 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 8 страница
XXIII
К глазной лечебнице доктора Снегирева примыкал маленький садик. Таких неуютных стриженых садов много по окраинным переулкам Москвы, вних не отдыхает глаз от каменной тяжелой скуки города, и еще резче ибольней вспоминается при взгляде на них дикое приволье леса. В больничномсадике хозяйничала осень: крыла дорожки оранжевой бронзой листьев,утренними заморозками мяла цветы и водянистой зеленью наливала на газонахтраву. В погожие дни по дорожкам гуляли больные, вслушиваясь в переливыцерковных звонов богомольной Москвы. В ненастье (а в том году онопреобладало) слонялись из палаты в палату, лежали на койках, отмалчиваясь,прискучившие и самим себе и друг другу. В лечебнице преобладали гражданские больные, раненые помещались в однойпалате; было их пять человек: Ян Варейкис, высокий русый латыш сокладистой подстриженной бородой и голубыми глазами; Иван Врублевский,двадцативосьмилетний красавец драгун, уроженец Владимирской губернии;сибирский стрелок Косых, вертлявый желтый солдатишко Бурдин и МелеховГригорий. В конце сентября привезли еще одного. Во время вечернего чаяпродолжительно затрепетал звонок. Григорий выглянул в коридор. В переднюювошли трое: сестра милосердия и человек в черкеске, третьего ониподдерживали под руки. Он, наверное, только что прибыл с вокзала: об этомсвидетельствовала его грязная солдатская гимнастерка с кровяными бурымиследами на груди. Ему вечером же сделали операцию. После недолгихприготовлений (в палаты доносился шум - кипятили инструменты) воперационную провели новоприбывшего. Спустя несколько минут оттудапослышалась приглушенная песня: пока раненому удаляли остаток глаза,выбитого осколком, он, усыпленный хлороформом, пел и невнятно ругался.После операции его принесли в палату к раненым. Через сутки тяжкая одурьхлороформа вышла из мозгов, и он рассказал, что был ранен под Вербергом нагерманском фронте, фамилия его Гаранжа, был пулеметчиком, родом сам изЧерниговской губернии. За несколько дней он особенно близко сошелся сГригорием; койки их стояли рядом, и они уже после вечернего обхода шепотомподолгу разговаривали. - Ну, козак, як дила? - Как сажа бела. - Глаз, що ж вин? - Хожу на уколы. - Скилько зробилы? - Восемнадцать. - Больно чи ни? - Нет, сладко. - А ты попроси, шоб воны геть його выризалы. - Не всем кривым быть. - Це так. Желчный, язвительный сосед Григория был недоволен всем: ругал власть,войну, участь свою, больничный стол, повара, докторов - все, что попадалона острый его язык. - За шо мы с тобой, хлопче, воювалы? - За что все, за то и мы. - Та ты толком окажи мэни, толком. - Отвяжись! - Га! Дуркан ты. Це дило треба разжуваты. За буржуив мы воевалы, чуешь?Що ж це таке - буржуй? Птыця така у коноплях живе. Он разъяснял Григорию непонятные слова, пересыпал свою речь ругательнымзабористым перцем. - Не тарахти! Не понимаю хохлачьего твоего языка, - перебивал егоГригорий. - Ось тоби! Що ж ты, москаль, не понимаешь? - Реже гутарь. - Я ж, мий ридненький, и то балакаю нэ густо. Ты кажешь - за царя, а шож воно такое - царь? Царь - пьянюга, царица - курва, паньским грошам отвойны прибавка, а нам на шею... удавка. Чуешь? Ось! Хвабрыкант горилкупье, солдат вошку бье, тяжко обоим. Хвабрыкант с барышом, а рабочийнагишом, так воно порядком и пластуется. Служи, козак, служи! Ще одинхрэст заробишь, гарный, дубовый... - Говорил по-украински, но в редкиеминуты, когда волновался, переходил на русский язык и, уснащая егоругательствами, изъяснялся чисто. Изо дня в день внедрял он в ум Григория досель неизвестные тому истины,разоблачал подлинные причины возникновения войны, едко высмеивалсамодержавную власть. Григорий пробовал возражать, но Гаранжа забивал егов тупик простыми, убийственно простыми вопросами, и Григорий вынужден былсоглашаться. Самое страшное в этом было то, что сам он в душе чувствовал правотуГаранжи и был бессилен противопоставить ему возражения, не было их инельзя было найти. С ужасом Григорий сознавал, что умный и злой украинецпостепенно, неуклонно разрушает все его прежние понятия о царе, родине, оего казачьем воинском долге. В течение месяца после прихода Гаранжи прахом задымились все те устои,на которых покоилось сознание. Подгнили эти устои, ржавью подточила ихчудовищная нелепица войны, и нужен был только толчок. Толчок был дан,проснулась мысль, она изнуряла, придавливала простой, бесхитростный умГригория. Он метался, искал выхода, разрешения этой непосильной для егоразума задачи и с удовлетворением находил его в ответах Гаранжи. Поздней ночью однажды Григорий встал с постели и разбудил Гаранжу.Подсел к нему на кровать. В окно сквозь приспущенную штору тек зеленоватыйсвет сентябрьского месяца. Щеки проснувшегося Гаранжи темнели супеснымирытвинами, влажно блестели черные впадины глазниц. Он зевал, зябко куталноги в одеяло. - Шо нэ спышь? - Сну нету. Сон от меня уходит. Ты мне объясни вот что, война одним напользу, другим в разор... - Ну? Ахха-а-а... - зевнул Гаранжа. - Погоди! - зашептал Григорий, опаляемый гневом. - Ты говоришь, что напотребу богатым нас гонят на смерть, а как же народ? Аль он не понимает?Неужели нету таких, чтоб могли рассказать? Вышел бы и сказал: "Братцы, вотза что вы гибнете в кровях". - Як це так, вышел? Ты шо, сказывся? А ну, побачив бы я, як ты вышел.Мы ось с тобой шепчемся, як гуси у камыши, а гавкни ризко - и пид пулю.Черная глухота у народи. Война его побудить. Из хмары писля грому дощбуде... - Что же делать? Говори, гад! Ты мне сердце разворошил. - А шо тоби сердце каже? - Не пойму, - признался Григорий. - Хто мэнэ с кручи пихае, того я пихну. Трэба, нэ лякаясь, повернутьвинтовки. Трэба у того загнать пулю, кто посылае людей у пэкло. Ты знай, -Гаранжа приподнялся и, скрипнув зубами, вытянул руки, - поднимется вэлыкахвыля, вона усэ снэсэ! - По-твоему, что ж... все вверх ногами надо поставить? - Га! Власть треба, як грязные портки, скынуть. Треба с панив овчинудрать, треба им губы рвать, бо гарно воны народ помордувалы. - А при новой власти войну куда денешь? Так же будут клочиться, - немы, так дети наши. Войне чем укорот дашь? Как ее уничтожить, раз извекувоюют? - Вирно, война испокон веку иде, и до той годыны вона нэ пэрэвэдэться,пока будэ на свити дурноедьска власть. От! А як була б у кажномгосударстви власть робоча, тоди б не воювалы. То и трэба зробыть. А цэбудэ, в дубову домовыну их мать!.. Будэ! И у германцив, и у хранцузив - увсих заступэ власть робоча и хлеборобська. За шо ж мы тоди будемобрухаться? Граныци - геть! Чорну злобу - геть! Одна по всьому свиту будэчервона жизнь. Эх! - Гаранжа вздохнул и, покусывая кончики усов, блистаяединственным глазом, мечтательно улыбнулся. - Я б, Грыцько, кровь своюруду по капли выцидыв бы, шоб дожить до такого... Полымя мэни сердцевинулиже... Они проговорили до рассвета. В серых сумерках забылся Григорийбеспокойным сном. Утром его разбудили голоса и плач. Иван Врублевский, лежа на кровативниз лицом, всхлипывал, сморкался; вокруг него стояли фельдшерица, ЯнВарейкис и Косых. - Чего он хлюпает? - высунув голову из-под одеяла, хрипнул Бурдин. - Глаз разбил. Начал из стакана вынать и кокнул его об пол, - скорее сзлорадством, чем с сожалением, ответил Косых. Какой-то обрусевший немец, торговец искусственными глазами, движимыйпатриотическими побуждениями, выдавал свой товар солдатам бесплатно.Накануне Врублевскому подобрали и вставили стеклянный глаз, тончайшейработы, такой же голубой и красивый, как и настоящий. Настолькохудожественно он был сделан, что даже при внимательном изучении нельзябыло отличить подлинный глаз от искусственного. Врублевский радовался исмеялся, как ребенок. - Приду домой, - говорил он, по-владимирски окая, - любую девку обману.Женюсь, а потом признаюсь, что глаз-то стеклянный. - Омманет, язви его! - хохотал Бурдин, постоянно напевавший о Дуне итаракане, который прогрыз Дуне сарафан. И вот несчастная случайность - и красавец парень вернется в роднуюдеревню кривым уродом. - Новый дадут, не реви, - утешал Григорий. Врублевский поднял опухшее от слез лицо с красной мокрой дыркой вместоглаза. - Не дадут. Глаз - он триста рублей стоит. Не дадут. - Глаз был так глаз! Каждая жилка на ем прорисована, - восторгалсяКосых. После утреннего чая Врублевский поехал с фельдшерицей в магазин кнемцу, и тот вновь подобрал глаз. - Немцы-то, они лучше русских! - неистовствовал в восторге Врублевский.- У русского купца - хрен выпросишь, а этот и слова не сказал. Минул сентябрь. Время скупо отсчитывало дни. Тянулись они нескончаемодлинные, набитые мертвящей скукой. По утрам в девять пили чай. Каждомубольному на тарелочке подавали два чахлых прозрачных ломтика французскойбулки и кусочек сливочного масла, величиной с мизинец, после обеда больныерасходились голодные. Вечером пили чай, для разнообразия запивая егохолодной водой. Состав больных менялся. Из "военной палаты" (так окрестилибольные палату, где лежали раненые солдаты) первым выписался сибирякКосых, за ним последовал латыш Варейкис. В последних числах октябрявыписали Григория. Красивый, с подстриженной бородкой, хозяин больницы доктор Снегирев наиспытании признал зрение Григория удовлетворительным. В темной комнатеГригорию показывали на известном расстоянии освещенные большие буквы ицифры. Его выписали и направили в госпиталь на Тверской, так какзалеченная рана на голове неожиданно открылась, и появилось легкоенагноение. Прощаясь с Гаранжой, Григорий спросил: - Увидимся ли? - Гора с горой нэ сходыться... - Ну, хохол, спасибо, что глаза мне открыл. Теперь я зрячий и... злой! - У полк прийдэшь - побалакай на цэй счет с козакамы. - Ладно. - Як шо доведэться буваты у Черниговщини, в слободе Гороховки, -спрашивай коваля Андрия Гаранжу, рад буду тэбэ бачиты. Прощувай, хлопче! Они обнялись. Надолго сохранила память Григория образ украинца ссуровым единственным глазом и ласковыми линиями рта на супесных щеках. В госпитале Григорий провалялся недели полторы. Он вынашивал в душенеоформленные решения, бродила в нем желчь гаранжевского учения. Ссоседями по палате он говорил мало, некое тревожное смятение сквозило вкаждом его движении. "Беспокойный", - так охарактеризовал его при приемезаведующий госпиталем, бегло осматривая нерусское лицо Григория. Первые дни Григория лихорадило, лежал он на койке, вслушиваясь внеумолчные звоны в ушах. В это время и произошел такой инцидент. Проездом из Воронежа госпиталь высочайше соизволила посетить особаимператорской фамилии. Уведомленные об этом с утра лица врачебногоперсонала госпиталя заметались, как мыши в горящем амбаре. Раненыхприодели: беспокоя их, внеочередно сменили постельное белье, младший врачдаже пытался учить, как отвечать особе и как держать себя в разговоре соной. Тревога передалась и раненым: некоторые заранее стали говоритьшепотом. В полдень у подъезда вякнул автомобильный рожок, и всопровождении должного количества свиты в настежь распахнутые дверигоспиталя вошла особа. (Один из раненых, весельчак и балагур, уверял послетоварищей, что к моменту приезда именитых посетителей госпитальный флаг скрасным крестом вдруг буйно затрепыхался, несмотря на то что погода стоялана редкость ясная и безветренная, а на противоположной стороне, на вывескепарикмахерского заведения элегантный завитой мужчина сделал нечто похожеена коленопреклоненное движение или реверанс.) Начался обход палат. Особазадавала приличествующие ее положению и обстановке нелепые вопросы;раненые, по совету младшего врача, вылупив глаза больше той меры, которойучили их в строю, отвечали: "Точно так, ваше императорское величество" и"Никак нет" с приложением этого же титула. Комментарии к ответам давалзаведующий госпиталем, причем вился он, как уж, ущемленный вилами, и дажеиздалека на него было жалко смотреть. Царственная особа, переходя от койкик койке, раздавала иконки. Толпа блестящих мундиров и густая волна дорогихдухов надвигалась на Григория. Он стоял возле своей койки небритый, худой,с воспаленными глазами; мелкая дрожь острых коричневых скул выдавала еговолнение. "Вот они, на чью радость нас выгнали из родных куреней и кинули насмерть. Ах, гадюки! Проклятые! Дурноеды! Вот они, самые едучие вши нанашей хребтине!.. Не за эту ли... топтали мы конями чужие хлеба и убиваличужих людей? А полз я по жнивью и кричал? А страх? Оторвали от семьи,морили в казарме..." - клубился в голове его кипящий ком мыслей. Псинаязлоба поводила его губы. "Сытые какие все, аж блестят. Туда б вас, триждыпроклятых! На коней, под винтовку, вшами вас засыпать, гнилым хлебом,мясом червивым кормить!.." Григорий низал глазами лощеных офицеров свиты и останавливал мерклыйвзгляд на сумчатых щеках члена императорской фамилии. - Донской казак, георгиевский кавалер, - изгибаясь, указал на негозаведующий, и таким тоном было это сказано, словно он сам заслужил этоткрест. - Какой станицы? - спросила особа, держа наготове иконку. - Вешенской, наше императорское высочество. - За что имеешь крест? В светлых пустых глазах особы тлела скука, пресыщенность. Рыжеватаялевая бровь заученно приподнималась - это делало лицо особы болеевыразительным. Григорий на мгновение ощутил холодок и покалывание в груди;такое чувство являлось в первый момент атаки. Губы его неудержимокривились, прыгали. - Я бы... Мне бы по надобности сходить... по надобности, вашеимператорское... по малой нужде... - Григорий качнулся, словнопереломленный, указывая широким жестом под кровать. Левая бровь особы стала дыбом, рука с иконкой застыла на полпути.Особа, недоуменно свесив брюзглую губу, повернулась к сопутствовавшему ейседому генералу с фразой на английском языке. Еле заметное замешательствотронуло свиту: высокий офицер с аксельбантами рукой, затянутой вбелоснежную перчатку, коснулся глаз; второй потупил голову, третий свопросом глянул в лицо четвертому... Седой генерал, почтительно улыбаясь,на английском языке что-то доложил их императорскому высочеству, и особасоизволила милостиво сунуть в руки Григорию иконку и даже одарить еговысшей милостью: коснуться рукой его плеча. После отъезда высоких гостей Григорий упал на койку. Зарывшись головойв подушку, вздрагивая плечами, лежал несколько минут; нельзя было понять -плакал он или смеялся, но встал с сухими, проясневшими глазами. Его сейчасже вызвал в кабинет заведующий госпиталем. - Ты, каналья!.. - начал он, комкая в пальцах бороду цвета линялойзаячьей шкурки. - Я тебе не каналья, гад! - не владея нижней отвисшей челюстью, шагая кдоктору, сказал Григорий. - На фронте вас нету! - И, осилив себя, ужесдержанней: - Отправьте меня домой! Доктор, пятясь от него, зашел за письменный стол, сказал мягче: - Отправим. Убирайся к черту! Григорий вышел, дрожа улыбкой, со взбешенными глазами. За его чудовищную, непростительную выходку в присутствии высокой особыадминистрация госпиталя лишила его питания на трое суток. Кормили еготоварищи по палате и сердобольный, страдавший от грыжи повар.XXIV
Поиск по сайту: