 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 2 страница
III
На Владимиро-Волынском и Ковельском направлениях, в районе действийОсобой армии (армия была по счету тринадцатой, но так как 13 - цифранесчастливая, а суеверием страдали и большие генералы, то армиюнаименовали "Особой"), в последних числах сентября началась подготовка кнаступлению. Неподалеку от деревни Свинюхи командованием был избранплацдарм, удобный для развертывания наступления, и артиллерийскаяподготовка началась. Небывалое количество артиллерии было стянуто к указанному месту. Сотнитысяч разнокалиберных снарядов в течение девяти дней месили пространство,занятое двумя линиями немецких окопов. В первый же день, как тольконачался интенсивный обстрел, немцы покинули первую линию окопов, оставиводних наблюдателей. Через несколько дней они бросили и вторую линию,перейдя на третью. На десятый день части Туркестанского корпуса, стрелки, пошли внаступление. Наступали французским способом - волнами. Шестнадцать волнвыплеснули русские окопы. Колыхаясь, редея, закипая у безобразных комьевсмявшейся колючей проволоки, накатывались серые волны людского прибоя. А снемецкой стороны, оттуда, из-за обугленных пней сизого ольшаника, из-запесчаных сгорбленных увалов, рвало, трясло, взметывало и полыхало густымбеспрерывным гулом, трескучим пожаром выстрелов: Гууууу... Гуууу... Гук! Гак! Бууууу-м! Изредка прорывался залп отдельной батареи и снова полз, подступал,полонил многоверстную округу: Гууууу... Гууууу... Гууууу... Трррррааа-рррааа-та-та-та-та! - безумно спешили немецкие пулеметы. На пространстве с версту в поперечнике на супесной изуродованной землевихрем рвались черные столбы разрывов, и волны наступающих дробились,вскипали, брызгами рассыпались от воронок и все ползли, ползли... Все чаще месили землю черные вспышки разрывов, гуще поливал наступающихкосой, резучий визг шрапнели, жестче хлестал приникающий к землепулеметный огонь. Били, не подпуская к проволочным заграждениям. И неподпустили. Из шестнадцати волн докатились три последних, а отизуродованных проволочных заграждений, поднявших к небу опаленные укрепына скрученной проволоке, словно разбившись о них, стекали обратноручейками, каплями... Девять с лишним тысяч жизней выплеснули в тот день на супеснуюневеселую землю неподалеку от деревни Свинюхи. Через два часа наступление возобновилось сызнова. Пошли части 2-й и 3-йдивизий Туркестанского стрелкового корпуса. Левее по щелям стягивались кпервой линии окопов части 53-й пехотной дивизии и 307-я Сибирскаястрелковая бригада, на правом фланге туркестанцев шли батальоны 3-йгренадерской дивизии. Командир 30-го армейского корпуса Особой армии, генерал-лейтенантГаврилов получил из штабарма приказ перебросить в район Свинюхи дведивизии. Ночью были сняты с позиций 320-й Чембарский, 319-й Бугульминскийи 318-й Черноярский полки 80-й дивизии. Их заменили латышскими стрелками итолько что прибывшими ополченцами. Полки сняли ночью, но, несмотря на это,один из полков был еще с вечера демонстративно двинут в противоположнуюсторону и, только сделав переход в двенадцать верст по линии фронта,получил приказ повернуть в обратную сторону. Полки шли в одномнаправлении, но разными дорогами. Левее маршрута 80-й дивизиипередвигались 283-й Павлоградский и 284-й Венгровский полки 71-й дивизии.По пятам за ними шел полк уральских казаков и 44-й пластунский. 318-й Черноярский полк до переброски стоял у реки Стоход, в районеместечка Сокаль, неподалеку от фольварка Рудка-Меринское. Наутро, послепервого же перехода, полк разместили в лесу, в брошенных землянках, ичетыре дня обучали французскому способу наступления; вместо батальонов вцепи шли полуроты, бомбометчики учились с наивозможнейшей быстротой резатьпроволочные заграждения, вновь проходили курс метания ручных гранат. Потомопять тронули полк. В течение трех дней шли по лесам, по прогалинам, поодичалым проселкам, исполосованным следами орудийных колес. Хлопчатыйредкий туман, движимый ветром, плыл, цепляясь за верхушки сосен, тек надпрогалинами и, как коршун над падалью, кружился меж ольхами над сизойпрозеленью парных болот. С неба сочилась дождевая мгла. Люди шлипромокшие, озлобленные. Через три дня остановились неподалеку от районанаступления - в деревнях Большие и Малые Порек. Отдыхали, готовясь ксмертной дороге, сутки. В это время вместе со штабом 80-й дивизии передвигалась к месту близкихбоев и особая казачья сотня. В сотню влили казаков-третьеочередников схутора Татарского. Второй взвод сплошь состоял из хуторцев: два братабезрукого Алексея Шамиля - Мартин и Прохор, бывший машинист моховскойпаровой мельницы Иван Алексеевич, щербатый Афонька Озеров, бывшийхуторской атаман Маныцков, колченогий чубатый сосед Шамилей - ЕвлантийКалинин, нескладно длинный казачина Борщев, короткошеий и медвежковатыйЗахар Королев, веселая сердцевина всей сотни Гаврила Лиховидов - казак наредкость зверского вида, известный тем, что постоянно и безропотно сносилпобои семидесятилетней старухи матери и жены - бабы неказистой, новольного нрава; и многие другие были во втором взводе и остальных взводахсотни. Часть казаков была ординарцами при штабе дивизии, но 2 октября ихсменили уланы, и сотня, по распоряжению начдива генерала Китченко, былапослана на позиции. Ранним утром 3 октября сотня вошла в деревню Малые Порек. Оттуда в этотмомент выступал первый батальон 318-го Черноярского полка. Солдаты,выбегая из покинутых, полуразрушенных халуп, строились тут же на улице.Около головного возвода топтался смуглый молоденький прапорщик. Онразвертывал, вынимая из планшетки, шоколад (мокрые ярко-розовые губы егопо краям были измазаны шоколадом), ходил вдоль колонны, и захлюстаннаядлинная шинель с присохшей к подолу грязью болталась меж ног, как овечийкурдюк. Казаки шли левой стороной улицы. В одном из рядов второго взвода,крайним справа, шагал машинист Иван Алексеевич. Он тщательно смотрел подноги, норовя переступать колдобины лужиц. Его окрикнули со стороны солдат,и он повернул голову, заскользил глазами по пехотным рядам. - Иван Алексеевич! Друг милый!.. Оторвавшись от взвода, к нему утиной рысью бежал маленький солдатишка.На бегу он откидывал назад винтовку, но ремень сползал, и приклад глуховызванивал по манерке. - Не угадаешь? Забыл? В подбежавшем солдатишке, заросшем до скул ежистой дымчато-серойщетиной, Иван Алексеевич с трудом опознал Валета: - Откуда ты, шкалик?.. - А вот... Служу. - Да ты в каком полку? - В Триста восемнадцатом Черноярском. Не чаял... не чаял, что со своимивстречусь. Иван Алексеевич, не выпуская из жесткой ладони маленькой грязной рукиВалета, радостно и взволнованно улыбался. Валет, поспешая за его крупнымшагом, перебивал на рысь, снизу вверх засматривал Ивану Алексеевичу вглаза, и взгляд его узко посаженных злых глазок был небывало мягок,влажен: - В наступление идем... Видишь... - Мы сами туда. - Ну, как ты, Иван Алексеевич? - Эх, об чем речь-то! - Вот и я так. С четырнадцатого не вылазию из окопов. Ни угла, ни семьине было, а вот за кого-то пришлось натдуваться... Кобыла - за делом, ажеребенок - так. - Штокмана-то помнишь? Ягодка - наш Осип Давыдович! Он бы теперь намвсе разложил. Человек-то... а? Каков был... а? - Он бы расшифровал! - в восторге закричал Валет, потрясая кулачком иморща в улыбке крохотную ежиную мордочку. - Помню об нем! Я об нем болееотца понимаю. Отец-то мне дешево стоил... И не слыхать об нем? Нету слуха? - В Сибири он, - вздохнул Алексеевич. - Отсиживает. - Как? - переспросил Валет, синичкой подпрыгивая рядом с большим своимспутником, наставляя острый хрящ уха. - Сидит в тюрьме. А может, и помер теперь. Валет некоторое время шел молча, поглядывая то назад, где строиласьрота, то на крутой подбородок Ивана Алексеевича, на глубокую круглую ямку,приходившуюся как раз под срединой нижней губы. - Прощай! - сказал он, высвобождая руку из холодных ладоней ИванаАлексеевича. - Должно, не свидимся. Тот снял левой рукой фуражку и нагнулся, обнимая сухонькие плечиВалета. Поцеловались крепко, прощаясь словно навсегда, и Валет отстал. Онвдруг суетливо втянул голову в плечи, так что над серым воротникомсолдатской шинели торчали лишь смугло-розовые острые хрящи ушей, пошел,горбатясь и спотыкаясь на ровном. Иван Алексеевич выступил из рядов, окликнул с дрожью в голосе: - Эй, браток, кровинушка родимая! Ты ить злой был... помнишь? Крепкийбыл... а? Валет повернул постаревшее от слез лицо, крикнул и застучал кулаком посмуглой реброватой груди, видневшейся из-под распахнутой шинели иразорванного ворота рубахи: - Был! Был твердым, а теперь помяли!.. Укатали сивку!.. Он еще что-то кричал, но сотня свернула на следующую улицу, и ИванАлексеевич потерял его из виду. - Ить это Валет? - спросил его шагавший позади Прохор Шамиль. - Человек это, - глухо ответил Иван Алексеевич, дрожа губами, пестая наплече женушку-винтовку. На выходе из деревни стали попадаться раненые, вначале единицами, потомгруппами в несколько человек, а дальше - густыми толпами. Несколькоповозок, до отказа набитых тяжелоранеными, еле передвигались. Клячи,тащившие их, были худы до ужаса. Острые хребтины их были освежеваныбеспрестанными ударами кнутов, обнажали розовые в красных крапинках костис прилипшими кое-где волосками шерсти. Лошади тащили четырехколки, хрипя иналегая так, что запененные морды едва не касались грязи. Иногдакакая-нибудь кобылка останавливалась, немощно раздувая ввалившиесяостроребрые бока, понуря большую от худобы голову. Удар кнута силкомтолкал ее с места, и она, качнувшись сначала в одну сторону, потом вдругую, срывалась и шла. Цепляясь со всех сторон за грядушки повозок,тянулись около раненые. - Какой части? - спросил сотенный командир, выбрав лицо подобродушней. - Туркестанского корпуса, Третьей дивизии. - Сегодня ранен? Солдат отвернулся, не отвечая. Сотня, свернув с дороги, шла к лесу,видневшемуся в полуверсте. Позади тяжким пехотным шагом чавкаливыбравшиеся из деревни роты 318-го Черноярского. Вдали, на вылинявшем отдождей хмарном небе, желто-серым недвижным пятном висел немецкий привязнойаэростат. - Гляньте, станишники, какая чуда висит! - Колбасятина. - Он оттель зирит, проклятущий, как войска передвигаются. - А ты думал - зря выперся на такую вышину? - Ох, далеко он! - Да то близко? Снарядом - и то небось не докинешь. В лесу казаков нагнала первая рота черноярцев. До вечера жались подмокрыми соснами, за воротники текло, по спинам гуляла дрожь: огоньзапретили разводить, да и трудно было развести его на дожде. Уже передсумерками ввели в щель. Неглубокий, чуть выше человеческого роста, ров былзалит на полчетверти водой. Пахло илом, прелой хвоей и преснымбархатисто-мягким запахом дождя. Казаки, подобрав полы шинелей, сидели накорточках, курили, расплетали серую рвущуюся нить разговоров. Второйвзвод, разделив выданный перед уходом паек махорки, жался на повороте,окружив взводного урядника. Тот сидел на брошенной кем-то катушкепроволоки, рассказывал об убитом в прошлый понедельник генералеКопыловском, в бригаде которого служил еще в мирное время. Он не докончилрассказа, так как взводный офицер крикнул: "В ружье!" - и казакиповскакали; обжигая пальцы, жадно докуривали цигарки. Из щелей сотня вновьвылезла в сосновый темнеющий лес. Шли, подбадривая друг друга шутками.Кто-то насвистывал. На небольшой прогалине наткнулись на длинную стежку трупов. Они лежаливнакат, плечом к плечу, в различных позах, зачастую непристойных истрашных. Тут же похаживал солдат с винтовкой и противогазовой маской,привешенной сбоку у пояса. Около трупов была густо взмешена влажная земля,виднелись следы многих ног, глубокие шрамы на траве, оставленные колесамиповозки. Сотня шла в нескольких шагах от трупов. От них уже тек тяжкий,сладковатый запах мертвечины. Командир сотни остановил казаков и совзводными офицерами подошел к солдату. Они о чем-то говорили. В это времяказаки, изломав ряды, надвинулись ближе к трупам, снимая фуражки,рассматривая убитых с тем чувством скрытого трепетного страха и звериноголюбопытства, которое испытывает всякий живой к тайне мертвого. Все убитыебыли офицеры. Казаки насчитали их сорок семь человек. Большинство из нихбыли молодые, судя по виду - в возрасте от 20 до 25 лет, лишь крайнийсправа, с погонами штабс-капитана, был пожилой. Над его широко раскрытымртом, таившим немые отзвуки последнего крика, понуро висели густые черныеусы, на выбеленном смертью лице хмурились в смелом размете широкие брови.Некоторые из убитых были в изватланных грязью кожаных тужурках, остальные- в шинелях. На двух или трех не было фуражек. Казаки особенно долгосмотрели на красивую и после смерти фигуру одного поручика. Он лежал наспине, левая рука его была плотно прижата к груди, в правой, кинутой всторону, навсегда застыла рукоять нагана. Наган, видимо, пытались вынуть,- желтая широкая кисть руки белела царапинами, но, знать, плотно вкипеласталь, - не расстаться. Белокурая курчавая голова, со сбитой фуражкой,словно ласкаясь, никла щекой к земле, а оранжевые, тронутые синевой губыскорбно. недоуменно кривились. Сосед его справа лежал вниз лицом, на спинегорбом бугрилась шинель с оторванным хлястиком, обнажая сильныенапружиненные мускулами ноги в брюках цвета хаки и коротких хромовыхсапогах, с покривленными на сторону каблуками. На нем не было фуражки, небыло верхушки черепа, чисто срезанной осколком снаряда; в порожнейчерепной коробке, обрамленной мокрыми сосульками волос, светлая розоваявода - дождь налил. За ним в распахнутой тужурке и изорванной гимнастеркележал плотный, невысокий, без лица; на обнаженной груди косо лежала нижняячелюсть, а ниже волос белела узкая полоска лба с опаленной, скатавшейся втрубочку кожей, в середине между челюстью и верхушкой лба - обрывкикостей, черно-красная жидкая кашица. Дальше - небрежно собранные в кучукуски конечностей, шмотья шинели, истрощенная мятая нога на месте головы;а еще дальше - совсем мальчишка, с пухлыми губами и отроческим оваломлица; по груди резанула пулеметная струя, в четырех местах продырявленашинель, из отверстий торчат опаленные хлопья. - Этот... этот в смертный час кого кликал? Матерю? - заикаясь, клацаязубами, спросил Иван Алексеевич и, круто повернувшись, пошел как слепой. Казаки отходили поспешно, крестясь и не оглядываясь. И после долгоберегли молчание, пробираясь по узким прогалинам, спеша уйти отвоспоминаний виденного. Возле густой цепи пустых, покинутых кем-тоземлянок сотню остановили. Офицеры вместе с ординарцем, прискакавшим изштаба Черноярского полка, вошли в одну из землянок; тут только щербатыйАфонька Озеров, лапая руку Ивана Алексеевича, шепотом сказал: - Этот, парнишка... последний, гляди, небось, за всю жисть бабу нецеловал... И зарезали, это как? - Это где же их так наворочали? - вмешался Захар Королев. - В наступление шли. Солдат, какой охранял мертвяков, гутарил, -помолчав, ответил Борщев. Казаки стояли "вольно". Над лесом замыкалась темь. Ветер торопил тучии, раздирая их, оголял лиловые угольки далеких звезд. В это время в землянке, где собрались офицеры сотни, командир, отпустивординарца, вскрыл пакет и при свете свечного огарка, ознакомившись ссодержанием, прочитал: "На рассвете 3 октября немцы, употребив удушливые газы, отравили трибатальона 256-го полка и заняли первую линию наших окопов. Приказываю вампродвинуться до второй линии окопов и, завязав связь с первым батальоном318-го Черноярского полка, занять участок второй линии, с тем чтобы этойже ночью выбить противника из первой линии. На правом фланге у вас будутдве роты второго батальона и батальон Фанагорийского полка 3-йгренадерской дивизии." Обсудив положение и выкурив по папиросе, офицеры вышли. Сотнятронулась. Пока казаки отдыхали возле землянок, первый батальон черноярцевопередил их и подошел к мосту через Стоход. Мост охранялся сильнойпулеметной заставой одного из гренадерских полков. Фельдфебель выяснилкомандиру батальона обстановку, и батальон, перейдя мост, разделился: двероты пошли вправо, одна - влево, последняя, с командиром батальона,осталась в резерве. Роты шли, рассыпавшись в цепь. Жидкий лес былизрытвлен. Солдаты шли, осторожно щупая почву ногами, иногда какой-нибудьпадал, вполголоса тихо матерился. В крайней с правого фланга роте шестымот конца шел Валет. После команды "изготовься!" он поставил спуск винтовкина боевой взвод, шел, вытягивая ее вперед, царапая жалом штыка кустарник истволы сосен. Мимо него вдоль цепи прошли двое офицеров; они, сдерживаяголоса, разговаривали. Сочный, спелый баритон командира роты жаловался: - У меня открылась давнишняя рана. Черт бы брал этот пенек! Понимаете,Иван Иванович, в этой темноте я набрел на пень и ударился ногой. Врезультате - рана открылась, и я не могу идти, придется вернуться. -Баритон ротного на минуту умолк и, отдаляясь, зазвучал еще тише: - Вывозьмите на себя командование первой полуротой. Богданов возьмет вторую, ая того... честное слово, не могу. Я вынужден вернуться. В ответ хрипло залаял тенорок прапорщика Беликова: - Удивительно! Как только в бой, так у вас открываются старые раны. - Я попрошу вас молчать, господин прапорщик! - повысил голос ротный. - Оставьте, пожалуйста! Можете возвращаться! Прислушиваясь к своим и чужим шагам, Валет услышал позади торопливыйтреск, понял: ротный уходит назад. А через минуту Беликов, переходя сфельдфебелем на левое крыло роты, бормотал: -...Прохвосты, чуют! Как только серьезное дело, они заболевают или уних открываются старые раны. А ты, новоиспеченный, изволь вестиполуроту... Мерзавцы! Я бы таких... солдаты... Голоса внезапно смолкли, и Валет слышал лишь влажный хлюп собственныхшагов да трельчатый звон в ушах. - Эй, землячок! - Кто-то слева засипел шепотом. - Ну? - Идешь? - И-иду, - ответил Валет, падая и задом сползая в налитую водойворонку. - Темно-то... - слышалось слева. Минуту шли, невидимые друг другу, и неожиданно у самого уха Валета тотже сипящий голос проговорил: - Пойдем рядом! Не так страшно... Опять молчали, переставляя по влажной земле набухшие сапоги.Ущербленный пятнистый месяц вдруг выплеснулся из-за гребня тучи, несколькосекунд, блестя желтой чешуей, нырял, как карась, в текучих тучевых волнахи, выбравшись на чистое, полил вниз сумеречный свет; фосфорически блеснулимокрые иглы сосен - казалось, сильнее при свете запахла хвоя, жестчедохнула холодом мокрая земля. Валет глянул на соседа. Тот внезапноостановился, мотнул головой, как от удара, разжал губы. - Гляди! - выдохнул он. В трех шагах от них у сосны, широко расставив ноги, стоял человек. - Че-ло-век, - сказал или только подумал сказать Валет. - Кто таков? - вдруг вскидывая к плечу винтовку, крикнул шедший рядом сВалетом солдат. - Ктой-та? Стреляю!.. Стоявший под сосной молчал. Голова его, как шляпка подсолнуха, висела,склонившись набок. - Он спит! - заскрипел смехом Валет и, сотрясаясь, бодря себянасильственным смехом, шагнул вперед. Они подошли к стоявшему. Валет, вытянув шею, глядел. Товарищ его тронулприкладом недвижимую серую фигуру. - Эй, ты, пензинска-а-ай! Спишь? Земляк!.. - насмешливо говорил он. -Чудила-а-а, ты что же?.. - Голос осекся. - Мертвец! - крикнул он,отступая. Валет, клацнув зубами, отпрыгнул, и на то место, где секунду назадстояли его ноги, спиленным деревом упал стоявший под сосной человек. Ониперевернули его лицом вверх и тут только догадались, что под сосной нашелсебе последний приют этот отравленный газами, бежавший от смерти, которуюнес в своих легких, солдат одного из трех батальонов 256-го пехотногополка. Рослый, широкоплечий парень, он лежал, вольно откинув голову, слицом, измазанным при падении клейкой грязью, с изъеденными газом,разжиженными глазами; из стиснутых зубов его черным глянцевитым брускомторчал пухлый, мясистый язык. - Пойдем. Пойдем, ради бога! Пусть себе лежит, - шептал товарищ, дергаяВалета за руку. Они пошли и сейчас же наткнулись на второй труп. Мертвые сталипопадаться чаще. В нескольких местах отравленные лежали копешками, иныезастыли, сидя на, корточках, некоторые стояли на четвереньках - будтопаслись, а один, у самого хода сообщения, ведущего во вторую линию окопов,лежал, скрючившись калачиком, засунув в рот искусанную от муки руку. Валет и солдат, приставший к нему, бегом догнали ушедшую вперед цепь;опередив ее, шли рядом. Они вместе спрыгнули в темную щель окопов,зигзагами уходившую в темноту, разошлись в разные стороны. - Надо пошарить по землянкам. Жратва, может, осталась, - нерешительнопредложил Валету его товарищ. - Пойдем. - Ты - вправо, я - влево. Пока наши подойдут, мы проверим. Валет чиркнул спичкой, шагнул в раскрытую дверь первой землянки,вылетел оттуда, будто кинутый пружиной: в землянке крест-накрест лежалидва трупа. Он в безрезультатных поисках пролез три землянки, пинкомрастворил дверь четвертой и едва не упал от чужого металлического оклика: - Wer ist das? [Кто это? (нем.)] Осыпанный огненным жаром. Валет молча отскочил назад. - Das bist du Otto? Weshalb bist du so spat gekommen? [Это ты, Отто?Отчего ты так поздно? (нем.)] - спросил немец, шагнув из землянки иленивым движением плеча поправляя накинутую внапашку шинель. - Руки! Руки подыми! Сдавайся! - хрипло крикнул Валет и присел, как покоманде "к бою!". Изумленный до немоты, немец медленно вытягивал руки, поворачивалсябоком, завороженными глазами глядя на остро сверкающее жало направленногона него штыка. Шинель упала у него с плеч, под мышками морщился рябьюоднобортный серо-зеленый мундир, поднятые большие рабочие руки тряслись, ипальцы шевелились, словно перебирая невидимые клавиши. Валет стоял, неменяя положения, оглядывая высокую, плотную фигуру немца, металлическиепуговицы мундира, короткие сшивные по бокам сапоги, бескозырку, надетуючуть набок. Потом он как-то сразу изменил положение, качнулся, каквытряхиваемый из своей нескладной шинели; издал странный горловой звук -не то кашель, не то всхлип; шагнул к немцу. - Беги! - сказал он пустым ломким голосом. - Беги, немец! У меня к тебезлобы нет. Стрелять не буду. Он прислонил к стене окопа винтовку, потянулся, приподнимаясь нацыпочки, достал правую руку немца. Уверенные движения его покорялипленного; тот опустил руку, чутко вслушиваясь в диковинные интонациичужого голоса. Валет, не колеблясь, сунул ему свою черствую, изрубцованнуюдвадцатилетним трудом руку, пожал холодные, безвольные пальцы немца иподнял ладонь; на нее, маленькую и желтую, испятненную коричневымибугорками давнишних мозолей, упали сиреневые лепестки ущербленного месяца. - Я - рабочий, - говорил Валет, дрожа как от озноба. - За что я тебябуду убивать? Беги! - И он легонько толкал немца правой рукой в плечо,указывая на черную вязь леса. - Беги, дурной, а то наши скоро... Немец все смотрел на откинутую руку Валета, смотрел, остро напрягаясь,чуть наклонившись вперед, разгадывая за непонятными словами их затаенныйсмысл. Так длилось секунду-другую; глаза его встретились с глазами Валета,и взгляд немца вдруг дрогнул радостной улыбкой. Отступив шаг назад, немецшироким жестом выбросил вперед руки, крепко стиснул руки Валета, затрясих, сверкая взволнованной улыбкой, нагибаясь и засматривая Валету в глаза: - Du entlasst mich?.. О, jetzt hab ich verstanden! Du bis-t einrussischer Arbeiter? Soziel-Demokrat, wie ich? So? О! O! Das ist wie imTraum... Mein Bruder, wie kann ich vergessen? Ich finde keine Worte. Nurdu bist ein wunderbarer wagender Junge... Ich... [Ты меня отпускаешь? О,теперь я понял! Ты - русский рабочий? Социал-демократ, как и я? Да? О! О!Это - как во сне... Мой брат, как я могу забыть... Я не нахожу слов... Ноты чудесный, храбрый парень... Я... (нем.)] Во вскипающем потоке чуждых по языку слов Валет уловил одно знакомое,вопрошающее - "социал-демократ?". - Ну да, я - социал-демократ. А ты беги... Прощай, браток. Лапу-то дай! Чутьем понявшие друг друга, они смотрели друг другу в глаза, - высокийстатный баварец и маленький русский солдат. Баварец шепнул: - In den zukunftigen Klassenkampfen werden wir in denselbcnSchutzengraben sein, nicht wahr, Genosse? [В будущих классовых битвах мыбудем в одних окопах. Не правда ли, товарищ? (нем.)] - и большим серымзверем вспрыгнул на бруствер. По лесу зачмокали шаги подходившей цепи. Впереди двигалась командачешских разведчиков со своим офицером. Они чуть не застрелили вылезавшегоиз землянки солдата, который шарил там в поисках съестного. - Свой! Не видишь... в рот те, в душу!.. - испуганно вскрикнул тот,увидя направленный на него черный глазок винтовочного дула. - Свои тута, - повторил он, прижимая к груди, как ребенка, чернуюбуханку хлеба. Унтер, опознав Валета, перепрыгнул через окоп, с усердием толкнулВалета в спину прикладом: - Изуродую! Кровь из носу! Ты где был? Валет шел, размякший, обессилевший, даже удар не произвел на негодолжного воздействия. Качнувшись, он поразил унтера несвойственным емудобродушным ответом: - Вперед шел. А ты не дерись. - А ты не болтайся собачьим хвостом! То он отстанет, то вперед уходит.Службу не знаешь? Первый год, что ли? - Помолчав, спросил: - Табачок есть? - Помятый только. - Тряхни. Унтер закурил, отошел к концу взвода. Уже перед рассветом чехи-разведчики в упор напоролись на немецкийнаблюдательный пост. Немцы раскололи тишину залпом. С ровными промежуткамидали еще два залпа. Над окопами взвилась красная ракета, зазвучали голоса,не успели затухнуть в воздухе багряные искры ракеты, как со стороны немцевначался артиллерийский обстрел. - Бум! бум! - и, догоняя первые гулкие удары, еще два: бум! бум! Кле-кле-кле-кле-вззи-и-и! - заквохтали с нарастающей силой снаряды, какбуравом выстреливая воздух, со скрежетом проносясь над головами солдатпервой полуроты; мгновение тишины - и далеко, возле переправы черезСтоход, облегчающий гул разрывов: бах!.. бах!.. Цепь, шедшая в сорока саженях позади чехов-разведчиков, после первогоже залпа залегла. Ракета вскинула алое зарево; при свете его Валет видел,как солдаты муравьями ползали меж кустов и деревьев, уже не брезгаягрязной землей, а прижимаясь к ней, ища защиты. Люди копошились у каждойрытвинки, никли за каждой крохотной складкой земли, совали головы в каждуюямку. И все же, когда майским ливнем буйно брызнул и затопотал по лесустрекочущий пулеметный огонь, - не выдержали: ползли назад, до пределавтягивая головы в плечи, гусеницами влипали в землю, передвигались, несгибая ни рук, ни ног, ползли по-змеиному, влача за собою по грязи след...Некоторые вскакивали и бежали. По лесу, осекая хвою, щепя сосны, сгадючьим шипом зарываясь в землю, скакали и, чмокая, рвались разрывныепули. Семнадцати человек недосчитались в первой полуроте, когда вернулись ковторой линии окопов. Неподалеку перестраивались казаки особой сотни. Онишли правее первой полуроты, шли осторожно и, возможно, застали бы немцевврасплох, предварительно сняв часовых, но, когда по чехам-разведчикам дализалп, немцы встревожились на всем участке. Бесцельно стреляя, убили двухказаков, одного ранили. Казаки принесли с собой раненого и убитых -выстраиваясь, переговаривались: - Похоронить надо своих. - Без нас похоронят. - Тут об живых надо думать, а мертвякам мало надо. Из штаба полка через полчаса был получен приказ: "После артиллерийскойподготовки приказываю батальону, совместно с особой казачьей сотней,атаковать противника и выбить его из первой линии окопов". Жиденькая подготовка длилась до двенадцати дня. Казаки и солдаты,выставив посты, отдыхали в землянках. В полдень пошли в атаку. Левее, наглавном участке, громыхала канонада - там наступали вновь. На самом конце правого фланга были забайкальские казаки, левее -Черноярский полк с особой казачьей сотней, за ними - Фанагорийскийгренадерский полк, дальше - Чембарский, Бугульминский, 208-й пехотный,211-й пехотный, Павлоградский, Венгровский; полки 53-й дивизии развивалинаступление в центре; весь левый фланг охватывала 2-я Туркестанскаястрелковая дивизия. Гремело на всем участке - русские наступали повсюду. Сотня шла негустой цепью. Левое крыло ее смыкалось с правым черноярцев.Едва показался хребет бруствера, немцы открыли ураганный огонь. Сотняперебегала без крика; залегали, опорожняли магазинные коробки винтовок ивновь бежали. Окончательно легли в пятидесяти шагах от окопов. Стреляли,не подымая голов. Немцы выбросили по всей линии окопов рогатки с сетчатойпроволокой. Две гранаты, кинутые Афонькой Озеровым, разорвались, отскочивот сетки. Он чуть приподнялся, хотел метнуть третью, но пуля вошла емуниже левого плеча, вышла у крестца. Иван Алексеевич, лежавший неподалеку,видел, как Афонька мелко засучил ногами и затих. Убили Прохора Шамиля -брата безрукого Алешки; третьим лег бывший атаман Маныцков, и сейчас жеподцепила пуля колченогого чубатого соседа Шамилей - Евлантия Калинина. Из второго взвода за полчаса выбыло восемь человек. Убили есаула -командира сотни, двух взводных офицеров, и сотня без команды отползланазад. Очутившись вне действия огня, казаки стеклись кучкой, недосчиталисьполовины людей. Отошли и черноярцы. В первом батальоне урон был ещезначительней, но, не глядя на это, из штаба полка - приказ: "Атакунемедленно возобновить, во что бы то ни стало выбить противника из первойлинии окопов. От успехов восстановления исходного положения зависитконечный успех операции по всей линии". Сотня рассыпалась реденькой цепью. Пошли опять. Под сокрушительнымогнем немцев залегли в ста шагах от окопов. Опять стали таять части, иобезумевшие люди врастали в землю, лежали, не поднимая головы, недвигаясь, опоенные ужасом смерти. Перед вечером вторая полурота черноярцев дрогнула и побежала. Крик"обошли!" донесло до казаков. Поднялись, катились назад, ломая кустарник,падая, теряя оружие. Выбежав на безопасное место, Иван Алексеевич упал подсломленной снарядом сосной, отдышался и тут увидел подходившего к немуГаврилу Лиховидова. Шел тот, пьяно кидая ногами, уронив глаза, что-тохватал в воздухе рукой, другой словно смахивал с лица невидимую паутину.При нем не было ни винтовки, ни шашки, над глазами низко свисали прямые,мокрые от пота темно-русые волосы. Околесив прогалину, он подошел к ИвануАлексеевичу. Стал, вонзив косой, неуловимо плывущий взгляд в землю. Ногиего в коленях мелко дрожали, подгибались, и Ивану Алексеевичу казалось,что Лиховидов приседает будто для того, чтобы взлететь. - Вот... видишь как... - начал Иван Алексеевич, пытаясь что-то сказать,но лицо Лиховидова пронизала судорога. - Стой! - вскричал тот и присел на корточки, топыря пальцы, испуганнооглядываясь. - Слухай! Я зараз песню заиграю. Прилетела господня пташка ксове, гутарит: Скажи, моя совушка, Скажи, Купреяновна, Кто ж тебя больше, Кто ж тебя старше? Вот орел - государь. Вот и коршун - майор, Вот и лунь - есаул, И витютени - удальцы, А голуби - атаманцы, Клиндухи - линейцы, Скворцы - калмыки, Галки - цыганки, Сороки - дворянки, Сера уточка - пехота, А казарки - молдаванки... - Погоди! - Иван Алексеевич побледнел. - Лиховидов, да чтой-то ты?.. Тызахворал? А? - Не мешай! - Он побагровел и, вновь вытягивая голубые губы вбессмысленную улыбку, тем же жутким речитативом продолжал: А казарки - молдаванки, Дудаки - дураки, Кваки - забияки, Вот грачи - антилерия, Вороны - волохи, Рыбники - скрыпники... Иван Алексеевич вскочил: - Пойдем, пойдем к своим, а то немцы заберут нас! Слышишь? Вырывая руку, торопясь, роняя с губ теплую слюну, Лиховидов продолжалвыкрикивать: Соловушки - музыканты, Касатушки - великанты, Чернопуз - голопуз, Синичка - сборщик, Воробей - десятник... И, неожиданно оборвав голос, запел тягуче-хрипло. Не песня, а волчийнарастающий вой рвался из его оскаленного рта. На острых клыковатых зубахпереливалась перламутром слюна. Иван Алексеевич с ужасом смотрел вбезумно-раскосые глаза недавнего товарища, на голову его с плотноприлегшими волосами и восковым слепком ушей. Уже с каким-то ожесточениемЛиховидов выл: Вот гремит слава трубой. Мы за Дунаем-рекой Турк-салтана победили, Християн освободили. Мы по горочкам летали Наподобье саранчи. Из берданочков стреляли Все донские казачки. Как курей, ваших индюшек, Перведем всех до пера. А детей ваших, марушек Заберем всех во плена. - Мартин! Мартин, поди ко мне! - закричал Иван Алексеевич, увидяковылявшего по прогалине Мартина Шамиля. Тот, опираясь на винтовку, подошел. - Помоги мне его отвесть. Видишь? - Иван Алексеевич указал глазами насумасшедшего. - Дошел до краю. Кровь в голову кинулась. Шамиль перевязал раненую ногу рукавом, оторванным от исподней рубахи;не глядя на Лиховидова, взял его под руку с одной стороны, Иван Алексеевич- с другой, пошли: Мы по горочкам летали Наподобье саранчи... - уже тише вскрикивал Лиховидов. Шамиль, болезненно морщась, упрашивалего: - Брось ты шуметь! Брось, ради Христа. Ты теперь отлетался вовзят.Брось! Как курей, ваших индюшек, Перведем всех до пера... Сумасшедший вырывался из рук казаков, петь не переставал и лишь изредкастискивал ладонями виски, скрипел зубами и, дрожа отвисшей челюстью,кособочил голову, опаленную горячим дыханием безумия.IV
Поиск по сайту: