такая статистика вызывает сомнения, а для месяца это совсем устрашающий перебор. Поэтому каждому смотрящему по камере следует опросить каждого своего сокамерника о творящемся по тюрьме беспределе, выслушивая и учитывая даже их предположенья. Что либо стоящее на ваш взгляд внимания из найденного незамедлительно отправляйте мне".

Вообще они очень долго пишут послание (из-за этого я и смог уловить общий смысл письма и, со временем, изучив в достатке тюремный жаргон, смог сложить мозаику из непонятных слов).

Фонарь, начав, то тут, то там сбивается с мысли и плюнув на это дело перекладывает ответственность за рукопись на Сухого с Очкариком. Что хорошо получалось у такого союза так это спорить и все же, наконец, договорившись, они, сочиняют что-то, зачитывают Фонарю.

В итоге Фонарь разочаровывается в писарях и переделывает писанину на свой лад.

Я за это время пока они пишут, успеваю съесть свой тюремный завтрак, выданный по распорядку дня охраной. Он состоит из хлеба и непонятной похлебки полупрозрачного белого цвета, то ли это каша, то ли суп. Странно, но после такой ночи в принципе организм должен бунтовать, отказываясь от насыщения, но эта похлебка заходит легко без усилий. Мне, кажется, она соответствует тому настроению, в котором пребывает организм.

Ведь когда рвет человека…? Когда он пытается засунуть в себя болеющего, что-нибудь повкуснее!!! А у меня обстоятельства складываются так, что получилось все наоборот. Я заставил себя есть, потому что понимал, долго без еды не протяну, и у меня вышло без особых усилий напихать брюхо непонятно чем. И послевкусие такое же, как будто бумагу жевал.

"Не забудь подписать!" - делает замечание Фонарь, заметив с койки спешившего к окну Очкарика со свернутым в трубочку письмом. Фонарь сразу же туда улегся покинув стол, как закончили сочинять телеграмму. Уставив взгляд в потолок второго яруса, он яростно о чем-то размышляет.

"Уже подписал!" - отвечает воодушевленный предстоящей работой Очкарик.

"Самойлов иди сюда учиться будешь!" - при одной только мысли, что нужно опять чему учится, я психую мои нервы накалены до предела, прошедшая ночь отложила отпечаток на мою и так пошатанную психику и хочется до ужаса спать. Но как бы мне ни хотелось, огрызнуться я не смею, страх словно держит оборону против накатывающего внутри волнами гнева. Приходится вставать и идти туда, куда позвали, давясь злобой, а я чертовски устал.

Дальнейшие манипуляции Очкарика над "дорогой" меня мало интересуют, а точнее сказать, вообще безразличны. Мне все видится сонными глазами в расплывчатом виде, и слышится в таком же роде обрывками. Можно сказать, я сплю стоя на ногах, упасть не дает стенка, служащая в данной ситуации периной.

"Учись… привязывать… передерни …понятно" - по-видимому, учит Очкарик.

Последнее, что я слышу во сне - "Третья прими!" - слышится отчетливо, но откуда-то издалека.

Как настоящий интеллигент, Очкарик будит меня, дергая за нос, хорошо хоть берется он за это дело со всей присутствующей в нем нежностью.

"Эй парень, да ты спишь!"

"Кто, я!?" - я не сразу в себя прихожу. - "Ты прав! Я устал и больше не могу!"

"А чо сразу не сказал, шел бы и спал, кто тебе не давал?" - этот вопрос нечем крыть и все, что приходит на ум это пожать плечами. От страха я совсем потерял самоуважение, и вполне понятно возмущение, вызванное непониманием моего поведения по отношению к самому себе, Очкариком.

Поиск по сайту: