|
|||||||||||||||||
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция |
Соотносительно-нормативная ориентация как мотивационное понятиеНиколе (Nicholls, 1980, 1984b) проследил развитие понятия способностей на протяжении детства и разграничил два различных понятия способностей, которые он назвал «недифференцированной» способностью и нормативной способностью. Они различаются по тем соотносительным нормам, на которых основываются: недифференцированная способность базируется на индивидуальной соотносительной норме, а нормативная способность — на социальной соотносительной норме. Исходя из индивидуальной соотносительной нормы способность измеряется тем, в какой мере человек улучшил или ухудшил свои результаты при выполнении определенной деятельности или задания по сравнению с предшествующими попытками. Прогресс в освоении этой деятельности является показателем способности. В отличие от этого способность, базирующаяся на социальной соотносительной норме, оценивается на основе сравнения своих результатов с результатами других людей. Наличие способности согласно индивидуальной соотносительной норме (овладение какой-то деятельностью) еще не говорит о способности с точки зрения социальной соотносительной нормы; о ее наличии можно говорить в том случае, когда человек, затратив столько же усилий, что и другие, добивается большего, чем они, или когда он может добиться тех же результатов, что и другие, затратив меньше усилий. На основе этого различения Николе (Nicholls, 1984a) выдвинул двойную концепцию мотивации достижения, согласно которой мотивацию достижения (и действия достижения) следует определять как поведение, направленное на 1) развитие или 2) демонстрацию высоких, а не низких способностей (критический анализ см.: Kukla, Scher, 1986; Nicholls, 1986). Если человек хочет или должен продемонстрировать свои способности, то эта демонстрация сводится к сравнению с другими людьми, что, как правило, влечет за собой высокую включенность «я», особенно если речь идет о деятельностях, овладение которыми является предпосылкой школьного или профессионального успеха и которые поэтому все считают важными. Если человек верит, что обладает большими способностями, он будет пытаться выполнять предлагаемые ему задачи, не являющиеся ни слишком легкими, ни чересчур трудными. Если же человек считает себя неспособным, он будет избегать легких заданий, ибо может не добиться в них успеха и тем продемонстрировать свою неспособность. Поэтому он будет выбирать очень сложные задания. На основе такого рода рассуждений, связывающих между собой индивидуальные / социальные соотносительные нормы, заинтересованность / незаинтересованность в демонстрации своих способностей, Я-включенность / ориентацию на задание и высокую / низкую оценку своих способностей, Николе по-новому интерпретировал значительную часть литературы по выбору заданий и успешности их выполнения. При этом он в значительной степени приближается к предсказаниям модели выбора риска, заменяя, как это уже сделали до него Кукла (Kukla, 1972a, b, 1978) и Мейер (Meyer, 1973a, 1987) мотивы успеха и неуспеха высокой и низкой оценкой своих способностей. По мнению Николса, его теория превосходит модель выбора риска в том, что может предсказывать еще и то, какие люди (с низкой само- оценкой способностей) отдадут предпочтение заданиям высокой сложности, а какие — заданиям низкой сложности: «...следует различать три типа людей с низкой оценкой своих способностей. Представители первого типа пытаются демонстрировать большие способности. Другие, в большей степени уверенные в том, что их способности невелики, не включаются в демонстрирование больших способностей. Третьи уверены, что их способности малы, и смирились с этим. Представители первого типа должны быть склонны выбирать задания, относительно которых их ожидание успеха будет очень низким. Представители же второго и третьего типов должны, напротив, предпочитать задания с высоким ожиданием успеха* (Nicholls, 1984a, р. 334). В модели выбора риска такое различение не проводится. Ее применение не конкретизировано с учетом соотносительных норм. Во всяком случае, хотя Николе (Nicholls, 1984a, S. 334) это и оспаривает, можно предсказать предпочтение заданий средней сложности исходя и из индивидуальной соотносительной нормы (см.: Halisch, Heckhausen, 1988). Помимо дифференциации двух различных состояний, связанных с обеими соотносительными нормами, Николе также различает два вида переживаний успеха (Nicholls, Patashnik, Chung Cheung, Thorkildsen, Lauer, 1988), Успех может состоять либо в том, чтобы лучше понять предмет или справиться с делом ради него самого, или же в том, чтобы показать лучший результат при выполнении задания, чем другие. Одни люди склоняются преимущественно к первому пониманию успеха, другие — ко второму. Таким образом, речь идет об устойчивой характеристике личности, которую Николе обозначил как ориентацию на задание в противоположность эго-ориентации и которую он измеряет с помощью короткого опросника. Эта личностная переменная очень важна, но до сих пор она оставалась за бортом исследований мотивации достижения. Отчасти ориентация на задание и эго- ориентация совпадают с мотивами успеха и неуспеха. В пользу этого говорит то, что эго-ориентация коррелирует со смущением в публичных ситуациях и ей сопутствует предпочтение крайне сложных или чересчур легких заданий. Как уже отмечалось, это особенно очевидно в тех случаях, когда человек невысоко оценивает свои способности. В этом случае предпочтение крайних степеней сложности лучше всего защищает от необходимости сделать вывод о самом себе. Аналогичным образом, эго-ориентированные индивиды с меньшей настойчивостью работают над сложным (в действительности невыполнимым) заданием, если им предварительно сообщили, что достаточно большая часть школьников в состоянии справиться с этим заданием. Если же им сообщается, что лишь немногие школьники достигали успеха при выполнении этого задания, они работают более настойчиво. Обнаруживаются также различия и в занятиях спортом, и в проведении свободного времени. Ориентированные на задание индивиды предпочитают заниматься спортом в свободное время и вне организованных клубных занятий. Они также применяют более сложные и требующие больших усилий стратегии для того, чтобы глубже освоить учебный материал, и раньше начинают изучать сложные и многозначные ситуации. При всех этих различиях ориентированные на задание и эго-ориентированные индивиды не отличаются друг от друга по самооценке способностей. Чем они отличаются, так это тем, ради чего они используют свои способности. В то вре- мя как эго-орнентированные хотят достичь высокого социального статуса и разбогатеть, ориентированные на задание индивиды стремятся к познанию ради него самого и к выполнению социальных обязанностей. Николе отмечает, что пришло время для того, чтобы снова учитывать такого рода ценностные ориентации в исследованиях мотивации. Подобно Николсу, двойственную концепцию мотивации достижения разработала Двек (Dweck, 1986; Dweck, Elliott, 1983; Dweck, Leggett, 1988). Вместо двух соотносительных норм она совершенно аналогично различает две целевые ориентации — цель выполнения {performance goal), т. е. стремление заслужить высокими результатами позитивную оценку и избежать негативной, и цель научения {learninggoal), т. е. стремление усовершенствовать свои умения посредством научения. Первая цель, связанная с оценкой со стороны других людей, может основываться либо на высоком, либо на низком доверии к своим уже имеющимся способностям и, в соответствии с этим, приводить либо к наступательному {mastery-oriented), либо, наоборот, к беспомощному поведению достижения (см. табл. 8.9). При этом Двек в своей концепции связала обе формы мотивации достижения с двумя субъективными теориями интеллекта и, тем самым, с различием индивидуальных диспозиций. Те, кто считают интеллект неизменным {entity theory), стремятся достичь высоких результатов, чтобы получить высокую оценку. Те же, кто считает интеллект поддающимся развитию {incrementaltheory), стремятся осваивать новые виды деятельности и учиться выполнять все,новые задания независимо от того, считаются ли они очень одаренными или нет. Таблица 8.9 Два вида мотивации достижения с точки зрения различия целей и моделей поведения (по: Dweck, 1986)
По сравнению с классическим определением мотива достижения как соотнесения с критерием качества или критерием способности определение мотивации достижения Николсом как связанного с Я стремления к повышению самооценки является ограниченным. Действия достижения, направленные на то, чтобы возможно лучше выполнить дело ради него самого, не задумываясь о том, чтобы развивать или демонстрировать при этом свои способности, уже не попадают в сферу мотивации достижения.по Никол су. Это относится и к пониманию действий достижения Двек: как и у Николса, они направлены на получение позитивной оценки со стороны или на развитие своих способностей. Дуальные концепции действий достижения обоих авторов очевидно связаны со школой и исследованиями, проведенными на школьниках, тогда как классическое определение мотива достижения ориентировано на взрослых. Впрочем, при всех совпадениях обеих дуальных концепций, Николе и Двек в одном отношении отличаются друг от друга. Для Николса то, какую из двух целей — развитие или демонстрацию способностей — преследует действие достижения, определяется главным образом ситуативными условиями. Для Двек же это обусловливается личностными различиями, сложившимися в предшествующие годы обучения в школе и проявляющимися при столкновении со сложными заданиями как ориентация на преодоление или склонность к беспомощности.
ГЛАВА 9 Оказание помощи Под оказанием помощи, альтруистическим, или просоциальным, поведением могут пониматься любые действия, направленные на благополучие других людей. Действия эти весьма многообразны. Диапазон их простирается от мимолетной любезности (вроде передачи солонки за столом) через благотворительную деятельность до помощи человеку, оказавшемуся в опасности, попавшему в трудное или бедственное положение, вплоть до спасения его ценой собственной жизни. Соответственно могут быть измерены затраты того, кто помогает своему ближнему: его внимание, время, труд, денежные расходы, отодвигание на задний план своих желаний и планов, самопожертвование. Мюррей (Murray, 1938) в своем перечне мотивов ввел для деятельности по оказанию помощи особый базовый мотив, назвав его потребностью в заботливости (need nurturance). Отличительные признаки соответствующих ему действий он описывает следующим образом: «Выказывать сочувствие и удовлетворять потребности беспомощного Д(ругого) — ребенка или любого Д, который слаб, покалечен, устал, неопытен, немощен, унижен, одинок, отвержен, болен, который потерпел поражение или испытывает душевное смятение. Помогать Д в опасности. Кормить, опекать, поддерживать, утешать, защищать, успокаивать, заботиться, исцелять» (ibid., p. 184). Однако то, что в конечном счете идет на пользу другому и поэтому на первый взгляд представляется деятельностью по оказанию помощи, может тем не менее определяться совершенно различными движущими силами. В отдельных случаях возникают сомнения в том, насколько оказывающий помощь руководствуется в первую очередь заботой о благе объекта его помощи, т. е. насколько им движут альтруистические побуждения. Макоули и Берковиц определяют альтруизм как «поведение, осуществляемое ради блага другого человека без ожидания какой-либо внешней награды» (Macauly, Berkowitz, 1970, p. 3). Как и в случае достижения, аффилиации и власти, для отграничения помощи от других видов деятельности недостаточно одного лишь бихевиористского описания поведения. В определении помощи должны указываться цель действия, собственные намерения, одним словом, «мотивация» субъекта, а также восприятие и объяснение им положения человека, нуждающегося в помощи. Отличительным признаком мотивированной помощью деятельности является то, что она ведет не столько к собственному благополучию, сколько к благополучию другого человека, т. е. она приносит больше пользы другому, чем самому субъекту. Поэтому внешне одинаковые акты помощи могут быть в одном случае альтруистическими, в другом же, напротив, побуждаться мотивом власти и совершаться в надежде поставить другого человека в зависимость и в будущем подчинить его себе. Решающий для выделения деятельности помощи критерий «чужой пользы» едва ли можно сформулировать более выразительно, чем это сделано в притче о добром самаритянине: «Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с пего одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и левит, бы и на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего ослй, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе» (от Луки, 10:30-35). Акт помощи сострадательного самаритянина потому так примечателен, что был осуществлен при отсутствии социального давления и даже не на глазах у способного оценить его зрителя, а также потому, что самаритянину не были предписаны столь жесткие моральные нормы, как'свяшеннику и левиту, и потому, что самаритянин взял на себя труд и затраты, связанные с оказанием помощи, не имея никаких видов на вознаграждение. Однако как бы сильно акты помощи, требующие высоких и наивысших затрат, ни привлекали общественное внимание и как бы ярко они ни описывались в литературных произведениях в качестве образцов поведения, как бы ни были распространены обычные действия по оказанию помощи, психология мотивации до начала 1960-х гг. не уделяла им никакого внимания (если не считать включения мотива заботливости в перечень потребностей Мюррея). В предложенном Мак-Дауголлом в начале нашего века перечне инстинктов (McDougall, 1908) просоциальные мотивы представлены лишь родительским инстинктом, ограничивающимся заботой о питании и безопасности собственного потомства. Правда, в перечне чувств Мак-Дауголл упоминает своеобразное «примитивное пассивное сочувствие», которое, как мы увидим позже, играет решающую роль в попытках современной психологии мотивации объяснить действия по оказанию помощи. Социобиологические перспективы Вопрос о том, не могло ли альтруистическое поведение, направленное не только на благо своего потомства, но и на благо других представителей своего вида, в ходе истории развития вида отчасти приобрести инстинктивную основу, активно обсуждается в социобиологии с начала 60-х гг. (см.: Campbell, 1972). До этого времени к индивидам применяли в основном теорию отбора и считали, что ее достаточно для объяснения направленной на сохранение вида целесообразности процессов отбора. Однако оставалось неясным, почему представители многих видов, судя по всему, «жертвуют» своей жизнью или способностью размножения ради других особей своего вида или ради вида в целом: например, почему сражения с представителями своего вида остаются ритуализированными, хотя противники обладают смертоносным оружием, или почему при перенаселенности сокращаются темпы размножения. Непривычный, но простой ответ на вопросы такого рода дал в 1962 г. английский социолог Уинн-Эдвардс в своей книге, называвшейся «Рассредоточение животных и социальное поведение* (Wynne-Edwards, 1962). Он указал, что не только индивиды конкурируют между собой, но и группы конкурируют с другими группами того же вида, и, в конечном счете, вид в целом конкурирует с другими видами и находится под давлением отбора. Уинн-Эдвартс назвал это «групповым отбором». Еще Дарвин (1859) размышлял о том, не может ли быть, помимо естественного отбора, связанного с размножением индивидуальных особей, случаев, когда сексуальное бесплодие отдельных индивидов может давать преимущества для размножения всей группы особей данного вида, к которой эти индивиды принадлежат. Такому бесплодию может благоприятствовать своего рода «семейный отбор», Примером этого является социальное устройство сообщества муравьев, в котором ролевая дифференциация, приводящая к появлению бесплодных «работников» и «солдат», способствует продолжению существования группы и обеспечивает ее процветание. Принцип групповой селекции был сразу же привлечен для объяснения многообразного, казалось бы, альтруистического поведения; вскоре исследовали стали чрезмерно злоупотреблять этим принципом. Его слабость состояла в том, что он мог приводить к гибельным последствиям, поскольку могут существовать генетические мутанты, демонстрирующие вместо «альтруистического» поведения «эгоистическое», т. е. направленное на физическое выживание индивида. В этом случае было бы гарантировано вымирание группы с генетически определяемым альтруистическим поведением. Уже через два года, в 1964 г., другой английский зоолог, Гамильтон, опубликовал работу «Генетическая теория социального поведения» (Hamilton, 1964), имевшую решающее значение для решения этой проблемы и положившую начало социобиологии. Все формы «принесения себя в жертву» своим товарищам по виду рассматривались здесь с позиции биологической целесообразности, т. е. с точки зрения того, в какой мере наблюдаемое поведение индивида способствует продлению жизни его генетического материала в его кровных родственниках. Если генетически определяемое поведение способствует этому, оно должно, в конце концов, закрепиться отбором. Такой отбор в пользу своего генома (генный отбор) Гамильтон назвал «родственным отбором» (Bischof, 1985; Smith, 1964). Поэтому практиковавшееся ранее рассмотрение индивидуального приспособления в контексте «выживания наиболее приспособленных» для видов, живущих социальной жизнью, следовало дополнить таким образом, чтобы учитывалась еще и «совместная приспособленность». Гамильтон (Hamilton, 1964) предложил простое неравенство, определяющее условия, при которых распространение альтруистических способов поведения благоприятствует выживанию родственной группы, к которой принадлежит индивид, и увеличивает совместную приспособленность: П/Ц > 1/ОЧ. В этой формуле П (преимущество) означает приобретаемое реципиентом (получателем) помощи преимущество для выживания в смысле дарвиновской индивидуальной приспособленности, Ц (цена) — цену, которую должен «заплатить» оказывающий помощь индивид с точки зрения индивидуальной приспособленности, ОЧ (общая часть) — долю генотипа, являющуюся общей у получающего и ока- зывающего помощь в силу их общего происхождения. Таким образом, «альтруистические», т. е. направленные на помощь попавшим в беду кровным родственникам, способы поведения тем больше повышают совместную приспособленность общего генотипа получающего и оказывающего помощь, чем большему количеству генетических родственников помогает выжить индивид, жертвуя собой. Поскольку дети обладают половиной генетического материала матери или отца, принесение в жертву одного из родителей (т. е. отказ от его размножения) будет достаточно оправданным, если благодаря этому спасутся и смогут продолжить свой род двое детенышей; принесение же себя в жертву ради трех детенышей повышает совместную приспособленность в еще более значительной степени. Это соотношение можно вычислить и для более отдаленных кровных родственников. Поскольку, например, общая доля генов у кузенов составляет 12,5%, то принесение себя в жертву ради 9 кузенов также повысило бы совместную приспособленность генотипа. Формализация «совместной приспособленности» Гамильтоном внесла существенный вклад в возникновение современной социобиологии (Wilson, 1975). Вслед за ней были разработаны модели условий, при которых у тех или иных видов могут развиваться способы поведения в духе «семейственного альтруизма» (см.: Charles worth, 1980). Родственный отбор является эволюционно-биологиче-ской «конечной причиной» (Bischof, 1985). В связи с этим встает вопрос о «ближайших причинах». Прежде всего это вопрос о том, каким образом индивид «узнает» тех представителей вида, с которыми он связан более тесным кровным родством, ведь идентичность генного материала не может восприниматься непосредственно (если не считать нескольких видов, у которых кровное родство может устанавливаться по запаху). Ближайшей причиной, возбуждающей и направляющей просо-циальное поведение является особая близость отдельных представителей своего вида. Это относится прежде всего к своему потомству — для всех видов, у которых выращивание потомства создает привязанность и со стороны родителей, и со стороны детенышей. Но просоциальное поведение может инициироваться и близостью родителей между собой. Хотя родители по всем правилам и не состоят в кровном родстве, их взаимная помощь способствует родственному отбору, если оба они вкладывают свои силы и время в выращивание своего потомства, например, если самец в период выращивания детенышей не зачинает потомства с другой самкой (см.: Trivers, 1972, о родительском вкладе). Хотя сексуальные партнеры не являются носителями генетического материала друг друга, однако благодаря родительскому вкладу они способствуют распространению генетического материала своего партнера. Другим видом социобиологически объясняемого бескорыстного поведения является так называемый «взаимный альтруизм» (Trivers, 1972), девизом которого служит следующее высказывание: «Ты чешешь мою спину, а я — твою». Примером этого являются павианы-анубисы (Papio anubis), которые объединяются в пары, чтобы напасть на третьего самца и помешать ему спариться с находящейся в состоянии течки самкой. И пока партнер по коалиции держит третьего самца за горло, инициатор этой коалиции сам спаривается с самкой. Наблюдения показывают, что чем чаще самец оказывает такого рода помощь, тем чаще он имеет возможность сам получить ее (Packer, 1977). Разумеется, было бы слишком односторонним полное и безусловное сведение всего многообразия феноменов человеческого просоциального поведения к эволюции подкорковых мозговых структур (типа лимбической системы), лежащих в основе тех способов поведения, которые, с точки зрения социобиологии, отвечают принципам родственного отбора или взаимного альтруизма. Однако эволюция человека, основывающаяся на социальном, а не одиночном, способе жизни, при отборе благоприятствующих родственникам («семейственных») способов поведения, могла создать такую эмоциональную систему, что члены своей семейной группы вызывали у человека не только позитивные эмоции, но и эмпатию, т. е. способность сочувствовать (см.: Hoffman, 1981). При этом эволюция могла двигаться таким путем, который первоначально подразумевал малое количество альтруизма в психологическом смысле этого слова. Психологизирующее обозначение, такое как «альтруизм» (даже если его значение сужено до «семейственности»), не должно заставлять нас видеть здесь нечто большее, чем психоэволюционную предрасположенность, скажем, мотивационно-психологическое объяснение альтруизма в собственном смысле этого слова. В случае человека одна только история социализации индивида может породить, с одной стороны, неспособность вступиться за своих ближайших родственников, а с другой — способность включить в сферу своего альтруистического поведения всех людей, независимо от их происхождения. Ведь помимо генов большую роль играет еще и культура, в которой воспитывается человек после рождения, а социобиологи часто, склонны недооценивать то расстояние, на которое культура может уводить индивида от того, что заложено в генах (Barkow, 1984). В первом случае онтогенез в условиях социокультурной детерминации приводит к неспособности к альтруистическому просоциальному поведению, дающему преимущество при выживания в смысле «совместной приспособленности». Во втором случае универсальный альтруизм, безотносительно к родственным отношениям, не дает преимущества данной частичной популяции, однако его польза может заключаться в преимуществах для выживания всего вида в целом или групп большего размера. С точки зрения социобиологии речь идет здесь об уже упомянутом «групповом отборе» (Wilson, 1975; Wynne-Edwards, 1962), эволюционная стабильность которого не является, впрочем, безусловной. Так, индивиды, снижающие свой темп размножения при ухудшении условий жизни, создают преимущество для выживания своей группы в смысле группового отбора, тогда как другие группы сталкиваются с угрозой перенаселенности и могут погибнуть. Из истории исследований психологических аспектов помощи Объяснить причины столь пренебрежительного отношения к изучению просоци-ального поведения, в отличие от «негативных» форм поведения наподобие агрессивности, невротических расстройств и т. п., исследователи пытались по-разному (см., напр.: Wispe, 1972). Господствовавшие теоретические системы, психоанализ и классическая теория научения не оставляли места для собственно альтруистического поведения, которое в конце концов не служило бы достижению собственных целей субъекта. Если психоанализ искал стоящие за альтруистическим поведением вытесненные влечения, то, согласно фундаментальному для теории научения гедонистическому принципу, помогающий субъект всегда должен был иметь позитивный баланс подкрепления. Тот факт, что оказывающий помощь индивид часто своим действием наносит ущерб самому себе, причем, предвидя этот ущерб заранее, все же не отказывается от оказания помощи, в рамках теории научения воспринимается как «парадокс альтруизма» (Rosenhan, 1972). Рознхан вынужден допустить, что при отсутствии внешних подкреплений помогающий, испытывая сочувствие, сострадание, эмпатию, в конечном счете сам подкрепляет себя за свое бескорыстное действие. Однако эмпирическое подтверждение подобного самоподкрепления получить нелегко. Когда во второй половине 60-х гг. количество исследований поведения помощи резко возросло, причиной этого послужило развитие не только наук"и, но и общественной жизни. Что касается последней, то тон задавали прежде всего два события, вызвавшие сильный общественный резонанс. Одним из них явился процесс над Эйхманом, привлекший запоздалое внимание к людям, которые во время Второй мировой войны спасали евреев от уничтожения в условиях очевидной угрозы своей собственной жизни. В резул ьтате в 1962 г. в США было учреждено общество, поставившее своей целью выяснение мотивов и личностных свойств этих людей (London, 1970). К сожалению, данная попытка, осуществлявшаяся в русле психологии личности, оказалась бесплодной, тем более что исследователям удалось собрать критериальную группу только из 27 успевших эмигрировать лиц. В ходе интервью были выяснены некоторые общие для них особенности — жажда приключений, идентификация с родительским моральным образцом, социальная критичность. Вторым событием явилось убийство женщины в Нью-Йорке, на вокзальной площади в Бронксе, в ночь на 13 марта 1964 г. Несмотря на то что убийце потребовалось около получаса, чтобы нанести три удара взывавшей о помощи жертве и в конце концов убить ее, а 38 обитателей соседних домов не спали и, подойдя к окнам, наблюдали за происходящим, никто из них не вмешался и даже не вызвал полицию. Комментарии средств массовой информации были столь же возмущенными, сколь и растерянными. Эксперты в различных областях знания не могли найти объяснений такого поведения. Столь шокирующее событие побудило нескольких социальных психологов обратиться к изучению действий помощи в полевых условиях, приближенных к реальной жизни. Этому благоприятствовала дискуссия, разгоревшаяся к тому времени в социальной психологии. Ее участники критиковали лабораторные эксперименты за «отрыв от реальности» и призывали для достижения большей «релевантности» перейти к полевым исследованиям (см.: Israel, Tajfel, 1972; Ring, 1967). Вызванный этой дискуссией поворот к квазинатуральным полевым условиям привел к тому, что проводящиеся до сих пор исследования просоциально-го поведения хотя и являются приближенными к реальности, однако носят ситуационный характер и небогаты в теоретическом отношении. Таким образом, о ситуационных детерминантах действий по оказанию помощи мы знаем больше, чем о ситуационной мотивации большинства других видов деятельности. Даже сама притча о сострадательном самаритянине послужила прототипом для проведения эксперимента (Darley, Batson, 1973). Но с другой стороны, можно пока только догадываться о личностных переменных, предрасполагающих к оказанию помощи, не говоря уже о разработке методики измерения мотива по- мощи. Это неудивительно, если вспомнить о том, с какими необычными ситуациями сталкиваются ни о чем не подозревающие испытуемые в большинстве экспериментов по оказанию помощи: то кто-то неожиданно падает в обморок, то из соседнего помещения начинает валить дым и т. д. Факторы ситуации здесь выражены настолько сильно, что испытуемые действуют скорее реактивно, чем опе-рантно, и проявления индивидуальных личностных предрасположенностей стираются (см.: Amato, 1985; Benson, Dehority, Garman, Hanson, Hochschwender, Lebold, Rohr, Sullivan, 1980). Кроме того, пока отсутствует объяснение данного поведения с третьего взгляда, т. е. недостает исследований взаимодействия личностных и ситуационных переменных. В весьма остроумных полевых исследованиях ситуации, требующие помощи, создавались помощниками и участниками экспериментатора на улицах, в общественном транспорте, в помещениях лабораторий и т. д. Прохожим или присутствующим в помещении лицам (потенциальным субъектам оказания помощи) нуждающийся в помощи человек был незнаком. Используемые ситуации можно подразделить на случаи мимолетного одолжения и положения, действительно являющиеся бедственными. К первым относятся: обращение с вопросом типа «Который час?» или «Как пройти...?»; просьба одолжить мелких денег, чтобы позвонить из автомата или оплатить проезд в автобусе; находка на улице неотосланного письма или кошелька с деньгами, встреча с беспомощной женщиной, не справляющейся с заменой колеса у автомашины. Бедственные положения были представлены следующими ситуациями: с человеком случается эпилептический припадок или приступ почечных колик; из соседнего помещения слышно, как какая-то женщина падает с лестницы; в метро или на улице кто-то теряет сознание; человек сидит с поникшей головой у входа в дом и кашляет; на глазах у испытуемого некто похищает деньги из стола только что вышедшей секретарши; в помещение, где испытуемый выполняет задание, внезапно через щели в стене проникает дым и т. д. Посвященный в смысл происходящего третий участник опыта скрытно, с некоторого расстояния или же в качестве присутствующего свидетеля либо простого прохожего наблюдает, в какой мере и каких именно людей ситуация побуждает к деятельности по оказанию помощи. Помимо уже упоминавшихся факторов мотивов или личности, эти тщательные исследования оставили без внимания три момента, на которые обратили внимание лишь в конце 70-х гг. Во-первых, исследовательский интерес был направлен исключительно на оказывающего помощь, тогда как ее адресат оставался в тени. Лишь через несколько лет его реакции на оказываемую ему помощь стали объектом систематических исследований, которые мы обсудим в следующих разделах (см.: De-Paulo, Nadler, Fisher, 1983). Во-вторых, недостаточно ясным оказалось разделение независимых и зависимых переменных. В этом ряд авторов увидел причину не слишком больших успехов при повторении экспериментов (Shetland, 1983; Shotland, Huston, 1979). Так, создаваемые исследователями бедственные положения далеко не всегда воспринимались как таковые, поскольку оставалось неясным, что, собственно, создавало бедственную ситуацию (то, что угроза причинения вреда или уже наступившие вредные последствия явно усиливаются, то, что проблема не поддается простому решению, или же то, что человек нуждается в посторонней помощи). Зависимые переменные также часто являлись не вполне адекватными; например, когда противопоставлялось оказание и неоказание помощи и при этом упускались из виду косвенные или неэффективные попытки помощи. Кроме того, измерение латентного времени помощи в секундах является сомнительной мерой с психологической точки зрения и лишь симулирует аналитическую точность с помощью параметрической статистики. г Наконец, в-третьих, в начале 80-х гг. исследователи задумались о том, является ли оказание помощи действительно альтруистическим, т. е. осуществляющимся без всякой личной заинтересованности, поведением. Не вызывает сомнений тот факт, что существуют значительные индивидуальные различия не только в частоте оказания помощи, но и в ее бескорыстности. Очевидно и то, что помощь часто оказывается индивидом в своих собственных интересах: прежде всего, ради позитивных последствий (например, вознаграждения), или избегания негативных (например, наказания), или для устранения неприятного чувства, вызванного бедственным положением нуждающегося в помощи человека. Вопрос состоит в том, всегда ли помощь мотивируется «эгоистически», «гедонистически» или «внешним образом» или же существует еще и «действительно альтруистическая» помощь, направленная по своей сути лишь на то, чтобы избавить нуждающегося в помощи от его бедственного положения. Доведенные до крайности, эти вопросы напоминают ригоризм этического императива Канта, согласно которому выполнение долга теряет свой этический статус, если человек и сам испытывает склонность сделать то, к чему побуждает его долг. С точки зрения психологии мотивации нет смысла руководствоваться такого рода ригоризмом. Вопрос может состоять лишь в том, заключается ли главная цель помогающего человека в том, чтобы устранить бедственное положение человека, нуждающегося в помощи, или в том, чтобы приобрести какой-либо выигрыш для себя самого и восстановить свое хорошее самочувствие. Вопреки распространенному, хотя и не доказанному, убеждению многих со-циобиологов и большинства социальных психологов в том, что альтруистические действия всегда в конечном счете мотивированы «эгоистически», Хоффман (Hoffman, 1981) приводит ряд аргументов в пользу эволюции психологического опосредствующего процесса, обеспечивающего весьма большую гибкость альтруистического поведения. Эволюционному отбору подвергается не само альтруистическое поведение, а высокоадаптивный опосредствующий процесс, который, судя по всему, сделал еще наших далеких предков способными сочувствовать страданиям близких собратьев по виду в различных и изменяющихся ситуациях. Этим опосредующим процессом является эмпатия, т. е. способность представлять себя на месте испытывающего то или иное несчастье человека. Подтверждением этого служит то, что а) современная эволюционная биология предполагает биологические основания альтруистического поведения, б) человек явно обладает предпосылками к эмпатии на уровне центральной нервной системы и в) эмпирически была установлена тесная временная взаимосвязь эмпатии и альтруистического поведения. К этому можно добавить и то, что, г) как правило, люди реагируют состраданием и помощью на несчастье других людей, несмотря на то что выросли в индивидуалистическом обществе, что де) часто они реагируют альтруистически не только ради одобрения или награды, но не) временами делают это скорее импульсивно. Все эти аргументы, взятые вместе, Хоффман считает достаточно весомыми для того, чтобы допустить возможность и чисто альтруистической основы поведения по оказанию помощи и продолжить исследования роли эмпатии. Хотя большинство авторов употребляют термины «просоциальное» или «альтруистическое» поведение, не связывая их с внешней или внутренней мотивацией (см. напр.: Rushton, 1980 или Staub, 1974), следует упомянуть две группы ученых, защищающих прямо противоположные позиции. Чалдини и его коллега (см., напр.: Baumann, Cialdini, Keiirick, 1981) представляют гедонистическую позицию, согласно которой оказание помощи направлено, в конечном счете, на свое собственное благо. В противоположность этому, Батсон пытается доказать, что помощь может, в конечном счете, мотивироваться и чисто альтруистически (напр.: Batson, 1984; Toi, Batson, 1982). Доводы, приводимые представителями обеих групп в подтверждение своих взглядов, мы рассмотрим в специальном разделе. Но сначала мы обратимся к ситуационным условиям, с анализа которых началось исследование оказания помощи. Поиск по сайту: |
Все материалы представленные на сайте исключительно с целью ознакомления читателями и не преследуют коммерческих целей или нарушение авторских прав. Студалл.Орг (0.014 сек.) |