 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ВТОРАЯ 6 страница
XIX
Степан подошел к Григорию и, ухватившись за стремя, плотно прижался кпотному боку жеребца. - Ну, здорово, Григорий! - Слава богу. - Что ж ты думаешь? А? - Чего мне думать-то? - Сманул чужую жену и... пользуешься? - Пусти стремя. - Ты не боись... Я бить не буду. - Я не боюсь, ты брось это! - румянея в скулах, повысил Григорий голос. - Нынче я драться с тобой не буду, не хочу... Но ты, Гришка, помни моеслово: рано аль поздно убью! - Слепой сказал: "Посмотрим". - Ты крепко попомни это. Обидел ты меня!.. Выхолостил мою жизню, какборовка... Видишь вон, - Степан протянул руки черными ладонями вверх, -пашу, а сам не знаю на что. Аль мне одному много надо? Я бы походя и такпрозимовал. А только скука меня убивает... Крепко ты меня обидел,Григорий!.. - Ты мне не жалься, не пойму. Сытый голодного не разумеет. - Это-то так, - согласился Степан, снизу вверх глядя Григорию в лицо, ивдруг улыбнулся простой ребячьей улыбкой, расщепляя углы глаз на множествотонких морщинок. - Жалкую я об одном, парень... дюже жалкую... Помнишь, впозапрошлом годе на маслену дрались мы в стенках? - Это когда? - Да в энтот раз, как постовала убили. Холостые с женатыми дрались,помнишь? Помнишь, как я за тобой гнал? Жидковат ты был, куга зеленаясупротив меня. Я пожалел тебя, а ежели б вдарил на бегу - надвое пересекбы! Ты бег шибко, напружинился весь: ежели б вдарить с потягом по боку -не жил бы ты на свете! - Не горюй, ишо как-нибудь цокнемся. Степан потер лоб рукой, что-то вспоминая. Пан, ведя Крепыша в поводу, крикнул Григорию: - Трогай! Все так же держась рукой за стремя, Степан пошел рядом с жеребцом.Григорий сторожил каждое его движение. Он сверху видел русые обвисшие усыСтепана, густую щетину давно не бритой бороды. На подбородке Степана виселлакированный, во многих местах потрескавшийся ремешок фуражки. Лицо его,серое от грязи, с косыми полосами - следами стекавшего пота, - было смутнои незнакомо. Глядя на него, Григорий словно с горы на далекую, задернутуюдождевой марью степь глядел. Серая усталь, пустота испепеляли Степановолицо. Он, не прощаясь, отстал. Григорий ехал шагом. - Погоди-ка. А как же... Аксютка как? Григорий, плетью сбивая с подошвы сапога приставший комочек грязи,ответил: - Ничего. Он, приостановив жеребца, оглянулся. Степан стоял, широко расставивноги, перекусывая оскаленными зубами бурьянную былку. Григорию стало егобезотчетно жаль, но чувство ревности оттеснило жалость; поворачиваясь наскрипящей подушке седла, крикнул: - Она об тебе не сохнет, не горюй! - На самом деле? Григорий хлестнул жеребца плетью между ушей и поскакал, не отвечая.XX
На шестом месяце, когда скрывать беременность было уже нельзя, Аксиньяпризналась Григорию. Она скрывала, боясь, что Григорий не поверит в то,что его ребенка носит она под сердцем, желтела от подступавшей временамитоски и боязни, чего-то выжидала. И в первые месяцы ее тошнило от мясного, но Григорий не замечал, а еслии замечал, то, не догадываясь о причине, не придавал особого значения. Разговор происходил вечером. Волнуясь, Аксинья сказала и жадно искала влице Григория перемены, но он, отвернувшись к окну, досадливо покашливал. - Что ж ты молчала раньше? - Я робела, Гриша... думала, что ты бросишь... Барабаня пальцами по спинке кровати, Григорий спросил: - Скоро? - На спасы, думается... - Степанов? - Твой. - Ой ли? - Подсчитай сам... С порубки это... - Ты не бреши, Ксюшка! Хучь бы и от Степана, куда ж теперь денешься? Япо совести спрашиваю. Роняя злые слезы, Аксинья сидела на лавке, давилась горячим шепотом: - С ним сколько годов жила - и ничего!.. Сам подумай!.. Я не хвораябаба была... Стал быть, от тебя понесла, а ты... Григорий об этом больше не заговаривал. В его отношения к Аксиньевплелась новая прядка настороженной отчужденности и легкой насмешливойжалости. Аксинья замкнулась в себе, не напрашивалась на ласку. Онаподурнела за лето, но статной фигуры ее почти не портила беременность:общая полнота скрадывала округлившийся живот, а исхудавшее лицо по-новомукрасили тепло похорошевшие глаза. Она легко управлялась с работой чернойкухарки. В этот год рабочих было меньше, меньше было и стряпни. Капризной стариковской привязанностью присох к Аксинье дед Сашка. Можетбыть, потому, что относилась она к нему с дочерней заботливостью:перестирывала его бельишко, латала рубахи, баловала за столом кускомпомягче, послаже, и дед Сашка, управившись с лошадьми, приносил на кухнюводы, мял картошку, варившуюся для свиней, услуживал всячески и,приплясывая, разводил руками, обнажая голые десны: - Ты меня пожалела, а я в долгу не останусь! Я тебе, Аксиньюшка, хотьиз души скляночку выну. Ить я без бабьего догляду пропадал! Вша источила!Ты, что понадобится, говори. Григорий, избавившись от лагерного сбора по ходатайству ЕвгенияНиколаевича, работал на покосе, изредка возил старого пана в станицу,остальное время ходил с ним на охоту за стрепетами или ездил с нагоном надудаков. Легкая, сытая жизнь его портила. Он обленился, растолстел,выглядел старше своих лет. Одно беспокоило его - предстоящая служба. Небыло ни коня, ни справы, а на отца плоха была надежда. Получая за себя иАксинью жалованье, Григорий скупился, отказывая себе даже в табаке,надеялся на сколоченные деньги, не кланяясь отцу, купить коня. Обещался ипан помочь. Предположения Григория, что отец ничего не даст, вскореподтвердились. В конце июня приехал Петро проведать брата, в разговореупомянул, что отец гневается на него по-прежнему и как-то заявил, что небудет справлять строевого коня: пусть, дескать, идет в местную команду. - Ну, это он пущай не балуется. Пойду на службу на своем, - Григорийподчеркнул это слово, - коне. - Откель возьмешь? Выпляшешь? - пожевывая ус, улыбнулся Петро. - Не выпляшу, так выпрошу, а то и украду. - Молодец! - На жалованье куплю, - уже серьезно пояснил Григорий. Петро посидел на крылечке, расспросил о работе, харчах, жалованье; навсе придакивая, жевал обгрызенный окомелок усины и, выведав, сказалГригорию на прощанье: - Шел бы ты домой жить, хвост-то ломать нечего. Думаешь, угоняешься заДлинным рублем? - Я за ним не гонюсь. - Думаешь с своей жить? - свернул Петро разговор. - С какой своей? - С этой. - Покеда думаю, а что? - Так, с интересу попытал. Григорий пошел его проводить. Спросил напоследок: - Как там, дома? Петро, отвязывая от перил крыльца лошадь, усмехнулся: - У тебя домов, как у зайца теремов. Ничего, живем помаленечку. Мать -она об тебе скучает. А сенов ноне наскребли, три прикладка свершили. Волнуясь, Григорий разглядывал старую корноухую кобылицу, на которойприехал Петро. - Не жеребилась? - Нет, брат, яловая оказалась. Гнедая, энта, какую у Христони выменяли,ожеребилась. - Что привела? - Жеребца, брат. Там жеребец - цены нету! Высокий на ногах, бабкиправильные и в грудях хорош. Добрячий конь будет. Григорий вздохнул: - Скучаю по хутору, Петро. По Дону соскучился, тут воды текучей неувидишь. Тошное место! - Приезжай проведать, - кряхтел Петро, наваливаясь животом на острюхребтину лошади и занося правую ногу. - Как-нибудь. - Ну, прощай! - Путь добрый! Петро уже выехал со двора; вспомнив, закричал стоявшему на крыльцеГригорию: - Наталья-то... Забыл... беда какая... Ветер, коршуном круживший над двором, не донес до Григория конца фразы;Петра с лошадью спеленала шелковая пыль, и Григорий, не расслышав, махнулрукой, пошел к конюшне. Сухостойное было лето. Редко падали дожди, и хлеб вызрел рано. Толькочто управились с житом - подошел ячмень, желтел кулигами, ник чупрынистымиколосьями. Четверо пришлых рабочих, нанявшихся поденно, и Григорий выехаликосить. Аксинья отстряпалась рано, упросила Григория взять ее с собой. - Сидела бы дома, нужда, что ль, несет? - отговаривал Григорий, ноАксинья стояла на своем и, наскоро покрывшись, выбежала за ворота, догоняяповозку с рабочими. То, чего ждала Аксинья с тоской и радостным нетерпением, то, чегосмутно побаивался Григорий, - случилось на покосе. Аксинья гребла и,почувствовав некоторые признаки, бросила грабли, легла под копной. Схваткиначались вскоре. Закусив почерневший язык, Аксинья лежала плашмя. Мимонее, объезжая круг, покрикивали с косилки на лошадей рабочие. Одинмолодой, с подгнившим носом и частыми складками на желтом, как из деревавыструганном, лице, проезжая, кидал Аксинье: - Эй, ты, аль припекло в неподходящее место? Вставай, а то растаешь! Сменившись с косилки, Григорий подошел к ней: - Ты чего?.. Аксинья, кривя непослушные губы, хрипло сказала: - Схватывает. - Говорил - не езди, чертова сволочь! Ну, что теперя делать? - Не ру-гай-ся, Гриша... Ох!.. Ох!.. Гриша, за-пря-ги! Домой бы... Ну,как я тут? Тут ить казаки... - застонала Аксинья, перехваченная железнымобручем боли. Григорий побежал за пасшейся в логу лошадью. Пока запряг и подъехал -Аксинья отползла в сторону, стала на четвереньки, воткнув голову в ворохпыльного ячменя, выплевывая изжеванные от муки, колючие колосья. Онараспухшими чужими глазами непонимающе уставилась в подбежавшего Григорияи, застонав, въелась зубами в скомканную завеску, чтобы рабочие не слышалиее безобразного животного крика. Григорий уложил ее на поводку, погнал лошадь к имению. - Ой, не гони!.. Ой, смерть!.. Тря-а-а-а-аоко!.. - кричала Аксиньяогрубевшим голосом, катая по днищу повозки всклокоченную голову. Молча порол Григорий лошадь кнутом, кружил над головой вожжи, неоглядываясь назад, откуда валом полз хриплый рвущийся вой. Аксинья, стиснув ладонями щеки, дико поводя широко раскрытымисумасшедшими глазами; подпрыгивала на повозке, метавшейся от края к краюпо кочковатой, ненаезженной дороге. Лошадь шла наметом; перед глазамиГригория плавно взметывалась дуга, прикрывая концом нависшее в небеослепительно белое, граненое, как кристалл, облако. Аксинья на минутуоборвала сплошной, поднявшийся до визга вой. Тарахтели колеса, в задкеповозки глухо колотилась о доски безвольная Аксиньина голова. Григорий несразу воспринял наставшую тишину, опомнившись, глянул назад: Аксинья сискаженным, обезображенным лицом лежала, плотно прижав щеку к боковинеповозки, зевая, как рыба, выброшенная на берег. Со лба ее в запавшиеглазницы ручьями тек пот. Григорий приподнял ей голову, подложил своюсмятую фуражку. Скосив глаза, Аксинья твердо сказала: - Я, Гриша, помираю. Ну... вот и все! Он дрогнул. Внезапный холодок дошел до пальцев на потных ногах.Григорий, потрясенный, искал слов бодрости, ласки и не нашел; с губ,сведенных черствой судорогой, сорвалось: - Брешешь, дура!.. - Мотнул головой и, нагибаясь, переламываясь надвое,сжал подвернувшуюся неловко Аксиньину ногу. - Аксютка, горлинка моя!.. Боль, на минуту отпустившая Аксинью, вернулась удесятеренно сильная.Чувствуя, как в опустившемся животе что-то рвется, Аксинья, выгибаясьдугой, пронизывала Григория невыразимо страшным нарастающим криком.Безумея, Григорий гнал лошадь. За грохотом колес он едва услышал тягуче-тонкое: - Гри-и-ша! Он натянул вожжи, повернул голову: подплывшая кровью Аксинья лежала,раскидав руки; под юбкой ворохнулось живое, пискнувшее... ОшалевшийГригорий соскочил на землю и путанно, как стреноженный, шагнул к задкуповозки. Вглядываясь в пышущий жаром рот Аксиньи, скорее догадался, чемразобрал: - Пу-по-вину пер-гры-зи... за-вя-жи ниткой... от руба-хи... Григорий прыгающими пальцами выдернул из рукава своей бязевой рубахипучок ниток, зажадурясь до боли в глазах, перегрыз пуповину и надежнозавязал кровоточащий отросток нитками.XXI
Поиск по сайту: