Эд. Л аскер Томас

Лондон, 1912

1.d4 f5 2.Cf3 e6 3.Cс3 Cf6 4.Eg5 Ee7 5.E:f6 E:f6 е4 fe 7.C:e4 b6 8.Cе5 О–О 9. Ed3 Eb7 10.Ih5 Iе7 (162).

MKKKKKKKKN
I/(?@?07@J
I$+$#4?$#J
I?$?@#,?@J
I@?@?&?@1J
I?@?"%@?@J
I@?@)@?@?J
I!"!@?"!"J
I.?@?6?@-J
PLLLLLLLLO

Используя технический прием – двойной шах, белые создают красивый комбинационный фи­нал. Ошеломительная жертва ферзя–11.I:h7+!! форсированно увлекает черного короля вглубь неприятельского лагеря. Вот что нравится всем, кто разыгрывает эту короткую партию! Возможность диктовать свою волю противнику обнадеживает начинающих, но, к сожалению, невольно воспитывает и элементы шахматной жестокости, которая сопровождает иных профессионалов всю творческую жизнь и проявляется постоянно в их безграничном стремлении не дать сопернику ни одного игрового шанса в худшей для того позиции. Правда, эти чувства обычно прячутся под цветистой этикеткой «искусства домашней подготовки или «высочайшей техники реализации преимущества».

После 11...K:h7 12.C:f6++ Kh6 (12... Kh8 13.Cg6X!) черные получили мат: 13.Ceg4+ Kg5 14.h4+ Kf4 15.g3+ Kf3 16.Ee2+ Kg2 17.Gh2+ Kg1 18.Kd2X – текст взят из книги Эд. Ласкера. Можно было заматовать короля и без помощи пешки «h»: 14. f4+ K:f4 15.g3+ Kf3 16.0–0Х!, этот выигрыш найден давно, вероятно, есть и другие способы завершить ком­бинацию. Мне больше всего нравится собствен­ная версия: 14.h4+ Kf4 15.Cе5!, и нет защиты от одного из решающих ходов – 16.Ch5, 16.Cg6 или 16.g3X! Если все ранее известные вариан­ты требовали после жертвы ферзя играть обя­зательно «с шахом», то спокойный ход Cg4–е5 (без шаха!) показывает силу позиции белых, напоминает о том, что не всегда помогает и ход.

ВРЕМЯ, ДЖЕНТЛЬМЕНЫ!

Знание огромного числа стандартных техниче­ских приемов, позиций, просто ходов, умение применять эти знания в игре являются сегодня обязательными для каждого грамотного шах­матиста. Если игрок не знает, в каком месте можно организовать прорыв пешечной цепи, ес­ли он не видит, где можно, пожертвовав фигуру, вскрыть линию для атаки, если он не знает, в какой тип эндшпиля лучше перевести игру, то есть ли ему смысл тратить силы на изучение бесконечных дебютных вариантов, где самое успешное разыгрывание первых ходов обещает только символический перевес в развитии на каком-то участке доски?

В настоящей шахматной борьбе, когда оба партнера искушены в тонкостях позиционной стратегии, умеют организовать комбинационный штурм позиции короля, в таких поединках ред­ко когда игра проходит по одной и той же схе­ме. Гораздо чаще бывает так, что едва наме­тившаяся позиция тотчас трансформируется в другую, в третью, и каждый раз надо наново ее оценивать, вновь искать правильные техни­ческие и тактические пути преодоления труд­ностей.

. В этом и заключается шахматная игра–в постоянном стремлении искать и решать труд­ные задачи. Зрители, сами опытные игроки, все­гда с удовольствием наблюдают за такими по­единками. Однако играть быстро, решать зада­чи на большой скорости и максимально близко к идеалу умеют далеко не все, поэтому так мало среди гроссмейстеров сторонников быстрой игры, так много защитников медленных, тягучих партий. Чинные завсегдатаи супертурниров, конечно,хорошо понимают, что их партии не пред­ставляют сегодня большой интеллектуальной ценности, потому что создаются в элитарных условиях с помощью бесчисленных справочни­ков по каждому теоретическому варианту. А все так разрекламированные стратегические планы тоже давно запатентованы шахматистами, про­нумерованы и занесены в книги по миттельшпи­лю. Что же касается эндшпильной техники, то это просто чисто технические действия по пре­образованию одного вида позиции в другой, и тут уж никакой игры двух умов нет и в помине: более сильный сидит на спине у более слабого, тот даже не отбивается. И самое главное–чи­таем мы эти партии быстро, легко, без напря­жения.

Сегодня происходит интереснейшее явле­ние–шахматный зритель зачастую опережает игроков на сцене. А вдуматься, что же тут уди­вительного? Едва партия приобретает свои характерные очертания, искушенный зритель сра­зу фиксирует тип позиции и начинает не только прогнозировать стандартные планы сторон, но и рассматривать за них конкретные действия, отдельные ходы. Двойственность такой ситуации очевидна: гроссмейстеры застыли в позах глу­бочайших мыслителей, а в зрительном зале шахматисты-разрядники вспоминают, где и ко­гда встретилась та же позиция, как там было сыграно, почему так, а не иначе...

Можно понять участников турниров: им на­до набирать очки, проигрывать никто не хочет, ничейный исход продвигает вперед, так к чему рисковать, к чему играть быстро, зачем отка­зываться от доигрывания (этой неизвестно от­куда взявшейся традиции)? Но если нежела­тельно искать новое в игре, тогда не надо и приглашать зрителей. Хорошие партии они мо­гут увидеть в старых книгах. Смотреть, как кто-то утоляет свое честолюбие? Так это интересно всем, кроме настоящих шахматистов. А если гроссмейстеры хотят, чтобы их творчеством (именно творчеством, а не спортивной выдержкой!) восхищались любители шахмат, то им следует привести формулу своих состязаний в соответствие с формулой жизни конца XX века, принять на себя те же обязанности, что и люди других профессий, которые в свободное от ра­боты время и составляют славное племя шах­матистов-любителей. В самом деле, кого удив­ляют гроссмейстеры, которые после двадцати­минутных раздумий передвигают ладью побли­же к своему королю или отклоняют жертву пешки ради осторожного хода конем? Зрители в процессе трудового дня многократно решали задачи гораздо более сложные, порой и очень ответственные!

Мы совершенно забыли, что в большом, спор­те», куда сегодня отнесены шахматные соревно­вания, исполнение любых технических приемов происходит на предельных скоростях, что искусство мгновенно ставить сопернику задачи и мол­ниеносно находить ответы и есть как раз то главное в спорте, что привлекает к нему вни­кание, вызывает симпатию и заслуженное уважение зрителей. Могут ли гроссмейстеры играть быстро? Разумеется! Скажем, за вечер 8 пар­тий, каждая по полчаса. Но тогда придется спуститься на землю, объяснять свои решения так, как они были приняты – интуитивно, а все уже привычно ждут водопад вариантов.

Потеряют ли гроссмейстеры в глазах зрителей, если перейдут на ритм и темп современной жизни? Напротив! Только тогда и будет видна игра их ума, только тогда зрители смогут увидеть их искусство молниеносно отбрасывать не­существенную информацию и реализовывать информацию необходимую. При такой формуле, как «8 партий за вечер», каждый может играть раскованно, в полном соответствии со своими творческими взглядами, потому что, не будучи вынужденным в каждой партии цепляться за очко, пол-очка, сможет показывать все, на что способен, сможет демонстрировать подлинную, а не мнимую технику игры. Далее: при игре в быстром темпе, к тому же без доигрывания, не так значительны будут последствия мелких по­зиционных уступок, которые сейчас являются ахиллесовой пятой комбинационной игры. Кро­ме того, играя одну партию за другой, шахма­тист сумеет в тот же вечер воспользоваться об­ширной и многогранной информацией, получен­ной в процессе борьбы с сильным и смелым соперником.

Когда зритель увидит, что за один вечер гроссмейстеры без устали импровизируют в де­бюте, находят интересные оригинальные планы в миттельшпиле, активно защищаются или на­ступают в эндшпиле, то они во сто крат лучше оценят мастерство своих кумиров, получат истинное интеллектуальное наслаждение. Веро­ятно, при быстрой игре изменится классифика­ционная шкала ценностей, кто-то отодвинется на второй план, кто-то выйдет вперед. Именно при быстрой игре побеждает интуитивный ум. Время дает дополнительное оружие шахмати­сту, склонному к медленной расчетливой игре, оно дает шанс проявиться не интуиции, фанта­зии и дерзости, а скорее знаниям и факторам подготовки. Но ведь на высшем уровне быст­рым, интуитивным схватыванием позиции прак­тически обладают все шахматисты. Зачем же тогда партию растягивать на утомительные пять часов?

По моему глубокому убеждению, квалифи­цированному мышлению достаточно нескольких минут, чтобы добраться до сути конфликта. Вы видите решение сразу и через полчаса лишь убеждаетесь в том, что интуиция не подвела вас. (Наверное, этим и объясняется любовь к блицу и массовое увлечение им. В блице все пустые, банальные и малосодержательные си­туации проскакивают мимо мысленного взора. А ошибок и при пяти часах игры предостаточ­но. И я совсем не согласен с утверждением, что блиц–это «не шахматы» или «другие шахма­ты».) Почему же мы заставляем себя думать десятки минут? Видимо, потому, что, имея из­лишек времени, мы как бы подстраховываем себя от принятия ошибочных решений, получа­ем психологическую уверенность в том, что смо­жем любую опасность ликвидировать, любую угрозу предусмотреть. Я не думаю, что пред­расположение к медленной игре имеет другую природу и, как полагают некоторые, зависит от типа творческой личности, «быстрого» или «медленного» ума.

Однако психологические и творческие поте­ри от многочасового сидения неизмеримо более велики. Ваша интуиция, не получая «питания», угасает, вспышки фантазии меркнут, стремле­ние к риску безвозвратно пропадает. Ведь нель­зя: долго держать в голове клубок острых ва­риантов и решений, продиктованных чувством художника и рождающихся под накалом вдохновения. Ваш партнер испытывает то же самое. И как результат–скучные, не зрелищные да и не состязательные партии, в которых сталкиваются не быстрая мысль, талант и фантазия, а неповоротливое мышление, обремененное чув­ством безопасности и громоздкой подготовкой. Впрочем, будем справедливы. Лучшие шахма­тисты мира отличаются быстрой игрой, может быть инстинктивно чувствуя важность использования богатейших ресурсов, таящихся в быст­ром, интуитивном мышлении.

Почему-то при организации диалога «чело­век– машина» очень внимательно изучают спе­цифику задач, решаемых человеком, чтобы пра­вильно выбрать темп диалога, время ответа машины. Задержка ответа свыше 15 секунд психологически неудобна оператору. В шахма­тах об этом, к сожалению, никто не думает.

Использование высокого ритма игры, ее убыстрение не только, так сказать, инструмент из творческого арсенала. Это и психологический инструмент, оружие спортивной борьбы. Мирко Чентович из цвейговской «Шахматной новеллы», как помните, неподвижно и долго сидел, уставясь на доску, с тем чтобы выбить своего про­тивника из живого, быстрого ритма игры, заста­вить его нервничать, переживать, терять ин­терес к игре. Надо сказать, что С. Цвейг очень точно передал это ощущение потери ин­тереса к игре человеком ярким, самобытным, творческим.

Время требуется для преодоления естествен­ной инерции мышления, для переключения на другой план, другую идею. Но не создаем ли мы в пятичасовой игре для этой инерции столь благоприятные условия, что она заполняет весь процесс, фактически вытесняя само мышление? Не теряем ли мы при медленной игре внутрен­нюю прелесть таинства шахмат, способность удивляться неожиданному, способность к само­бытному творчеству? Вспоминаю прекрасные строки Вадима Шефнера:

За мигом миг, за шагом шаг

Впадайте в изумленье.

Все будет так – и все не так

Через одно мгновенье

Многочасовые партии уродливы, как динозав­ры прошлых эпох. Они убивают живую мысль, размазывают во времени творческую энергию игроков. 23 часа–191 ход длилась партия Пильник – Черняк из турнира в Мар-дель-Плате (1950). Видимо, она вошла в шахматную историю как рекордная по продолжительности. Чем же еще она могла быть замечательна? Бледная игра в дебюте, беспорядочные манев­ры в миттельшпиле и... тупейший эндшпиль с 60 по 191 ход, закончившийся вничью. А вот другие мастодонты: Вольф – Дурас (Карлсбад, 1907)–168 ходов; Дурас–Яновский (Сан-Се­бастьян, 1911)–161 ход; Бест – Бенцингер (Мюнхен, 1934)-181 ход; Макогонов – Чеховер (Баку, 1945) – 171 ход. Наконец, если ве­рить голландскому шахматному журналу, в Тампере в 1971 году была сыграна партия Ристойя–Найкопп, которая продолжалась 300 хо­дов. Текст этого сверхгиганта почему-то не был напечатан...

На мой взгляд, откладывание партии и до­игрывание ее на следующий день вообще про­тивопоказано шахматной игре. Все проблемы дебюта, миттельшпиля и эндшпиля должны ре­шаться за доской, без тщательного домашнего анализа, который, что скрывать, проводится с помощью секундантов, а то и только ими. И часто остается неясным, кто же все-таки вы­играл партию? Когда-то с этим пытались бо­роться. В московских турнирах 1935 и 1936 го­дов коллективный анализ был практически невозможен, так как на отдых давался один час. Всего играли в день семь часов.

Нынешняя организация шахматных сорев­нований, по моему мнению, не отвечает психо­логической природе шахматного творчества. Она порождает негативные чувства и в извест­ной мере бесчеловечна. Вы играете одну пар­тию. Проиграв ее, вы стремитесь отыграться. Вы во власти благородных эмоции. Но перед вами долгая ночь, день, а может быть, два. Ва­ше стремление к борьбе иссякает. Ведь в этой одной проигранной партии вы не могли про­явить себя, показать все, что вы умеете, знаете. Эта ситуация тяготит своей откровенной не­справедливостью. За этот вечер вы могли бы сыграть 4–6 партий с тем же партнером – не­везение и удача уравновесили бы друг друга. Вам хватило бы энергии сыграть интересно, творчески, с подъемом.

Современная жизнь не позволяет растяги­вать турниры и матчи на длительный срок. Да и что толку в них. Победители меняются чаще, чем времена года, претензии на первенство у каждого из фаворитов только возрастают, ошиб­ки же объясняются случайными факторами и чрезмерным напряжением... Конечно, и при быстрой игре будут определенные потери – нельзя долго проявлять колебания. А может быть, в игре и не надо колебаний? Тем более что играем-то мы одну позицию–начальную.

Поиск по сайту: