Линия психологии активации

Иван Петрович Павлов (1849-1936) и Владимир Михайлович Бехтерев (1857-1927) — основоположники учения об условных рефлексах и рефлексологии, по­зднее получивших распространение в связи с концепцией классического обуслов­ливания. Взгляды Павлова сформировались под воздействием Нестора русской физиологии Сеченова (1829-1905), опубликовавшего в 1863 г. свой главный труд «Рефлексы головного мозга», посвященный тормозящему влиянию коры мозга на

субкортикальные центры. Уже на рубеже столетий Павлов экспериментально до­казал на материале «пищеварительных рефлексов», что вызывающие реакции бе­зусловные раздражители (врожденные стимулы) могут замещаться выученными, условными. Для этого последние должны несколько опережать во времени (при­близительно на полсекунды) появление первых. Если такая последовательность раздражителей повторится несколько раз, то появления нового, условного раздра­жителя будет достаточно для актуализации соответствующей реакции. Классиче­ским примером этого может служить изучавшаяся с помощью вшитой в пищевой канал фистулы реакция слюноотделения у собаки. Если появлению пищи (непо­средственному раздражителю) несколько раз предшествует нейтральный раздражи­тель (скажем, звуковой или световой сигнал, или механическое раздражение кожи), то этот раздражитель уже сам по себе вызывает реакцию слюноотделения. Таким образом, безусловный раздражитель «подкрепляет» связь нейтрального раздражи­теля с соответствующей реакцией.

Павлов дал четкое определение понятия подкрепления, наполнив его физиологи­ческим значением. Понятие подкрепления аналогично тому, что Торндайк в те же годы называл удовлетворением, объяснявшим закон эффекта (при инструментальном обусловливании). Однако Павлов и другие русские физиологи сделали следующий шаг в этом направлении, показав, что условный раздражитель также приобретает спо­собность к подкреплению, т. е., в свою очередь, может обусловливать раздражитель, выступавший до сих пор как нейтральный. Вызываемые таким раздражителем реак­ции — это уже реакции более высокого порядка. Павлов рассматривал этот механизм как основу всей «высшей нервной деятельности» (см.: Angermeier, Peters, 1973).

На первый взгляд от исследований рефлекторного поведения, при которых дви­жения подопытных животных резко ограничены, не приходится ждать значитель­ных результатов для изучения проблем мотивации. И тем не менее Павлов стал основателем и вдохновителем исследования мотивации в психологии активации, что объясняется двумя особенностями его экспериментальных работ. Будучи фи­зиологом (в 1904 г. он получил Нобелевскую премию за исследования по физио­логии пищеварения), Павлов пытался объяснить наблюдаемые феномены науче­ния, во-первых, с точки зрения нейрофизиологии мозга, во-вторых, с точки зрения взаимодействия двух основополагающих процессов — возбуждения и торможения. Возбуждение выполняет функцию активации поведения, т. е. энергетическую функцию в традиционной терминологии мотивации. Кроме того, Павлов подчерк­нул роль так называемых ориентировочных реакций, сопутствующих состоянию активации и решающим образом участвующих в построении условного рефлекса. Проблема ориентировочных реакций стала центральной в российских исследова­ниях психологии активации (см. ниже изложение взглядов Е. Н. Соколова).

Благодаря выступлению Павлова в 1906 г. в США и выполненному позднее Йерк-сом и Моргулисом (Yerkes, Morgulis, 1909) обзору его работ американские иссле­дователи научения смогли ознакомиться с его трудами. Как и Павлов, американские ученые не считали перспективными работы по выявлению мельчайших нюансов душевной жизни с помощью интроспекции. Павлов прежде всего стремился ис­следовать динамическую сторону явления, его интересовал вопрос о причинно-след­ственных связях и то, насколько при изучении душевной жизни можно руководство-

ваться «фактами» внешнего поведения. Идеи Павлова оказали большое влияние на взгляды Джона Б. Уотсона (1878-1958), ставшего впоследствии выразителем и про­пагандистом движения бихевиоризма. Эксперименты этого ученого по выработке методом классических условных рефлексов эмоциональных реакций избегания у 9-месячных детей приобрели большую известность (Watson, Rayner, 1920; см. крити­ческий анализ истории влияния исследования «маленького Альберта» на учебную психологическую литературу — Harris, 1979).

Вначале представлялось не совсем ясным соотношение условных рефлексов с законом эффекта Торндайка, который считался основным принципом всякого на­учения. Скиннер (Skinner, 1935) первым предложил разделить все поведение на два типа: замещение реакции, по Торндайку, и замещение раздражителя, по Павлову. Первый тип поведения Скиннер назвал оперантным. Это понятие, как и «инструмен­тальное поведение» у Торндайка, подразумевает воздействие на окружающую ситу­ацию, «оперирование» ею, ее изменение, Те из эффектов реакций, которые повыша­ют частоту появления последних, Скиннер назвал подкрепителями (reinforcer). Он воспользовался павловским понятием «подкрепление», которое тем самым оконча­тельно утвердилось в американской психологии научения. Однако для Скиннера это понятие было лишено физиологического смысла, оно указывало лишь на увеличе­ние вероятности появления некоторой реакции. Второй тип поведения Скиннер назвал респондентным. В этом случае уже имеющиеся реакции вызываются новы­ми раздражителями. Научение новым раздражителям происходит на основе класси­ческого обусловливания в контексте теории Павлова.

Вклад Скиннера в теорию научения позволяет отнести его работы к сфере ис­следований, пограничной с областями исследованиями Торндайка и Павлова, хотя в дальнейшем все его усилия были направлены на детальный эмпирический ана­лиз условий оперантного поведения (Skinner, 1938, 1953) и на формирование ме­тодов практического изменения поведения, таких как программированное обуче­ние (Skinner, 1968). Ставшая столь влиятельной поведенческая терапия также во многом опирается па выявленные им условия оперантного обусловливания.

Не совсем правильно было бы причислять Скиннера к числу исследователей проблем мотивации, ведь он не считал возможным применение каких бы то ни было гипотетических переменных, теоретических конструктов, которые выходи­ли бы за рамки фактических причинно-следственных отношений. Для него непри­емлемы даже такие мотивацнонные понятия, как голод, вместо этого он предпо­читает говорить о депривации, об операционально определяемой (т. е. задаваемой экспериментатором или устанавливаемой через уменьшение веса животного) про­должительности лишения пищи. Конечно, понятие «депривация» и соответству­ющее ему противоположное по значению понятие «подкрепление» описывают те же мотивационные явления, которые реконструируются теоретиками научения и мотивации с помощью таких промежуточных переменных, как потребность, вле­чение или удовлетворение, вознаграждение, «ожидание».

Миллер (Miller, 1959) обратил внимание на тот факт, что антитеоретическая позиция Скиннера оказывается плохо применимой к объяснению поведения, опре­деляемого более чем двумя независимыми и зависимыми переменными. Скажем, на поиски крысами питья могут влиять следующие независимые переменные:

длительность депривации, сухой корм, инъекции солевого раствора. В качестве за­висимых переменных при описании этого поведения можно привлечь три различ­ных показателя: силу нажатия на рычаг, количество выпитой воды, количество хинина в воде, которое приводит к прекращению употребления этой воды. Если от­казаться от гипотетического конструкта «жажда», опосредующего отношения меж­ду тремя независимыми и тремя зависимыми переменными (см. рис. 2.4), то тогда придется строить девять (3 х 3) различных причинно-следственных зависимо­стей. Нерационально и неэкономно рассматривать взаимодействие каждой неза­висимой переменной с каждой зависимой.

Однако вернемся к линии психологии активации. Как уже отмечалось, Скиннер не является ее представителем, но его работы объединяют две исследовательские традиции, одна из которых восходит к Торндайку, а другая — к Павлову. Общими для всех представителей линии психологии активации являются четыре принципа построения теории. Во-первых, это ориентация на данные нейрофизиологии и тео­рии мозговой деятельности. Их гипотетические объяснительные конструкты не нейтральны, а имеют физиологический смысл. Центральную роль играют активиру­ющие системы подкорковых образований мозга. Во-вторых, это разработка предель­но общих положений об активации и управлении поведением. Широкое примене­ние выявляемых закономерностей исследователи этого направления предпочитают детальному выяснению детерминации поведения в каждом конкретном случае. В-третьих, аффекты и эмоции играют здесь более значительную роль, чем в большин­стве других теорий мотивации. Наконец, в-четвертых, много внимания уделяется вы­явлению тех характеристик и особенностей раздражителя, которые активируют по­ведение вообще, направляя его на поиск или избегание.

Два открытия в области физиологии мозга оказали значительное влияние на работы по психологии активации, Первое — это открытие восходящей активиру­ющей ретикулярной системы (ВАРС). Как показали Моруцци и Мэгун (Moruzzi, Magoun, 1949), электрическое раздражение ретикулярной формации ствола мозга ведет к появлению «паттернов активации» в картине изменений потенциалов моз­га. Состояния активации меняются от сна и сонливости до крайних степеней воз­буждения. На примере различных видов деятельности было показано, что в соот­ветствии с уровнем активации меняется и работоспособность, причем зависимость эта имеет вид перевернутой U-образной функции. Кроме того, была выявлена связь уровня активации с эмоциями и аффектами.

В естественных условиях ВАРС подвергается неспецифическому возбуждаю­щему влиянию двух видов: первое связано с афферентными сенсорными путями, которые отдают в ретикулярную формацию большое количество коллатералей, второе — с многочисленными импульсами коры мозга. На роль данных физиоло­гии мозга в психологическом объяснении поведения указывал в первую очередь Линдсли(ЬтсЫеу, 1957).

Другое открытие — это обнаружение в головном мозге крысы (септум в гипота­ламусе) центра «подкрепления» или «удовольствия». Если раздражать его с помо­щью вживленных электродов, то крысы без предварительной депривации и редук­ции влечения научаются реакциям, вызывающим такое раздражение мозга (Olds, Milner, 1954; Olds, 1955,1969). Эти исследования были начаты Джеймсом Олдсом, учеником Хебба.

Рис. 2.4. Схема соотношения независимых и зависимых переменных, определяющих питьевое поведение,

как иллюстрация целесообразности использования гипотетического конструкта «жажда» в качестве

промежуточной переменной (см.: Miller, 1959, р. 278)

Сам Доналд О. Хебб является наиболее значительным ученым, в чьих работах продолжение павловской традиции сочетается с исследованием проблем мотива­ции в рамках современной психологии активации. В своей книге «Организация поведения» (НеЬЬ, 1949) этот канадский психолог сводит проблему мотивации к объяснению направления и длительности поведения. По мнению Хебба, энергети-зация поведения не требует специального рассмотрения, поскольку организм все­гда активен и постоянно преобразует энергию. Вопрос в том, за счет чего энергия высвобождается по мере надобности в определенных частях организма в строго определенной временной последовательности. Хебб объясняет это существовани­ем так называемых клеточных ансамблей {cellassemblies), которые постепенно скла­дываются на основе повторяющейся стимуляции, образуют замкнутые системы и облегчают протекание моторных реакций. Подобный клеточный ансамбль возбуж­дает (часто совместно с притоком сенсорных импульсов) другие клеточные ансамб­ли, в результате чего формируются так называемые фазовые последовательности. С точки зрения Хебба, они являются физиологическим эквивалентом управляю­щих поведением мыслительных процессов.

В более поздней работе Хебб (Hebb, 1953) обозначил центральную {central) нервную систему как «концептуальную (conceptual) нервную систему». Под влия­нием результатов исследований ВАРС он в каждой стимуляции выделил функцию Возбуждения {arousal function) и функцию указания {cue function). Чтобы поток информации мог осуществить функцию указания, т. е. направления, должен быть достигнут определенный уровень неспецифической активации (понятие, анало­гичное «влечению»), в противном случае не может быть и речи об интегрирован­ных фазовых последовательностях (например, скука, вызванная продолжительной сенсорной деиривацией, сопровождается падением работоспособности). Вместе с тем активация может достичь слишком высокого уровня, когда поток информации значительно отклоняется от привычного направления (это же происходит и при воздействии чрезмерно интенсивных раздражителей) и слитное протекание сфор­мировавшихся фазовых последовательностей распадается. В результате возника­ют эмоции неудовольствия, раздражения и даже испуга. Незначительные откло-

нения от сформировавшихся фазовых последовательностей мотивируют к продол­жению осуществляемого поведения, вызывают эмоции удовлетворения и побуж­дают к дальнейшему совершенствованию фазовых последовательностей.

Содержание последнего постулата совпадает по смыслу с так называемыми про­цессами аккомодации в трактовке Жана Пиаже (Piaget, 1936) в рамках психологии познавательного развития. Здесь вновь сталкиваемся с идеей рассогласования, ко­торому в теории мотивации Мак-Клелланда отводилась функция продуцирования аффекта и, соответственно, функция мотивации. Незначительное отклонение от ожидаемого окрашено позитивными эмоциями и мотивирует к поиску установив­шегося потока активности, более значительные несоответствия окрашены негатив­но и мотивируют к уклонению, к прерыванию последовательности действий. В этом вопросе на теорию мотивации Мак-Клелланда (McClelland, 1953) повлияли пред­ставления Хебба об эффектах рассогласования фазовых последовательностей.

Значительную роль в развитии теории мотивации в рамках психологии акти­вации сыграл Даниэл Э. Берлайн (1924-1976). Он развил теорию Хебба, объеди­нив ее с основными положениями Пиаже (когнитивная аккомодация) и Халла (интегративный неоассоцианизм). Нейрофизиологические данные о ВАРС, а так­же подготовленный им обзор литературы по рассматриваемому вопросу, в первую очередь трудов русских ученых, позволили Берлайну (Berlyne, 1960, 1963а, 1967) проанализировать, во-первых, роль стимуляции в управлении уровня бодрствова­ния, а во-вторых, зависимость проявлений мотивационных особенностей стиму­ляции от активации. Особенностями, оказывающими решающее воздействие на активацию, являются конфликтное и информационное содержание раздражите­лей. Берлайн предпочитает употреблять в этом случае такое понятие, как «колла-тивные переменные*.

Прилагательное «коллативный» означает, что поступающая информация подвер­гается процессам сравнения, которые могут выявить более или менее значительное рассогласование (конфликт) содержания такой информации с уже привычным, ожидаемым. Берлайн различает четыре вида коллативных переменных: новизну, неопределенность, сложность и неожиданность. Помимо этих переменных актива­ция определяется еще тремя видами стимуляции: аффективными раздражителями, сильными внешними и внутренними раздражителями, вызываемыми состояниями потребности. Все эти виды раздражителей и переменных составляют то, что Берлайн называет потенциалом активации (это понятие можно перевести и как «потенциал возбуждения*). В противоположность взглядам Хебба Берлайн, основываясь на раз­нообразных данных, показал необходимость различения потенциала активации и результирующего уровня активации (или уровня бодрствования). С повышением потенциала активация не возрастает линейно, их зависимость описывается U-образ-ной кривой. Низкий и высокий потенциалы приводят к высокой активации, кото­рая переживается как нечто неприятное и вызывает деятельность, ведущую к умень­шению активации, т. е. к переходу в среднюю зону потенциала активации, что соот­ветствует оптимальному состоянию. Берлайн пишет:

«Следовательно, наши гипотезы означают, что для конкретного организма в конкрет­ное время существует оптимальный прирост потенциала возбуждения. Потенциал возбуждения, превышающий этот оптимум или не достигающий его, будет соответ-

ственно тормозить или стимулировать влечение. Таким образом, организм будет стремиться сохранять потенциал возбуждения близким к его оптимальному значе­нию* (Berlyne, 1960, р. 194).

Среди зависящих от активации проявлений мотивации Берлайн различал ис­следовательское и «эпистемическое» поведение (последнее означает как получе­ние знаний извне, так и добывание их путем размышлений). Если потенциал воз­буждения слишком высок, то поведение должно быть мотивировано, например, к «специфическому исследованию», т. е. к тщательному отбору и анализу посту­пающей информации с целью снижения потенциала. При чрезмерно низком потен­циале возбуждения (скуке) так называемое диверсивное исследование ведет к по­иску более сильных и изменчивых раздражителей, пробуждает любопытство, за­ставляет перейти к более увлекательным занятиям и т. д.

Особое и относительно независимое направление в рамках активационно-психо-логического изучения мотивации представляют работы Пола Томаса Янга. Его вы­шедшая в 1936 г. книга «Мотивация поведения», как уже отмечалось, была первым в англоязычной литературе трудом, в названии которого звучало понятие «мотива­ция». Для Янга характерно стремление учитывать как физиологические, так и пси­хологические аспекты мотивации. Начиная с 1940-х гг. он (Young, 1941,1961) весь­ма интенсивно занимался исследованием пищевых предпочтений у крыс. Поведение сытого животного также мотивируется предлагаемой пищей, точнее, отдельными ее видами. Таким образом, определенные качества объектов (например, «вкусность») обладают собственной аффективной активирующей значимостью, или привлека­тельностью, которая не зависит от силы влечения, связанного с состоянием потреб­ностей организма (Young, 1959). Наряду с этими связанными с аффективной акти­вацией оценочными диспозициями Янг уделяет должное внимание мотивирующе­му влиянию состояний потребности и силы влечения.

Элизабет Даффи (Duffy, 1932) занялась психофизиологическими исследовани­ями в 1930-е гг., еще до открытия ВАРС. Различные нейровегетативные показатели (такие, как тонус мускулатуры и кожно-гальванический рефлекс) она соотносила с результатами деятельности субъекта, объясняя полученные данные наличием неко­торой центральной активации (activation) функций (что совпадает с используемым сегодня термином «arousal» (возбуждение)), физиологические основы которой Даф­фи усматривала в периферической нервной системе. Исходя из феноменов актива­ции Даффи (Duffy, 1934, 1941) пыталась уточнить понятие эмоций, и в этом отно­шении на нее заметное влияние оказал Янг. В книге «Активация и поведение» (1962) она подвела итоги исследований активации и сформулировала положения теории мотивации. Один из основных результатов ее исследований — выявление зависимо­сти между активацией и выполнением деятельности — сформулирован следующим образом:

«Степень активации индивида, по-видимому, влияет на скорость, интенсивность и координацию реакций, а значит, и па качество результатов. Вообще же оптимальной, скорее всего, является средняя степень активации, а снизь между успешностью вы­полнения и активацией выражается кривой, имеющей форму перевернутой U» (Duffy, 1962, р. 194).

Стремясь создать полную и систематическую теорию мотивации, которая вклю­чала бы в себя результаты исследований активации Даффи и других авторов, Дал- бир Биндра (Bindra, 1959) объединил идеи Хебба, Скиннера и Халла. По мнению Биндры, эмоциональное и мотивированное поведение нельзя отличить друг от друга. Характерной чертой мотивированного поведения является его целенаправ­ленность:

«Целенаправленность является многомерным понятием. Соответствие, настойчи­вость и поиск... можно рассматривать как некоторые из тех измерений, которые сле­дует иметь в виду при оценке поведения как более или менее целенаправленного? (ibid., р. 59).

Возникновение целенаправленности он, как и Скиннер, объясняет подкреплени­ем. Актуальное осуществление определенного мотивированного поведения обеспе­чивается, с точки зрения Биндры, взаимодействием таких факторов, как ориенти­рующие признаки (sensory cues), сила привычки, уровень бодрствования (arousal level), химический состав крови и особый гипотетический механизм позитивного подкрепления (positive reinforcing mechanism), функции которого выполняют от­крытые Олдсом центры подкрепления. Развивая и совершенствуя свою теорию, Биндра отбрасывает постулат теории научения о создании ассоциации как эффек­те подкрепления (Bindra, 1969, 1974). Вслед за Яигом он подчеркивает значение самих объектов побуждения (incentive object), которые наряду с другими стимуль-нымн факторами и определенными организмическими состояниями (так называ­емым центральным состоянием мотива) сказываются как на возникновении актуаль­ной мотивации, так и на запуске, а равно управлении поведением. Биндра наряду с Боллсом (Boiles, 1972) является ведущим представителем теории привлекательности, в зоопсихологических исследованиях научения (см. главу 5). Эти новые концеп­ции мотивации во многом сближаются с выдвинутыми сорока годами ранее поло­жениями теорий Левина и Толмена.

Наконец, обратимся к российским исследователям мотивации в русле психологии активации. Выдающимся представителем этого направления является Е..Н. Соколов (1958, английский перевод его трудов появился в 1963 г.), продолживший тради­цию Павлова, но при этом обогативший ее применением новейших нейрофизио­логических методов и данными о вновь открытых мозговых структурах и функци­ях (таких, как ВАРС). Прежде всего он проанализировал условия возникновения, протекание и последствия ориентировочных и оборонительных реакций. Разнооб­разные результаты исследований Соколова и его сотрудников учитывал при раз­работке своей теории мотивации Берлайн; таким образом, они относительно ско­ро оказали влияние на западную психологию и психофизиологию.

Ориентировочные реакции — это комплекс быстро протекающих физиологи­ческих и психических процессов, повышающих в ответ на внезапные изменения стимульного поля информационную восприимчивость организма и его готовность к действию. К компонентам ориентировочной реакции относятся: направленность органов чувств на источник раздражения, поисковые движения, физические и хи­мические изменения в органах чувств, улучшающие различение стимулов, рост активации периферических (например, тонуса мускулатуры и кровяного давле­ния) и центральных механизмов и др. При повторном возникновении ориентиро-

вочная реакция из генерализованной превращается во все более локализованную активацию функций. Оборонительная реакция включает отчасти те же самые, от­части другие, отличные компоненты. В противоположность ориентировочной ре­акции, она снижает восприимчивость организма к информации и защищает его от вызываемых раздражителями перегрузок. Детальный анализ этих длящихся всего несколько секунд процессов представляет интерес не только с точки зрения пси­хофизиологии, но и с точки зрения теории мотивации, поскольку сами процессы являются прототипами «наводящих» и «защитных* тенденций, которые в дальней­шем могут привести к поисковым или уклоняющимся формам поведения.

Мы завершим рассмотрение линии психологии активации обзором работ анг­лийского психолога Ганса Юргеиа Айзенка. До сих пор о нем говорилось преиму­щественно как об ориентированном на теорию черт исследователе личности, кото­рый солидарен с Кеттеллом в отношении применения анкетных методов иссле­дования и процедур факторного анализа. Широкую известность приобрели два выделенных им для описания личности биполярных типа: «экстраверсия—интро-версия» и «нейротизм—эмоциональная устойчивость*, Согласно Айзенку, инди­видуальные различия этих независимых друг от друга измерений личности пере­даются по наследству.

Айзенк (Eysenck, 1967) объединил эту теорию черт с теоретическим описанием физиологии мозга в терминах возбуждения и торможения в контексте теории Пав­лова, в особенности с положениями Соколова.и Хебба. После открытия физиоло­гами активирующих центров Айзенк дополнил свою теорию элементами теории активации. Экстраверсию и интроверсню он связывает с индивидуальными разли­чиями в работе ВАРС, причем у интровертов по сравнению с экстравертами пред­полагается более высокий уровень активации. Последние медленнее вырабатыва­ют условные рефлексы. Второе измерение («нейротизм—эмоциональная устойчи­вость») Айзенк приписывает характеру «эмоционального влечения», локализуя соответствующие механизмы в центрах лимбической системы (там, где Олдс от­крыл так называемые центры подкрепления). Это сближение позиций психологии личности и психологии активации Айзенк подкрепил многочисленными данными исследований физиологии мозга, материалами экспериментов и психометрическо­го тестирования.

Линия психологии активации в настоящее время продолжается многими пси­хофизиологами, исследующими самые различные проблемные области. Мотива-ционный аспект проблемы направляет внимание исследователей на изучение за­висимости поведения от ситуационных и организмических факторов, в первую очередь от специфических механизмов мозга.

На рис, 2.5 представлено развитие двух линий изучения мотивации в теорети­ко-ассоциативном подходе. В обоих случаях проводится функциональный анализ факторов, предположительно приводящих в действие актуально осуществляющее­ся поведение и управляющих им. Для объяснения различий в поведении при­влекаются почти исключительно ситуационные факторы, внешние и внутренние раздражители. Постоянные, т. е. диспозициональные, факторы сводятся в основном к биологическим явлениям, таким как состояние уравновешенности организмиче­ских процессов, нарушение которого ведет к возникновению потребностей и тем

самым к стимуляции влечения, или таким, как центральные нервные механизмы типа В АРС или центры подкрепления, или таким, как не зависящие от потребности характеристики привлекательности объектов, например различных видов пищи. Личностные факторы, т. е. индивидуальные различия мотивационных диспозиций («черт»), не играют (за исключением теории Айзенка) практически никакой роли. Такая односторонность имеет свои основания в истории проблемы. Вопросы мотивации с самого начала выступали как составная часть других проблем и только постепенно выделились в качестве самостоятельного направления исследования. В линии психологии научения вопросы научения, т. е. приспособления живых су­ществ к изменениям окружающих условий, имели и сохраняют приоритет перед вопросами мотивации. В линии психологии активации центральное место'занимает нейро- и психофизиологический функциональный анализ реагирующего на стиму­ляцию организма. Эксперименты в обоих случаях проводятся на животных, а иссле­дование мотивации в рамках теоретико-ассоциативного направления ограничивает­ся рассмотрением организмических потребностей и соответствующих им влечений или «первичных» мотивов. «Вторичные», «высшие», «социальные» мотивы, которые отражают различные содержательные классы отношений «индивид—среда», не исследуются вообще, не говоря уже об учете индивидуальных различий такой моти­вации. Тем не менее это направление изучения проблемы намечено в обеих линиях; страх как выученное вторичное побуждение (Миллер), индивидуальные различия диспозициональной тревожности (Спенс и Тейлор), исследовательское и эпистеми-ческое поведение (Берлайн)_; типологические различия в степени обращенности к миру и эмоциональной стабильности (Айзенк).

Заключение

Очерк истории проблемы, которому посвящена эта глава, во всех своих частях неизбежно ограничивается лишь краткими пояснениями. С одной стороны, этот очерк должен дать читателю представление обо всем диапазоне исследований и теорий, которые так или иначе связаны с мотивами и мотивацией. С другой сторо­ны, он может служить в качестве общей ориентирующей схемы при анализе моти­вации, изучение которой началось слишком недавно, чтобы иметь собственную историю.

Последующие главы книги посвящены преимущественно психологии мотива­ции и когнитивной психологии. Автор всегда вынужден отдавать предпочтение одному в ущерб другому, если только он не собирается писать учебник или спра­вочник (как, например, Cofer, Appley, 1964; Thomae, 1965). С нашей точки зрения, более целесообразно посвятить книгу психологии мотивации, так как именно в пей плодотворно перекрещиваются традиции психологии личности, когнитивной пси­хологии и психологии научения. В этом направлении достигнуто немало теорети­ческих и методических успехов и осуществляется большое количество эксперимен­тальных исследований. Изучая «высшие» человеческие мотивы, представители психологии мотивации не только пришли к осознанию всех основных проблем мо­тивации, но и развернули интенсивные исследования с целью их решения. В рабо­тах этого направления все более прочные позиции завоевывает объяснение поведения как процесса взаимодействия изменчивых ситуационных факторов с отно­сительно постоянными личностными характеристиками. Особое внимание будет уделено направлению психологии воли, не получившему пока еще должного раз­вития. Можно, однако, предсказать, что в будущем оно все больше и больше будет определять характер мотивационных исследований.

Рис. 2.5. Теоретико-ассоциативное направление в развитии исследований мотивации

ГЛАВА 3 Мотивация в теориях черт

Мотивация в теориях черт: мотивы

Ориентированные на личность подходы к объяснению поведения с первого взгля­да закономерно стояли у истоков психологии мотивации. Когда ситуации рассмат­риваются как одинаковые или вообще игнорируются, индивидуальные различия сразу же бросаются в глаза'. Именно эти различия и объяснялись при помощи раз­личной степени выраженности диспозиций. Так появились теории свойств (черт), пусть еще пока и несовершенные. Наблюдаемое поведение связывалось с чертами, обозначавшимися как «готовность помочь» или «задиристость», которым припи­сывался характер мотивов, т. е. явно или неявно предполагалось, что соответству­ющие индивиды стремятся проявить данное поведение всякий раз, когда для это­го предоставляется возможность.

Двигаясь дальше, к скрытым «за» поведением мотивационным диспозициям, мы сталкиваемся с фундаментальными проблемами, связанными с понятием мо­тива, которые уже рассматривались в главе 1. Прежде всего встает следующий во­прос: как объективировать индивидуальные различия? Впрочем, проблемой изме­рения мотивов исследователи начали заниматься довольно поздно. Этой пробле­ме логически предшествует проблема классификации мотивов. Как отграничить одну диспозицию от других и сколько существует таких диспозиций вообще? Ведь индивидуальные различия имеют место не только в одной, определенной сфере деятельности, например в проявлениях готовности помочь другому, а во многих. Соответственно должно существовать большое количество мотивационных диспо­зиций.

Не обязательно, однако, все они одновременно определяют наши действия. В каждом случае должна иметься одна или несколько диспозиций, управляющих актуальной деятельностью, в то время как остальные остаются в латентном состо­янии. Однако каким образом осуществляется выбор, приводящий к актуализации определенных мотивационных диспозиций среди множества латентных? Здесь"мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотивов. В качестве условий такой акту­ализации наряду с личностными факторами (различия мотивационных диспози­ций) необходимо учитывать также ситуационные факторы. Кроме того, классифи­кация мотивов требует рассмотрения смены поведения в меняющихся ситуациях. Иначе говоря, необходимо выяснить, сколько имеется содержательных классов отношений «индивид—среда», которые отличаются друг от друга характерной для них актуализацией в мотивационных процессах.

Таким образом, разработка проблемы классификации мотивов не может вестись без необходимых экспериментальных уточнений. Ситуационную стимуляцию не­обходимо планомерно варьировать с точки зрения интенсивности и тематики, по­казывая тем самым, в каких пределах поведение определяется все той же мотива-ционной диспозицией. Лишь когда будут выяснены ситуационные предпосылки актуализации определенных мотивационных диспозиций, можно будет всерьез взяться за измерение мотивов, сопоставляя индивидуальные различия поведения при стандартизованных по содержанию и по интенсивности ситуационно обуслов­ленных побуждениях.

Идеографический подход Оллпорта

Начиная с 1970-х гг., как и в начале 1930-х гг., теории черт отчасти воспринимались как псевдонаучные, поскольку они пытались объяснить надситуационную устой­чивость поведения с помощью недоказуемых утверждений. В то время, как и сей­час, велись дискуссии об интеракционизме. Значительная часть критических отзывов основывалась, как уже отмечалось в предыдущих главах, на неверном по­нимании теорий черт.

В этой связи следует отметить, во-первых, неоправданную «радикализацию» этих теорий. Деятельность якобы определяется исключительно или преимуще­ственно индивидуальными диспозициями, но не ситуациями. Столь крайнюю точ­ку зрения представители теорий черт вряд ли стали бы защищать. В их понимании диспозиция направляет деятельность лишь в той ситуации, которая сопряжена с ней, т. е. содержательно ей соответствует, релевантна ей. Следовательно, у каждо­го человека должно быть столько мотивационных черт (комплексов свойств или мотивационных диспозиции), сколько классов эквивалентных ситуаций для него существует; и наоборот, столько классов эквивалентных ситуаций существует для человека, сколько у него имеется направляющих деятельность мотивационных диспозиций. Уже из этого строго теоретико-личностного рассуждения вытекает, что личностные диспозиции и ситуации вообще нельзя отделить друг от друга.

Во-вторых, существует мнение, что теории черт якобы сводят разнообразие дей­ствий если не полностью, то по большей части к личностным диспозициям, а не к ситуациям. Однако это утверждение также не вытекает из теорий черт. Как отме­чалось в главе 1, в ситуациях, относящихся к одному классу эквивалентности, раз­личия в побуждении могут быть так велики, что дисперсия поведенческих прояв­лений будет большей частью обусловлена ситуацией. Тем не менее при этом может наблюдаться полная надситуационная устойчивость деятельности, соответствую­щая диспозициональным различиям, поскольку все индивиды в каждой из ситуа­ций сохраняют то же порядковое место по степени выраженности поведенческих проявлений.

Первые дискуссии об интеракционизме 1930-х гг. были вызваны исследовани­ями «морального характера» детей, которые проводили Хартшорн и Мэй (Hart-shorne, May, 1928, 1929). Как уже говорилось в главе 1, эти авторы обнаружили столь малую согласованность между различными формами нравственного поведе­ния, что пришли к заключению о наличии у детей скорее «групп специфических навыков, чем общих свойств». Все эти формы поведения, которые предположи-

тельно должны бы образовывать нечто вроде «обобщенной оценки морального характера» {total character score), коррелировали по тестовым показателям на уров­не не выше 0,30. Критикуя теории свойств, Мишель (Mischcl, 1968) называет столь незначительный коэффициент типичной «корреляцией психологии личности». Он трактует его как некий предел диспозиционально обусловленной надситуаци-онной устойчивости, который вряд ли можно превзойти. Другие ранние исследо­вания, помимо работ Хартшорна и Мэя, казалось бы, подтверждают мнение Ми­шеля. Ныоком (Newcomb, 1929) ежедневно наблюдал молодежь в летнем лагере, анализируя различные ситуации с точки зрения устойчивости экстравертированно-го или интровертированного поведения. Показатель средней интеркорреляции со­ставил лишь 0,14 — чуть выше, чем между случайно отобранными поведенчески­ми переменными. Дудиха (Dudycha, 1936) изучал проявления пунктуальности у 4300 студентов колледжа на занятиях, в свободное время и т. п. Обнаруженный им уровень надситуационной устойчивости равнялся лишь 0,19.

Эти и многие другие данные противоречат нашему повседневному опыту, сви­детельствующему о более или менее последовательном поведении индивидов в различных ситуациях. Как можно объяснить это противоречие? Первое, что при­ходит в голову, — слишком малая надежность методики непосредственного наблю­дения за поведением: ведь только при соблюдении этого психометрического тре­бования полученные данные можно принимать всерьез. Однако это ошибочное представление: как правило, надежность методик была достаточной, чтобы ожи­дать значительно более высоких показателей устойчивости, чем 0,30.

Такой была ситуация в психологии в 30-е гг., с которой столкнулся Оллпорт, отстаивавший позиции теории черт (Allport, 1937). Оллпорт проанализировал дан­ные исследований Хартшорна и Мэя, согласно которым ложь и использование шпаргалок практически не коррелируют между собой (г- 0,13), и заметил, что один ребенок может искать спасение во лжи, чтобы не задеть чувств учительницы, а дру­гой может украсть небольшую сумму, чтобы проявить свою щедрость в кругу то­варищей по классу и приобрести таким образом их уважение. В обоих случаях по­ведение детей едва ли можно отнести к тому априори выделенному Хартшорном и Мэем классу поступков, в основе которых лежит честность.

Как мы уже указывали в первой главе, Оллпорт счел непоследовательность, выявленную Хартшорном и Мэем, несущественной. По его мнению, эта непосле­довательность проистекает из того, что сами исследователи заранее считали опре­деленные формы поведения и ситуации эквивалентными при построении опрос­ников и экспериментальных ситуаций и объединяли их, предполагая, что они будут эквивалентными и для испытуемых. Выявленная несогласованность свидетельству­ет не столько о надситуационной неустойчивости индивидуального поведения, сколько о расхождениях между исследователями и испытуемыми в вопросе об эк­вивалентности ситуаций и соответствующих им форм поведения. Следовательно, чтобы проверить утверждения теорий черт об устойчивости, испытуемых надо в первую очередь обследовать на тождество классов эквивалентных ситуаций и по­ступков и соответственным образом разделить на группы. Тогда становится понят­ным, почему, опираясь на наш повседневный житейский опыт, мы не сомневаемся в надситуационной устойчивости черт. Дело в том, что в отличие от психологов-

профессионалов, мы явно не руководствуемся якобы универсальным (номотети-ческим) подразделением ситуаций на классы, мы, скорее, идеографически сорти­руем набор различных ситуаций, сообразуясь с особенностями конкретного слу­чая, И каждый раз в зависимости от данного случая делаем это по-новому.

Таким образом, идеографически скорректированный, т. е. учитывающий конк­ретных индивидов, подход является предпосылкой для номотетического объясне­ния надситуационной устойчивости — объяснения, исходящего из личностных диспозиций и свободного от «иомотетической ловушки» (Bern, Allen, 1974). В сущности, на это указывал еще Оллпорт в своем определении черты (Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296): он усматривал в ней способность «выделять ряд сти­мулов как функционально эквивалентные, вырабатывать устойчиво-эквивалент­ные формы действия и экспрессии и управлять их протеканием». Можно сказать, что формы поведения, образующие класс эквивалентности, позволяют судить о мо-тивационной диспозиции индивида и обнаруживают надситуадионную стабиль­ность, а также устойчивость во времени.

Соответственно и ситуации, образующие один класс эквивалентности, позволя­ют сделать заключение об эквивалентности содержательных побуждений и вы­зывают устойчивые формы поведения. В этих ситуациях субъект может рассчиты­вать на эквивалентные последствия своих действий. В конечном счете эквивалент­ность действий и ситуаций с точки зрения психологии мотивации определяется их эквифиналыюстыо.

Черта как «нейропсихическая целостность»

В своей книге 1937 года Оллпорт говорил не только об устойчивости черт, но так­же весьма смело заявил об их укорененности в биологическом субстрате. Личност­ную черту он определял как «нейропсихическую целостность». В этом за ним после­довал только Мюррей. Впоследствии черты стали рассматриваться как результаты многолетнего научения (такое представление о чертах остается господствую­щим и на сегодняшний день). Врожденными же всегда считались лишь разли­чия, обусловленные темпераментом.

Очевидно, что значительный прогресс, достигнутый за последние годы биохи­мией и физиологией мозга, поразительным образом подтвердил вызывавшее ранее улыбку оллпортовское понимание нейропсихической целостности. Впрочем, Аи-зенк (Eysenck, 1967,1981) уже давно объяснял экстраверсию/интроверсию и ней-ротизм врожденными функциональными различиями некоторых областей ствола мозга (ретикулярной формации и лимбической системы). Однако лишь в послед­нее время исследователи начали не только измерять с помощью валидизирован-ных опросников целый ряд других черт — таких, как «поиск ощущений» (Zucker-man, 1984), импульсивность и тревожность, — но и исследовать их взаимосвязи с различными физиологическими факторами, такими как особенности электроэнце­фалограммы, ориентировочная реакция, половые гормоны, латеральность мозго­вых функций, и прежде всего биохимические переменные типа различных нейро-медиаторов (таких, как дофамин, серотонин, норадреналин и т. д.).

Эти нейромедиаторы косвенным образом фиксируются по их энзимам и про­дуктам расщепления. Баррат и Паттон (Barrat, Patton, 1983), а также Шеллинг,

Эдман и Асберг (Schalling, Edman, Asberg, 1983) обнаружили здесь определенные взаимосвязи с «поиском ощущений» и с импульсивностью. Грей, Оуэн, Дэвис и Цалтас (Gray, Owen, Davis, Tsaltas, 1983) видят действие нейромедиаторов, с од­ной стороны, в чувствительности системы вознаграждения в промежуточном мо­зге что позволяет объяснить индивидуальные различия в импульсивности, а с дру­гой — в восприимчивости к сигналам, сообщающим о неприятных событиях, так что при одних и тех же сигналах уровень возбуждаемой ими тревожности у раз­ных индивидуумов окажется различным.

Идеальной для исследователя была бы ситуация, в которой каждый мотив-дис­позиция обладал бы своим собственным нейромедиатором и их можно было бы рас­познать. Однако этого можно ожидать лишь в отношении наиболее рудиментарных мотиваций, восходящих к далеким стадиям филогенеза. Помимо тревожности и стра­ха примером наличия биохимических оснований индивидуальных различий пове­дения может служить в первую очередь агрессивность (см. главы 11 и 12).

Далее мы рассмотрим основные попытки разработки теории черт. При этом в центре внимания всегда будет оставаться фундаментальная проблема любых тео­ретико-личностных построений — проблема классификации мотивов. В первую очередь будут рассмотрены два весьма различных подхода: интуитивная характе­рология Филиппа Лерша как пример радикальной теории черт и факторно-анали­тический подход Раймонда Кеттелла. Затем мы проследим попытки классифика­ции мотивов с точки зрения их истории и систематики, а в заключение рассмот­рим базовые эмоции как рудиментарные мотивационные системы и обратимся К таксономическим проблемам классификации мотивов. '

Интуитивно-характерологическая теория черт: Филипп Лерш

Главный труд Лерша — «Строение характера» (P. Lersch, 1938) (с 1951 г. книга выходила под названием «Строение личности», каждый раз в дополненном виде). Задачей Лерша, работавшего в традициях немецкой характерологии Клагеса (Klages, 1910) и Пфендера (A. Pfander, 1922), было создание описательной системы общей психологии личности, из которой нас в данном случае интересует лишь мотиваци-онная часть, а именно «переживаемые влечения».

Эта характерологическая теория черт представляет собой своеобразный синтез двух перспектив рассмотрения. С одной стороны, это перспектива феноменологиче­ского самонаблюдения, позволившая разграничить виды переживаний и инвентари­зовать их в качестве «кирпичиков», из которых складывается структура личности, т. е. дать им названия, упорядочить и соотнести друг с другом. С другой стороны, рас­сматривая в качестве таких кирпичиков диспозиции, степень выраженности кото­рых у разных индивидов различна, эта теория приходит к другой перспективе рас­смотрения — перспективе, открывающейся внешнему наблюдателю. В результате вычлененные самим субъектом отличающиеся друг от друга переживаемые влече­ния превращаются в диспозиции, т. е. «относительно неизменные, различные у раз­ных людей привычные установки» (Lersch, 1951, S. 34). И далее:

«Именно благодаря диспозициям временной аспект психической жизни человека приобретает доступное для понимания строение. Рассматривать психическую жизнь как характер означает прежде всего рассматривать ее как структуру наличных форм

переживаний и установок, которые и потоке непрерывно изменяющихся процессов и состояний сохраняют относительную константность» (ibid., S. 35).

Эта цитата — яркий пример принципов объяснения поведения с первого взгля­да. Индивидуальные различия в деятельности и ее стабильность во времени выво­дятся исключительно из личностных факторов, а именно из диспозиций. Ситуа­ционные факторы в расчет не принимаются, хотя однотипность поведения в ши­роких наборах ситуаций предполагается, скорее, в неявном виде и люди, конечно же, не рассматриваются как лишенные всякого осмысленного окружения, замкну­тые в себе монады. Примечательно, однако, что изменяющееся с течением време­ни окружение людей и череда ситуаций остаются вне поля зрения этого ученого.

Таким образом, проблема ситуационной актуализации мотИвациоННЫХ дис­позиций при личностном и дифференциально-психологическом подходе остает­ся неизученной. При рассмотрении «потока постоянно изменяющихся процессов и состояний» учитывается лишь личностный коррелят. Может создаться впечат­ление, что Лерш под названиями «процессов» и «состояний» вводит функциональ­ные переменные (типа мотивации) — кратковременные процессы — наряду с диспо-зициональными переменными (типа мотива). Однако это не так. Для него функции полностью совпадают с диспозициями, что говорит об абсолютизации подхода тео­рий черт.

«Формы переживания и установки» являются «относительно устойчивыми». За этим утверждением скрывается мнение о том, что окружающая среда и все­возможные ситуации также воспринимаются различными людьми на протяже­нии больших отрезков жизни как более или менее эквивалентные. Ведь только в этом случае можно считать само собой разумеющимся, что все индивидуальные различия поведения сводятся исключительно к индивидуальным различиям в про­явлении заданного набора диспозиций. Столь радикальная теоретико-личностная характерология заслуживает особого внимания. Каждый индивид обладает диспо­зициями определенной степени вы раже нн ост! i. Он проносит их через жизнь неиз­менными, и любая конкретная ситуация свидетельствует об этом.

Конкретные диспозиции — не просто обобщения интроспективного опыта. Они связаны также с объяснительными категориями повседневного общения, о чем свидетельствует следующее высказывание:

«Такие диспозиции определяются через обозначение черт, что психология частично должна сделать заново. Но в основном она их находит уже названными в накоплен­ной па протяжении столетий лексической сокровищнице языка. Наука о характере тем лучше реализует свои возможности и выполнит свои задачи, чем оперативнее сумеет ассимилировать в своей системе те из понятий, прототипы которых она нахо­дит в обыденном разговорном языке» (ibid., S. 35).

Связь между обозначением и обозначаемым, т. е. диспозицией, лишена для Лер­ша какой бы то ни было противоречивости. Обозначение непосредственно указы­вает на обозначаемое. В отличие от эмпиризма диспозиции выступают здесь не как гипотетические конструкты, которые объясняют связи в наблюдаемом сплетении условий и эффектов, а как нечто непосредственно данное, как своеобразное «усмот­рение сущности». Признаки поведения и причины поведения смешиваются, и за-

мечание Лерша о том, что «диспозиции нельзя выявить непосредственно, их мож­но лишь вычислить по регулярно повторяющимся реакциям человека» (ibid.), не может исправить ситуацию.

Какие это реакции и за какими ситуациями стоит та или иная диспозиция? Отсутствие привязки к конкретным ситуациям и конкретным формам поведения влечет за собой отрицательные последствия, и даже если (а мы сейчас в этом убе­димся) описательная система классификации мотивационных диспозиций сама по себе логична и убедительна, то по отношению к фактическому многообразию по­ведения она оказывается весьма умозрительной. Для более точного описания по­ведения такая классификация недостаточно конкретна и объективна; для иденти­фикации диспозиций, нуждающейся в объяснении, эта классификация не может гарантировать интерсубъектной согласованности оценок, не говоря уже об их ва-лидности, т. е. объяснительной силе выявленных диспозиций. Ошибочное мнение о непосредственном «усмотрении сущности» склоняет исследователя к тому, что­бы игнорировать проблемы ситуационной актуализации (эквивалентности ситуа­ций) и операционального измерения. Однако без решения этих проблем нельзя надежно и объективно (из позиции внешнего наблюдателя) идентифицировать мотивационные диспозиции, а также индивидуальные различия в их проявлении.

Мотивационная классификация переживаемых побуждений Лерша имеет обще­антропологические основания. Переживаемые влечения суть «подвижные формы, в которых человеческое бытие стремится себя реализовать» (ibid., S. 90). Он раз­личает три группы таких влечений.

Первая включает переживаемые влечения «витального бытия». В нес входит «ощу­щение жизни в ее непосредственности, первичности и динамической устремленно­сти к цели» (ibid., S. 93). Сюда относятся стремление к деятельности, стремление к наслаждению, либидо и потребность в новых впечатлениях.

Вторая группа включает переживаемые влечения «индивидуального Я». Человек должен «вести свое существование... как одно из бесчисленных существ, в которых конкретизируется Жизнь» (ibid., S. 105). К этой группе относятся потребность в са­мосохранении, эгоизм, воля к власти, уровеньпритязании, стремление к значимости, потребность в признании и стремление к самоуважению.

Наконец, третья группа включает переживаемые влечения «неиндивидуального бы­тия». «Они направлены па соучастие в мире, но не в смысле обладания, желания-для -себя, а в смысле принадлежности индивидуального Я к миру, благодаря чему урав­новешивается обособленность сознания», что проявляется в стремлении «...ставить вопросы и искать вне себя ответы на них» (ibid., S. 131). К этой группе относятся че­ловеческое участие, творческое соучастие (стремление к продуктивному творчеству), познавательное соучастие (интересы), любовное соучастие, обязанности (долг), отрешенное соучастие (художественная потребность, метафизическая потребность, религиозные искания).

Вообще говоря, при подобном членении можно отдать предпочтение и другим основаниям для классификации, придерживаться иного мнения; можно классифи­цировать влечения иначе, выделить больше или меньше отличий. Однако следует признать что Лерш, очерчивая границы категорий, проявляет тонкую интуицию. Бот пример тому:

«Если мы определим, скажем, стремление к достижениям как разновидность твор­ческой потребности, то это будет означать, что достижение само по себе выступает объектом стремления, как нечто, повышающее ценность мира. Это следует особенно подчеркнуть, поскольку достижения могут также служить стремлению к повышению собственной значимости. В этом случае мы говорим о честолюбии... В случае често­любия стремление не заканчивается достижением, но обращается на индивидуаль­ное Я. Оно оказывается не чем-то самостоятельным и самоценным, а лишь средством достижения цели» (ibid., S. 145).

Индивидуальные различия поведения, как уже отмечалось, сводятся к интенсив­ности проявления конкретных диспозиций (в нашем контексте — стремлений или побуждений). «Чем сильнее побуждение, тем в большей степени оно управляет пси­хической жизнью; чем оно незначительнее, тем меньшую роль оно играет в форми­ровании и регуляции поведения» (ibid., S. 164). Так возникает довольно неустойчи­вая типология, характеризующая людей на основании их доминирующего стремления. Поведение «добродушного» человека обусловлено, например, слишком слабо выра­женным «уровнем притязаний». О нем, в частности, говорится:

«Добродушный обладает низким уровнем притязаний, поскольку все стремления, направленные на материальное благополучие, обладание, власть или признание, выражены у пего столь слабо, что ему трудно включиться в естественное соперниче­ство людей за сохранение жизни, имущества, влияния и признания. У пего легко оспо­рить то, па что он справедливо претендует, он редко на что-либо обижается, тогда как другие особенно чувствительны к угрозам своему престижу. Во всех таких случаях добродушный приемлет требования, которые предъявляют к нему другие и которые ограничивают его собственные справедливые притязания» (ibid., S. 124).

Не удивительно, что столь радикальное теоретико-личностное толкование про­блем мотивации Лершем не оказалось плодотворным в конкретных исследованиях. Мотивационные диспозиции были выделены лишь на интуитивном уровне, их зна­чение осталось недостаточно ясным для сколько-нибудь успешного практического использования. Проблемы актуализации и измерения мотивов вообще остались вне поля зрения. Вместе с тем классификация мотивов на основе феноменологических взглядов и общеантропологических соображений не лишена смысла и ценности. Благодаря ей мы обращаем внимание на упущенные из виду группы феноменов пси­хологии мотивации, которые в других классификациях, удовлетворительно иденти­фицирующих диспозиции, с научной точки зрения оказываются урезанными или вообще игнорируются (например, мотивы «индивидуального бытия»).

Поиск по сайту: