 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 3 страница
VII
Обычно из верховских станиц Донецкого округа - Еланской, Вешенской,Мигулинской и Казанской - брали казаков в 11-й - 12-й армейские казачьиполки и в лейб-гвардии Атаманский. В 1914 году часть призванных на действительную военную службу казаковВешенской станицы влили почему-то в 3-й Донской казачий имени ЕрмакаТимофеевича полк, состоявший сплошь из казаков Усть-Медведицкого округа. Вчисле остальных попал в 3-й полк и Митька Коршунов. Вместе с некоторыми частями 3-й кавалерийской дивизии полк стоял вВильно. В июне сотни выступили из города на лунки [стать на лунки -поставить лошадей на подножный корм]. Теплился пасмурный летний день. Текучие облака табунились на небе,застили солнце. Полк шел походным порядком. Ревел оркестр. Господа офицерыв летних защитных фуражках и легких кителях ехали толпой. Над ними голубелпапиросный дымок. По сторонам от проселка мужики и нарядные бабы косили траву, смотрелииз-под ладоней на колонны казаков. Лошади заметно потели. В промежножьях копилась желтоватая пена, илегкий ветерок, тянувший с юго-востока, не сушил пота, а еще большеусугублял парную духоту. На полпути, неподалеку от какой-то деревушки, к пятой сотне приблудилсяжеребенок-стригун. Он вылетел из-за околицы, увидел плотную массу лошадейи, игогокнув, поскакал наперерез. Хвост его, еще не утративший ребяческойпушистости, относило на сторону, из-под точеных раковинок копытвспрядывала серыми пузырями пыль и оседала на притолоченной зеленке. Онподскакал к головному взводу, дурашливо ткнулся мордой в пах вахмистровуконю. Конь вскинул задок, но ударить не решился, пожалел, видно. - Брысь, дурак! - Вахмистр замахнулся плетью. Казаки засмеялись, обрадованные домашним, милым видом жеребенка. Тутслучилось непредвиденное: жеребенок нахально протиснулся между взводнымирядами, и взвод раскололся, утратил стройную, компактную до этого форму.Лошади, понукаемые казаками, топтались в нерешительности. Теснимый имижеребенок шел боком и норовил укусить ближнего к нему коня. Подлетел командир сотни. - Это что тут такое? В том месте, где затесался несуразный стригун, бочились и всхрапываликони, казаки, улыбаясь, хлестали его плетьми, кишмя кишел расстроенныйвзвод, а сзади напирали остальные, и рядом с дорогой скакал от хвостасотни разъяренный взводный офицер. - Что такое? - громыхнул командир сотни, направляя коня в серединугущины. - Жеребенок вот... - Влез промеж нас... - Не выгонишь дьяволенка!.. - Да ты его плетью! Чего жалеешь? Казаки виновато улыбались, натягивали поводья, удерживая разгоряченныхлошадей. - Вахмистр! Господин сотник, что это за черт? Приведите свой взвод впорядок, этого еще недоставало!.. Командир сотни отскакал в сторону. Лошадь его оступилась и сорваласьзадними ногами в придорожную канаву. Он дал ей шпоры и выскочил на тустороны канавы, на вал, заросший лебедой и желтопенной ромашкой. Вдалиостановилась группа офицеров. Войсковой старшина, запрокинув голову, тянулиз фляжки, и рука его отечески ласково лежала на нарядной окованной луке. Вахмистр разбил взвод, сквернословя, выгнал жеребенка за дорогу. Взводсомкнулся. Полтораста пар глаз глядели, как вахмистр, привстав настременах, рысил за жеребенком, а тот то останавливался, прислоняясьгрязным от присохшей коры помета боком к вахмистерскому трехвершковомуконю, то снова улепетывал, настобурчив хвост, и вахмистр никак не могдостать его плетью по спине, а все попадал по метелке хвоста. Хвостопускался, сбитый плетью, и через секунду опять его лихо относило ветром. Смеялась вся сотня. Смеялись офицеры. Даже на угрюмом лице есаулапоявилось кривое подобие улыбки. В третьем ряду головного взвода ехал Митька Коршунов с ИванковымМихаилом, казаком с хутора Каргина Вешенской станицы, и усть-хоперцемКозьмой Крючковым. Мордатый, широкий в плечах Иванков молчал, Крючков, попрозвищу "Верблюд", чуть рябоватый, сутулый казак, придирался к Митьке.Крючков был "старый" казак, то есть дослуживавший последний годдействительной, и по неписаным законам полка имел право, как и всякий"старый" казак, гонять молодых, вымуштровывать, за всякую пустяковинуввалить пряжек. Было установлено так: провинившемуся казаку призыва 1913года - тринадцать пряжек, 1914 года - четырнадцать. Вахмистры и офицерыпоощряли такой порядок, считая, что этим внедряется в казака понятие опочитании старших не только по чину, но и по возрасту. Крючков, недавно получивший нашивку приказного [приказный - здесь:звание нижнего чина в казачьих войсках царской армии (помощник урядника,ефрейтор)], сидел в седле сутулясь, по-птичьи горбатя вислые плечи. Онщурился на серое грудастое облако, спрашивал у Митьки, подражая голосомдомовитому командиру сотни есаулу Попову: - Э... скэжи мне, Кэршунов, как звэть нашего кэмэндира сэтни? Митька, не раз пробовавший пряжек за свою строптивость и непокорныйхарактер, натянул на лицо почтительное выражение. - Есаул Попов, господин старый казак! - Кэк? - Есаул Попов, господин старый казак! - Я не прэ это спрэшиваю. Ты мне скэжи, как его кличут прэмэж нэс,кэзэков? Иванков опасливо подмигнул Митьке и вывернул в улыбке трегубый рот.Митька оглянулся и увидел подъезжавшего сзади есаула Попова. - Ну? Этвечай! - Есаул Попов звать их, господин старый казак. - Четырнэдцэть пряжек. Гэвэри, гад! - Не знаю, господин старый казак! - А вот приедем на лунки, - заговорил Крючков подлинным голосом, - ятебе всыплю! Отвечай, когда спрашивают! - Не знаю. - Что ж ты, сволочуга, не знаешь, как его дражнют? Митька слышал позади осторожный воровской шаг есаульского коня, молчал. - Ну? - Крючков зло щурился. Позади в рядах сдержанно захохотали. Не поняв, над чем смеются, относяэтот смех на свой счет, Крючков вспыхнул: - Коршунов, ты гляди! Приедем - полсотни пряжек вварю! Митька повел плечами, решился: - Черногуз! - Ну, то-то и оно. - Крю-ю-уч-ков! - окликнули сзади. Господин старый казак дрогнул на седле и вытянулся в жилу. - Ты чтэ ж это, мерзэвэц, здесь выдумываешь? - заговорил есаул Попов,равняя свою лошадь с лошадью Крючкова. - Ты чему ж это учишь мэлодогокэзэка, а? Крючков моргал прижмуренными глазами. Щеки его заливала гуща бордовогорумянца. Сзади похохатывали. - Я кэго в прошлом гэду учил? Об чью мэрду этот нэготь слэмал?.. -Есаул поднес к носу Крючкова длинный заостренный ноготь мизинца ипошевелил усами. - Чтэб я бэльше этого не слэшал! Пэнимэешь, брэтец тымой? - Так точно, ваше благородие, понимаю! Есаул, помедлив, отъехал, придержал коня, пропуская сотню. Четвертая ипятая сотни двинулись рысью. - Сэтня, рысь вэзьми!.. Крючков, поправляя погонный ремень, оглянулся на отставшего есаула и,выравнивая пику, взбалмошно махнул головой. - Вот, с этим Черногузом! Откель он взялся? Весь потный от смеха, Иванков рассказывал: - Он давешь едет позади нас. Он все слыхал. Кубыть, учуял, про что речьидет. - Ты б хоть мигнул, дура. - А мне-то нужно. - Не нужно? Ага, четырнадцать пряжек по голой! Сотни разбились по окрестным помещичьим усадьбам. Днем косили помещикамклевер и луговую траву, ночью на отведенных участках пасли стреноженныхлошадей, при дымке костров поигрывали в карты, рассказывали сказки,дурили. Шестая сотня батрачила у крупного польского помещика Шнейдера. Офицерыжили во флигеле, играли в карты, пьянствовали, скопом ухаживали за дочкойуправляющего. Казаки разбили стан в трех верстах от усадьбы. По утрамприезжал к ним на беговых дрожках пан управляющий. Толстый, почтенныйшляхтич вставал с дрожек, разминая затекшие жирные ноги, и неизменноприветствовал "козаков" помахиваньем белого, с лакированным козырьком,картуза. - Иди с нами косить, пан! - Жир иди растряси трошки! - Бери косу, а то паралик захлестнет!.. - кричали из белорубашечныхшеренг казаков. Пан очень хладнокровно улыбался, вытирая каемчатым платком закатнуюрозовость лысины, и шел с вахмистром отводить новые участки покоснойтравы. В полдень приезжала кухня. Казаки умывались, шли за едой. Ели молча, зато уж в послеобеденный получасовой отдых наверстывалисьразговоры. - Трава тут поганая. Супротив нашей степовой не выйдет. - Пырею почти нету. - Наши в Донщине теперь уж откосились. - Скоро и мы прикончим. Вчерась рождение месяца, дождь обмывать будет. - Скупой поляк. За труды хучь бы по бутылке на гаврика пожаловал. - Ого-го-го! Он за бутылку в алтаре... - Во, братушки, что б это обозначало: чем богаче - тем скупее? - Это у царя спроси. - А дочерю помещикову кто видал? - А что? - Мя-а-асис-тая девка! - Баранинка? - Во-во... - С сырцом ба ее хрумкнул... - Правда ай нет, гутарют, что за нее из царского роду сваталися? - Простому рази такой шматок достанется? - Ребя, надысь слыхал брехню, будто высочайшая смотра нам будет. - Коту делать нечего, так он... - Ну, ты брось, Тарас! - Дай, дымнуть, а? - Чужбинник, дьявол, с длинной рукой - под церкву! - Гля, служивые, у Федотки и плям хорош, а куру нету. - Одна пепла осталась. - Тю, брат, разуй гляделки, там огню, как у доброй бабы! Лежали на животах. Курили. До красноты жгли оголенные спины. В сторонкечеловек пять старых казаков допытывались у одного из молодых: - Ты какой станицы? - Еланской. - Из козлов, значится? - Так точно. - А на чем у вас там соль возют? Неподалеку на попонке лежал Крючков Козьма, скучал, наматывал на палецжидкую поросль усов. - На конях. - А ишо на чем? - На быках. - Ну, а тарань с Крыму везут на чем? Знаешь, такие быки есть, с кочкамина спине, колючки жрут: как их звать-то? - Верблюды. - Огхо-хо-ха-ха!.. Крючков лениво подымался, шел к проштрафившемуся, по-верблюжьисутулясь, вытягивая кадыкастую шафранно-смуглую шею, на ходу снимал пояс. - Ложись! А вечерами в опаловой июньской темени в поле у огня: Поехал казак на чужбину далеку На добром своем коне вороном, Свою он краину навеки покинул... Убивается серебряный тенорок, и басы стелют бархатную густую печаль: Ему не вернуться в отеческий дом. Тенор берет ступенчатую высоту, хватает за самое оголенное: Напрасно казачка его молодая Все утро и вечер на север смотрит. Все ждет она, поджидает - с далекого края Когда же ее милый казак-душа прилетит. И многие голоса хлопочут над песней. Оттого и густа она и хмельна, какполесская брага: А там, за горами, где вьются метели, Зимою морозы лютые трещат, Где сдвинулись грозно и сосны и ели, Казачьи кости под снегом лежат. Рассказывают голоса нехитрую повесть казачьей жизни, и тенор-подголосоктрепещет жаворонком над апрельской талой землей: Казак, умирая, просил и молил Насыпать курган ему большой в головах. Вместе с ним тоскуют басы: Пущай на том на кургане калина родная Растет и красуется в ярких цветах. У другого огня - реже народу и песня иная: Ах, с моря буйного да с Азовского Корабли на Дон плывут. Возвертается домой Атаман молодой. У третьего, поодаль, огня, покашливая от дыма, вяжет сотенный краснобайзамысловатые петли сказки. Слушают с неослабным вниманием, изредка лишь,когда герой рассказа особенно ловко выворачивается из каверз, подстроенныхему москалями и нечистой силой, в полосе огня мелькнет чья-нибудь ладонь,шлепнет по голенищу сапога, продымленный, перхающий голос воскликнетвосхищенно: - Ах, язви-разъязви, вот здорово! И снова - текучий, бесперебойный голос рассказчика......Через неделю, после того как полк пришел на лунки, есаул Поповпозвал сотенного коваля и вахмистра. - Как кони? - к вахмистру. - Ничего, ваше благородие, очень приятно даже. Желобки на спинахпосравняли. Поправляются. Есаул в стрелку ссучил черный ус (отсюда и прозвище - Черногуз),сказал: - Прикэз от кэмэндира пэлка пэлудить стремена и удила. Будет вэсэчайшийсмэтр пэлку. Чтэбы все было с блэскэм: чтэ седлецо, чтэ все эстэльное.Чтэбы на кэзэков было любо, мило-дэрэго глянуть. Кэгда, брэтец ты мой,будет гэтово? Вахмистр глянул на коваля. Коваль глянул на вахмистра. Оба глянули наесаула: Вахмистр сказал: - Либо что к воскресенью, ваше благородие? - И почтительно тронулпальцем собственный заплесневелый в табачной зелени ус. - Смэтри у меня! - грозно предупредил есаул. С тем и ушли вахмистр с ковалем. С этого дня начались приготовления к высочайшему смотру. ИванковМихаил, сын каргинского коваля, - сам знающий коваль, - помогал лудитьстремена и удила, остальные сверх нормы скребли коней, чистили уздечки,терли битым кирпичом трензеля и металлические части конского убора. Через неделю полк блестел свеженьким двугривенным. Лоснилось глянцемвсе, от конских копыт до лиц казаков. В субботу командир полка полковникГреков смотрел полк и благодарил господ офицеров и казаков за ретивуюподготовку и бравый вид. Разматывалась голубая пряжа июльских дней. Добрели от сытых кормовказачьи кони, лишь казаки сумятились, червоточили их догадки: ни слуху нидуху про высочайший смотр... Неделя шла в коловертных разговорах, гоньбе,подготовке. Бревном по голове приказ - выступать в Вильно. К вечеру были там. По сотням второй приказ: убирать в цейхгауз сундукис казачьим добром и приготовиться к возможному выступлению. - Ваше благородие, к чему ба это? - изнывали казаки, выпытывая увзводных офицеров истину. Офицеры плечиками вздергивали. Сами за правду алтын бы заплатили. - Не знаю. - Маневры в присутствии государя будут? - Неизвестно пока. Вот офицерские ответы казакам на усладу. Девятнадцатого июля вестовойполкового командира перед вечером успел шепнуть приятелю, казаку шестойсотни Мрыхину, дневалившему на конюшне: - Война, дядя! - Брешешь?! - Истинный бог. А ты цыц! Наутро полк выстроили дивизионным порядком. Окна казарм тусклопоблескивали пыльным разбрызгом стекол. Полк в конном строю ждалкомандира. Перед шестой сотней - на подбористом коне есаул Попов. Левой рукой вбелой перчатке натягивает поводья. Конь бочит голову, изогнув колосистуюшею, чешет морду о связку грудных мускулов. Полковник вывернулся из-за угла казарменного корпуса, боком поставиллошадь перед строй. Адъютант достал платок, изящно топыря холеный мизинец,но высморкаться не успел. В напряженную тишину полковник кинул: - Казаки!.. - и властно загреб к себе общее внимание. "Вот оно", - подумал каждый. Пружинилось нетерпеливое волнение. МитькаКоршунов досадливо толкнул каблуком своего коня, переступавшего с ноги наногу. Рядом с ним в строю в крепкой посадке обмер Иванков, слушал,зевласто раскрыв трегубый рот с исчернью неровных зубов. За ним жмурился,горбатясь, Крючков, еще дальше - по-лошадиному стриг хрящами ушей Лапин,за ним виднелся рубчато выбритый кадык Щеголькова. -...Германия нам объявила войну. По выровненным рядам - шелест, будто по полю вызревшего чернобылогоячменя прошлась, гуляя, ветровая волна. Вскриком резнуло слух конскоержанье. Округленные глаза и квадратная чернота раскрытых ртов - в сторонупервой сотни: там, на левом фланге, заржал конь. Полковник говорил еще. Расстанавливая в необходимом порядке слова,пытался подпалить чувство национальной гордости, но перед глазами тысячиказаков - не шелк чужих знамен, шурша, клонился к ногам, а свое буднее,кровное, разметавшись, кликало, голосило: жены, дети, любушки, неубранныехлеба, осиротелые хутора, станицы... "Через два часа погрузка в эшелоны". Единственное, что ворвалось впамять каждому. Толпившиеся неподалеку жены офицеров плакали в платочки, к казармеватагами разъезжались казаки. Сотник Хопров почти на руках нес своюбелокурую беременную польку-жену. К вокзалу полк шел с песнями. Заглушили оркестр, и на полпути онконфузливо умолк. Офицерские жены ехали на извозчиках, по тротуарампенилась цветная толпа, щебнистую пыль сеяли конские копыта, и, насмехаясьнад своим и чужим горем, дергая левым плечом так, что лихорадочно ежилсясиний погон, кидал песенник-запевала охальные слова похабной казачьей: Девица красная, щуку я поймала... Сотня, нарочно сливая слова, под аккомпанемент свежекованых лошадиныхкопыт, несла к вокзалу, к красным вагонным куреням лишенько свое - песню: Щуку я, щуку я, щуку я поймала. Девица красная, уху я варила. Уху я, уху я, уху я варила. От хвоста сотни, весь багровый от смеха и смущения, скакал к песенникамполковой адъютант. Запевала, наотлет занося, бросал поводья, циничноподмигивал в густые на тротуарах толпы провожавших казаков женщин, и пожженой бронзе его щек к черным усикам стекал горький полынный настой, а непот. Девица красная сваху я кормила... Сваху я, сваху я, сваху я кормила... На путях предостерегающе трезво ревел, набирая пары, паровоз. Эшелоны... Эшелоны... Эшелоны... Эшелоны несчетно! По артериям страны, по железным путям, к западной границе гонитвзбаламученная Россия серошинельную кровь.VIII
В местечке Торжок полк разбили по сотням. Шестая сотня, на основанииприказа штаба дивизии, была послана в распоряжение Третьего армейскогопехотного корпуса и, пройдя походным порядком до местечка Пеликалие,выставила посты. Граница еще охранялась нашими пограничными частями. Подтягивалисьпехотные части и артиллерия. К вечеру двадцать четвертого июля в местечкоприбыли батальон 108-го Глебовского полка и батарея. В близлежащемфольварке Александровском находился пост из девяти казаков под начальствомвзводного урядника. В ночь на двадцать седьмое есаул Попов вызвал к себе вахмистра и казакаАстахова. Астахов вернулся к взводу уже затемно. Митька Коршунов только чтопривел с водопоя коня. - Это ты, Астахов? - окликнул он. - Я. А Крючков с ребятами где? - Там, в халупе. Астахов, большой, грузноватый и черный казак, подслепо жмурясь, вошел вхалупу. За столом у лампы-коптюшки Щегольков сшивал дратвой порванныйчембур. Крючков, заложив руки за спину, стоял у печи, подмигивал Иванкову,указывая на оплывшего в водянке хозяина-поляка, лежавшего на кровати. Онитолько что пересмеялись, и у Иванкова еще дергал розовые щеки смешок. - Завтра, ребята, чуть свет выезжать на пост. - Куда? - спросил Щегольков и, заглядевшись, уронил не всученную вдратву щетинку. - В местечко Любов. - Кто поедет? - спросил Митька Коршунов, входя и ставя у порогацебарку. - Поедут со мной Щегольков, Крючков, Рвачев, Попов и ты, Иванков. - А я, Павлыч? - Ты, Митрий, останешься. - Ну и черт с вами! Крючков оторвался от печки; с хрустом потягиваясь, спросил у хозяина: - Сколько до Любови до этой верст кладут? - Четыре мили. - Тут близко, - сказал Астахов и, присаживаясь на лавку, снял сапог. -А где тут портянку высушить? Выехали на заре. У колодца на выезде босая девка черпала бадьей воду.Крючков приостановил коня. - Дай напиться, любушка! Девка, придерживая рукой холстинную юбку, прошлепала по луже розовыминогами; улыбаясь серыми, в густой опуши ресниц, глазами, подала бадью.Крючков пил, рука его, державшая на весу тяжелую бадью, дрожала отнапряжения; на красную лампасину шлепали, дробясь и стекая, капли. - Спаси Христос, сероглазая! - Богу Иисусу. Она приняла бадью и отошла, оглядываясь, улыбаясь. - Ты чего скалишься, поедем со мной! - Крючков посунулся на седле,словно место уступал. - Трогай! - крикнул, отъезжая, Астахов. Рвачев насмешливо скосился на Крючкова: - Загляделся? - У ней ноги красные, как у гулюшки, - засмеялся Крючков, и все, как покоманде, оглянулись. Девка нагнулась над срубом, выставив туго обтянутый раздвоенный зад,раскорячив красноикрые полные ноги. - Жениться ба... - вздохнул Попов. - Дай я те плеткой оженю разок, - предложил Астахов. - Плеткой что... - Жеребцуешь? - Выложить его придется! - Мы ему перекрут, как бугаю, сделаем. Пересмеиваясь, казаки пошли рысью. С ближнего холма завиднелосьраскинутое в ложбине и по изволоку местечко Любов. За спинами из-за холмавставало солнце. В стороне над чашечкой телеграфного столба надсаживалсяжаворонок. Астахов - как только что окончивший учебную команду - был назначенначальником поста. Он выбрал место стоянки в последнем дворе, стоявшем наотшибе, в сторону границы. Хозяин - бритый кривоногий поляк в белойвойлочной шляпе - отвел казаков в стодол, указал, где поставить лошадей.За стодолом, за реденьким пряслом зеленела деляна клевера. Взгорьегорбилось до ближнего леса, дальше белесились хлеба, перерезанные дорогой,и опять зеленые глянцевые ломти клевера. За стодолом у канавки дежурилипоочередно, с биноклем. Остальные лежали в прохладном стодоле. Пахло тамслежавшимся хлебом, пылью мякины, мышиным пометом и сладким плесневелымдушком земляной ржавчины. Иванков, примостившись в темном углу у плуга, спал до вечера. Егоразбудили на закате солнца. Крючков, в щепоть захватив кожу у него на шее,оттягивал ее, приговаривая: - Разъелся на казенных харчах, нажрал калкан, ишь! Вставай, ляда, идинемцев карауль! - Не дури, Козьма! - Вставай. - Ну, брось! Ну, не дури... я зараз встану. Он поднялся, опухший, красный. Покрутил котельчатой короткошеейголовой, надежно приделанной к широким плечам, чмыкая носом (простыл, лежана сырой земле), перевязал патронташ и волоком потянул за собой к выходувинтовку. Сменил Щеголькова и, приладив бинокль, долго глядел насеверо-запад, к лесу. Там бугрился под ветром белесый размет хлебов, на зеленый мысокольхового леса низвергался рудой поток закатного солнца. За местечком вречушке (лежала она голубой нарядной дугой) кричали купающиеся ребятишки.Женский контральтовый голос звал: "Стасю! Ста-а-асю! идзь до мне!"Щегольков свернул покурить, сказал, уходя: - Закат вон как погорел. К ветру. - К ветру, - согласился Иванков. Ночью кони стояли расседланные. В местечке гасли огни и шумок. Наследующий день утром Крючков вызвал Иванкова из стодола. - Пойдем в местечко. - Чего? - Пожрем чего-нибудь, выпьем. - Навряд, - усомнился Иванков. - Я тебе говорю. Я спрашивал хозяина. Вон в энтой халупе, видишь, вонсарай черепичный? - Крючков указал черным ногтястым пальцем. - Там ушинкаря пиво есть, пойдем? Пошли. Их окликнул выглянувший из дверей стодола Астахов. - Вы куда? Крючков, чином старший Астахова, отмахнулся. - Зараз придем. - Вернитесь, ребята! - Не гавкай! Старый, пейсатый, с вывернутым веком еврей встретил казаков поклонами. - Пиво есть? - Уже нет, господин козак. - Мы за деньги. - Езус-Мария, да разве я... Ах, господин козак, верьте честному еврею,нет пива! - Брешешь ты, жид! - Та, пан козак! Я уже говорю. - Ты вот чего... - досадливо перебил Крючков и полез в карман шароварза потертым кошельком. - Ты дай нам, а то ругаться зачну! Еврей мизинцем прижал к ладони монету, опустил вывернутое трубочкойвеко и пошел в сени. Спустя минуту принес влажную, с ячменной шелухой на стенках бутылкуводки. - А говорил - нету. Эх ты, папаша! - Я говорил - пива нету. - Закусить-то дай чего-нибудь. Крючков шлепком высадил пробку, налил чашку вровень с выщербленнымикраями. Вышли полупьяные. Крючков приплясывал и грозил кулаком в окна, зиявшиечерными провалами глаз. В стодоле зевал Астахов. За стенкой мокро хрустели сеном кони. Вечером уехал с донесением Попов. День разменяли в безделье. Вечер. Ночь. Над местечком в выси - желтый месяц. Изредка в саду за домом упадет с яблони вызревший плод. Слышен мокрыйшлепок. Около полуночи Иванков услышал конский топот по улице местечка.Вылез из канавы, вглядываясь, но на месяц легло облако; ничего не видно засерой непроглядью. Он растолкал спавшего у входа в стодол Крючкова. - Козьма, конные идут! Встань-ка! - Откуда? - По местечку. Вышли. По улице, саженях в пятидесяти, хрушко чечекал копытный говор. - Побегем в сад. Оттель слышнее. Мимо дома - рысью в садок. Залегли под плетнем. Глухой говор. Звякстремени. Скрип седел. Ближе. Видны смутные очертания всадников. Едут по четыре в ряд. - Кто едет? - А тебе кого надо? - откликнулся тенорок из передних рядов. - Кто едет? Стрелять буду! - Крючков клацнул затвором. - Тррр, - остановил лошадь один и подъехал к плетню. - Это пограничныйотряд. Пост, что ли? - Пост. - Какого полка? - Третьего казачьего. - С кем это ты там, Тришин? - спросили из темноты. Подъехавший отозвался: - Это казачий пост, ваше благородие. К плетню подъехал еще один. - Здорово, казаки! - Здравствуйте, - не сразу откликнулся Иванков. - Давно вы тут? - Со вчерашнего дня. Второй подъехавший зажег спичку, закуривая, и Крючков увидел офицера вформе пограничника. - Наш пограничный полк сняли с границы, - заговорил офицер, пыхаяпапироской. - Имейте в виду, что вы теперь - лобовые. Противник завтра,пожалуй, продвинется сюда. - Вы куда же едете, ваше благородие? - спросил Крючков, не снимаяпальца со спуска. - Мы должны в двух верстах отсюда присоединиться к нашему эскадрону.Ну, трогай, ребята! Всего хорошего, казачки! - Час добрый. Ветер сорвал с месяца завесу тучи, и на местечко, на купы садов, нашишкастую верхушку стодола, на отряд, выезжавший на взгорье, потек желтыймертвенный свет. Утром уехал с донесением в сотню Рвачев. Астахов переговорил схозяином, и тот, за небольшую плату, разрешил скосить лошадям клевера. Сночи лошади стояли оседланные. Казаков пугало то, что они остались лицом клицу с противником. Раньше, когда знали, что впереди пограничная стража,не было этого чувства оторванности и одиночества; тем сильнее сказалосьоно после известия о том, что граница обнажена. Хозяйская пашня была неподалеку от стодола. Астахов назначил коситьИванкова и Щеголькова. Хозяин, под белым лопухом войлочной шляпы, повел ихк своей деляне. Щегольков косил, Иванков сгребал влажную тяжелую траву иувязывал ее в фуражирки. В это время Астахов, наблюдавший в бинокль задорогой, манившей к границе, увидел бежавшего по полю с юго-западнойстороны мальчишку. Тот бурым неслинявшим зайцем катился с пригорка и ещеиздали что-то кричал, махая длинными рукавами пиджака. Подбежал и, глотаявоздух, поводя округленными глазами, крикнул: - Козак, козак, пшишел герман! Герман пшишел оттонд. Он протянул хоботок длинного рукава, и Астахов, припавший к биноклю,увидел в окружье стекол далекую густую группу конных. Не отдирая от глазбинокля, зыкнул: - Крючков! Тот выскочил из косых дверей стодола, оглядываясь. - Беги, ребят кличь! Немцы! Немецкий разъезд! Он слышал топот бежавшего Крючкова и теперь уже ясно видел в бинокльплывущую за рыжеватой полосой травы кучку всадников. Он различал даже гнедую масть их лошадей и темно-синюю окраскумундиров. Их было больше двадцати человек. Ехали они, тесно скучившись, вбеспорядке; ехали с юго-западной стороны, в то время как наблюдатель ждалих с северо-запада. Они пересекли дорогу и пошли наискось по гребню надкотловиной, в которой разметалось местечко Любов. Высунув из морщиненных губ кутец прикушенного языка, сопя отнапряжения, Иванков затягивал в фуражирку ворох травья. Рядом с ним,посасывая трубочку, стоял колченогий хозяин-поляк. Он сунул руки за пояс,из-под полей шляпы, насупясь, оглядывал косившего Щеголькова. - Рази это коса? - ругался тот, злобно взмахивая игрушечно-маленькойкосой. - Косишь ей? - Косю, - ответил поляк, заплетая языком за обгрызенный мундштук, ивыпростал один палец из-за пояса. - Этой твоей косой у бабы на причинном месте косить! - Угу-м, - согласился поляк. Иванков прыснул. Он хотел что-то сказать, но, оглянувшись, увиделбежавшего по пашне Крючкова. Тот бежал, приподняв рукой шашку, вихляяногами по кочковатой пахоте. - Бросайте! - Чего ишо? - спросил Щегольков, втыкая косу острием в землю. - Немцы! Иванков выронил фуражирку. Хозяин, пригибаясь, почти цепляя рукамиземлю, словно над ним взыкали пули, побежал к дому. Только что добрались до стодола и, запыхавшись, вскочили на коней, -увидели роту русских солдат, втекавшую со стороны Пеликалие в местечко.Казаки поскакали навстречу. Астахов доложил командиру роты, что по бугру,огибая местечко, идет немецкий разъезд. Капитан строго оглядел носки своихсапог, присыпанные пыльным инеем, спросил: - Сколько их? - Больше двадцати человек. - Езжайте им наперерез, а мы отсюда их обстреляем. - Он повернулся кроте, скомандовал построение и быстрым маршем повел солдат. Когда казаки выскочили на бугор, немцы, уже опередив их, шли рысью,пересекая дорогу на Пеликалие. Впереди выделялся офицер на светло-рыжемкуцехвостом коне. - Вдогон! Мы их нагоним на второй пост! - скомандовал Астахов. Приставший к ним в местечке конный пограничник отстал. - Ты чего же? Отломил, брат? - оборачиваясь, крикнул Астахов. Пограничник махнул рукой, шагом стал съезжать в местечко. Казаки шлишибкой рысью. Даже невооруженным глазом ясно стало видно синюю формунемецких драгун. Они ехали куцей рысью по направлению на второй пост,стоявший в фольварке верстах в трех от местечка, и оглядывались наказаков. Расстояние, разделявшее их, заметно сокращалось. - Обстреляем! - хрипнул Астахов, прыгая с седла. Стоя, намотав на руки поводья, дали залп. Лошадь Иванкова стала вдыбки, повалила хозяина. Падая, он видел, как один из немцев валился слошади: вначале лениво клонился на бок и вдруг, кинув руками, упал. Немцы,не останавливаясь, не вынимая из чехлов карабинов, поскакали, переходя внамет. Рассыпались реже. Ветер крутил матерчатые флюгерки на их пиках.Астахов первым вскочил на коня. Налегли на плети. Немецкий разъезд подострым углом повернул влево, и казаки, преследуя их, проскакали саженях всорока от упавшего немца. Дальше шла холмистая местность, изрезаннаянеглубокими ложбинами, изморщиненная зубчатыми ярками. Как только немцыподнимались из ложбины на ту сторону, - казаки спешивались и выпускали имвслед по обойме. Против второго поста свалили еще одного. - Упал! - крикнул Крючков, занося ногу в стремя. - Из фольварка зараз наши!.. Тут второй пост... - бормотнул Астахов,загоняя обкуренным желтым пальцем в магазинную коробку новую обойму. Немцы перешли на ровную рысь. Проезжая, поглядывали на фольварк. Нодвор был пустынен, черепичные крыши построек ненасытно лизало солнце.Астахов выстрелил с коня. Чуть приотставший задний немец мотнул головой идал лошади шпоры. Уже после выяснилось: казаки ушли со второго поста этой ночью, узнав,что телеграфные провода в полуверсте от фольварка перерезаны. - На первый пост погоним! - крикнул, поворачиваясь к остальным,Астахов. И тут только Иванков заметил, что у Астахова шелушится нос, тонкаяшкурка висит на ноздрине. - Чего они не обороняются? - тоскливо спросил он, поправляя за спинойвинтовку. - Погоди ишо... - кинул Щегольков, дыша, как сапная лошадь. Немцы спустились в первую ложбину не оглядываясь. По ту сторону чернелапахота, с этой стороны щетинился бурьянок и редкий кустарник. Астаховостановил коня, сдвинул фуражку, вытер тыльной стороной ладони зернистыйпот. Оглядел остальных; сплюнув комок слюны, сказал: - Иванков, езжай к котловине, глянь, где они. Иванков, кирпично-красный, с мокрой-от пота спиной, жадно облизалзачерствелые губы, поехал. - Курнуть бы, - шепотом сказал Крючков, отгоняя плетью овода. Иванков ехал шагом, приподнимаясь на стременах, заглядывая в низкотловины. Сначала он увидел колышущиеся кончики пик, потом внезапнопоказались немцы, повернувшие лошадей, шедшие из-под склона котловины ватаку. Впереди, картинно подняв палаш, скакал офицер. За момент, когдаповорачивал коня, Иванков запечатлел в памяти безусое нахмуренное лицоофицера, статную его посадку. Градом по сердцу - топот немецких коней.Спиной до боли ощутил Иванков щиплющий холодок смерти. Он крутнул коня имолча поскакал назад. Астахов не успел сложить кисет, сунул его мимо кармана. Крючков, увидев за спиной Иванкова немцев, поскакал первый.Правофланговые немцы шли Иванкову наперерез. Настигали его с диковиннойбыстротой. Он хлестал коня плетью, оглядывался. Кривые судороги сводилиему посеревшее лицо, выдавливали из орбит глаза. Впереди, припав к луке,скакал Астахов. За Крючковым и Щегольковым вихрилась бурая пыль. "Вот! Вот! Догонит!" - стыла мысль, и Иванков не думал об обороне;сжимая в комок свое большое полное тело, головой касался холки коня. Его догнал рослый рыжеватый немец. Пикой пырнул его в спину. Острие,пронизав ременный пояс, наискось на полвершка вошло в тело. - Братцы, вертайтесь!.. - обезумев, крикнул Иванков и выдернул из ноженшашку. Он отвел второй удар, направленный ему в бок, и, привстав, рубнулпо спине скакавшего с левой стороны немца. Его окружили. Рослый немецкийконь грудью ударился о бок его коня, чуть не сшиб с ног, и близко, в упор,увидел Иванков страшную муть чужого лица. Первый подскакал Астахов. Его оттерли в сторону. Он отмахивался шашкой,вьюном вертелся в седле, оскаленный, изменившийся в лице, как мертвец.Иванкова концом палаша полоснули по шее. С левой стороны над ним выросдрагун, и блекло в глазах метнулся на взлете разящий палаш. Иванковподставил шашку: сталь о сталь брызгнула визгом. Сзади пикой поддели емупогонный ремень, настойчиво срывали его с плеча. За вскинутой головой конямаячило потное, разгоряченное лицо веснушчатого немолодого немца. Дрожаотвисшей челюстью, немец бестолково ширял палашом, норовя попасть Иванковув грудь. Палаш не доставал, и немец, кинув его, рвал из пристроченного кседлу желтого чехла карабин, не спуская с Иванкова часто мигающих,напуганных коричневых глаз. Он не успел вытащить карабин, через лошадь егодостал пикой Крючков, и немец, разрывая на груди темно-синий мундир,запрокидываясь назад, испуганно-удивленно ахнул. - Майн готт! В стороне человек восемь драгун окружили Крючкова. Его хотели взятьживьем, но он, подняв на дыбы коня, вихляясь всем телом, отбивался шашкойдо тех пор, пока ее не выбили. Выхватив у ближнего немца пику, онразвернул ее, как на ученье. Отхлынувшие немцы щепили ее палашами. Возле небольшого клинасуглинистой невеселой пахоты грудились, перекипали, колыхаясь в схватке,как под ветром. Озверев от страха, казаки и немцы кололи и рубили по чемпопало: по спинам, по рукам, по лошадям и оружию... Обеспамятевшие отсмертного ужаса лошади налетали и бестолково сшибались. Овладев собой,Иванков несколько раз пытался поразить наседавшего на него длиннолицегобелесого драгуна в голову, но шашка падала на стальные боковые пластинкикаски, соскальзывала. Астахов прорвал кольцо и выскочил, истекая кровью. За ним погналсянемецкий офицер. Почти в упор убил его Астахов выстрелом, сорвав с плечавинтовку. Это и послужило переломным моментом в схватке. Немцы, всеизраненные нелепыми ударами, потеряв офицера, рассыпались, отошли. Их непреследовали. По ним не стреляли вслед. Казаки поскакали напрямки кместечку Пеликалие, к сотне; немцы, подняв упавшего с седла раненоготоварища, уходили к границе. Отскакав с полверсты, Иванков зашатался. - Я все... Я падаю! - Он остановил коня, но Астахов дернул поводья. - Ходу! Крючков размазывал по лицу кровь, щупал грудь. На гимнастерке рдяномокрели пятна. От фольварка, где находился второй пост, разбились надвое. - Направо ехать, - сказал Астахов, указывая на сказочно зеленевшее задвором болото в ольшанике. - Нет, налево! - упрямился Крючков. Разъехались. Астахов с Иванковым приехали в местечко позже. У околицыих ждали казаки своей сотни. Иванков кинул поводья, прыгнул о седла и, закачавшись, упал. Иззакаменевшей руки его с трудом вынули шашку. Спустя час почти вся сотня выехала на место, где был убит германскийофицер. Казаки сняли с него обувь, одежду и оружие, толпились,рассматривая молодое, нахмуренное, уже пожелтевшее лицо убитого.Усть-хоперец Тарасов успел снять с убитого часы с серебряной решеткой итут же продал их взводному уряднику. В бумажнике нашли немного денег,письмо, локон белокурых волос в конверте и фотографию девушки с надменнымулыбающимся ртом.IX
Поиск по сайту: