АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 6 страница
Назначение генерала Корнилова главнокомандующим Юго-Западного фронтавстречено было офицерским составом 14-го полка с большим сочувствием. Онем говорили с любовью и уважением, как о человеке, обладающем железнымхарактером и, несомненно, могущем вывести страну из тупика, в которыйзавело ее Временное правительство. Особенно горячо встретил это назначение Листницкий. Он через младшихофицеров сотен и близких к нему казаков пытался узнать, как относятся кэтому казаки, но полученные сведения его не порадовали. Молчали казаки илиотделывались апатичными ответами: - Нам все одно... - Какой он, кто его знает... - Кабы он насчет замиренья постарался, тогда, конешно... - Нам от его повышенья легше не будет, небось! Через несколько дней среди офицеров, общавшихся с более широкимикругами гражданского населения и военных, передавались упорные слухи, чтобудто бы Корнилов жмет на Временное правительство, требуя восстановлениясмертной казни на фронте и проведения многих решительных мероприятий, откоторых зависит участь армии и исход войны. Говорили о том, что Керенскийбоится Корнилова и, наверное, приложит все усилия к тому, чтобы заменитьего на должности главнокомандующего фронта более податливым генералом.Назывались известные в военной среде имена генералов. 19 июля всех поразило правительственное сообщение о назначенииКорнилова верховным главнокомандующим. Вскоре же подъесаул Атарщиков,имевший обширные знакомства в Главном комитете Офицерского союза,рассказывал, ссылаясь на вполне достоверные источники, что Корнилов взаписке, приготовленной для доклада Временному правительству, настаивал нанеобходимости следующих главнейших мероприятий: введения на всейтерритории страны в отношении тыловых войск и населения юрисдикциивоенно-полевых судов, с применением смертной казни; восстановлениядисциплинарной власти военных начальников; введения в узкие рамкидеятельности комитетов в воинских частях и т.д. В этот же день вечером Листницкий в разговоре с офицерами своей сотни идругих сотен остро и прямо поставил вопрос: с кем они идут? - Господа офицеры! - говорил он со сдержанным волнением. - Мы живемдружной семьей. Мы знаем, что представляет каждый из нас, но до сей порымногие больные вопросы между нами остались невырешенными. И вот именнотеперь, когда отчетливо намечаются перспективы расхождения верховного справительством, нам необходимо ребром поставить вопрос: с кем и за когомы? Давайте же поговорим по-товарищески, не кривя душой. Подъесаул Атарщиков ответил первый: - Я за генерала Корнилова готов и свою и чужую кровь цедить! Этокристальной честности человек, и только он один в состоянии поставитьРоссию на ноги. Смотрите, что он делает в армии! Ведь только благодаря емуотчасти развязали руки военачальникам, а было сплошное засилье комитетов,братанье, дезертирство. Какой может быть разговор? Всякий порядочныйчеловек за Корнилова! Тонконогий, непомерно грудастый и широкоплечий Атарщиков говорилзапальчиво. Видно, трогал его за живое поднятый вопрос. Кончив, он огляделгруппировавшихся у стола офицеров, выжидательно постукал по портсигарумундштуком папиросы. На нижнем веке его правого глаза коричневой выпуклойгорошиной сидела родинка. Она мешала верхнему веку плотно прикрывать глаз,и от этого при первом взгляде на Атарщикова создавалось впечатление, будтоглаза его тронуты постоянной снисходительно выжидающей усмешкой. - Если выбирать между большевиками, Керенским и Корниловым, то,разумеется, мы за Корнилова. - Нам трудно судить, чего хочет Корнилов: только ли восстановленияпорядка в России или восстановления еще чего-нибудь... - Это не ответ на принципиальный вопрос! - Нет, ответ! - А если и ответ, то неумный, во всяком случае. - А чего вы боитесь, сотник? Восстановления монархии? - Я не боюсь этого, а, напротив, желаю. - Так в чем же дело? - Господа! - твердым, обветрившим голосом заговорил Долгов, недавнийвахмистр, получивший за боевые отличия хорунжего. - О чем вы спорите? А выстепенно скажите, что нам, казакам, надо держаться за генерала Корнилова,как дитю за материн подол. Это без всяких лукавствий, напрямик! Оторвемсяот него - пропадем! Расея навозом нас загребет. Тут уж дело ясное: куда он- туда и мы. - Вот это - да! Атарщиков с восхищением хлопнул Долгова по плечу и смеющимися глазамиуставился на Листницкого. Тот, улыбаясь, волнуясь, разглаживал на коленяхскладки брюк. - Так как же, господа офицеры, атаманы? - приподнятым голосомвоскликнул Атарщиков. - За Корнилова мы?.. - Ну конечно! - Долгов сразу разрубил гордиев узел. - Все офицерство за него! - Мы не хотим быть исключением. - Дорогому Лавру Георгиевичу, казаку и герою - ура! Смеясь и чокаясь, офицеры пили чаи. Разговор, утративший недавнююнапряженность, вертелся вокруг событий последних дней. - Мы-то гужом за верховного, а вот казаки мнутся... - нерешительносказал Долгов. - Как это "мнутся"? - спросил Листницкий. - А так. Мнутся - и шабаш... Им, сукиным сынам, по домам к бабамохота... Жизня-то нетеплая остобрыдла... - Наше дело - увлечь за собой казаков! - Сотник Чернокутов брякнулкулаком по столу. - Увлечь! На то мы и носим офицерские погоны! - Казакам надо терпеливо разъяснять, с кем им по пути. Листницкий постучал ложечкой о стакан; собрав внимание офицеров,раздельно сказал: - Прошу запомнить, господа, что наша работа сейчас должна сводиться вотименно, как сказал Атарщиков, к разъяснению казакам истинного положениявещей. Казака надо вырвать из-под влияния комитетов. Тут нужна ломкахарактеров, примерно такая же, если не большая, которую большинству из наспришлось пережить после Февральского переворота. В прежнее время -допустим, в шестнадцатом году - я мог избить казака, рискуя тем, что в боюон мне пустит в затылок пулю, а после февраля пришлось свернуться, потомучто, если бы я ударил какого-нибудь дурака, - меня убили бы здесь же, вокопах, не дожидаясь удобного момента. Теперь совсем иное дело. Мы должны,- Листницкий подчеркнул это слово, - сродниться с казаком! От этогозависит все. Вы знаете, что творится сейчас в Первом и Четвертом полках? - Кошмар! - Вот именно - кошмар! - продолжал Листницкий. - Офицеры отгораживалисьот казаков прежней стеной, и в результате казаки все поголовно подпали подвлияние большевиков и сами на девяносто процентов стали большевиками. Ведьясно, что грозных событий нам не миновать... Дни третьего и пятого июля -только суровое предостережение всем беспечным. Или нам за Корниловапридется драться с войсками революционной демократии, или большевики,накопив силы и расширив свое влияние, качнут еще одной революцией. У нихпередышка, концентрация сил, а у нас - расхлябанность... Да разве же можнотак?! Вот будущей-то перетряске и пригодится надежный казак... - Мы без казаков, конешно, ноль без палочки, - вздохнул Долгов. - Верно, Листницкий! - Очень даже верно. - Россия одной ногой в могиле... - Ты думаешь, мы этого не понимаем? Понимаем, но иногда бессильнычто-либо сделать. "Приказ N_I" ["Приказ N_I" (1/III - 1917 г.)Исполнительного комитета Петроградского Совета, изданный под давлениемреволюционно настроенных масс, вводил выборные организации в войсковыхчастях и контроль этих организаций над действиями старого царскогокомандного состава] и "Окопная правда" [боевая большевистская газета] сеютсвои семена. - А мы любуемся на всходы вместо того, чтобы вытоптать их и выжечьдотла! - крикнул Атарщиков. - Нет, не любуемся, - мы бессильны! - Врете, хорунжий! Мы просто нерадивы! - Неправда! - Докажите! - Тише, господа! - "Правду" разгромили... Керенский задним умом умен... - Что это... базар, что ли? Нельзя же! Поднявшийся гул бестолковых выкриков понемногу утих. Командир одной изсотен, с чрезвычайным интересом вслушивавшийся в слова Листницкого,попросил внимания: - Я предлагаю дать возможность есаулу Листницкому докончить. - Просим! Листницкий, потирая кулаками острые углы колен, продолжал: - Я говорю, что тогда, то есть в будущих боях, в гражданской войне, - ятолько сейчас понял, что она неизбежна, - и понадобится верный казак. Надобиться и отвоевать его у комитетов, тяготеющих к большевикам. В этомкровная необходимость! Ведь в случае новых потрясений казаки Первого иЧетвертого полков перестреляют своих офицеров... - Ясно! - Церемониться не будут! -...И на их опыте, - очень горьком, к слову сказать, - должны мыучиться. Казаков Первого и Четвертого полков - хотя, впрочем, какие онитеперь казаки? - в будущем придется вешать через одного, а то и простосвалить всех... Сорную траву из поля вон! Так давайте же удержим своихказаков от ошибок, за которые им придется впоследствии нести расплату. После Листницкого взял слово тот самый командир сотни, который слушалего с таким исключительным вниманием. Старый кадровый офицер, служивший вполку девять лет, получивший за войну четыре ранения, он говорил о том,что в прежнее время тяжело было служить. Казачьи офицеры были назадворках, держались в черном теле, движение по службе было слабым, и дляпреобладающей части офицерских кадров чин войскового старшины былпоследним; этим обстоятельством, по его словам, и объяснялась инертностьказачьих верхушек в момент низвержения самодержавия. Но, несмотря на это,говорил он, надо всемерно поддерживать Корнилова, прочнее связавшись с нимчерез Совет союза казачьих войск и Главный комитет Офицерского союза. - Пусть Корнилов будет диктатором - для казачьих войск это спасение.При нем мы, может быть, будем даже лучше жить, чем при царе. Время утекло далеко за полночь. Над головой простая, белесая, враспатлаченных космах облаков стояла ночь. Из окна виден был темный шпильадмиралтейской башни и желтый половодный разлив огней. Офицеры проговорили до рассвета. Решено было в неделю три разапроводить с казаками беседы на политические темы, взводным офицерам быловменено в обязанность ежедневно заниматься со взводами гимнастикой ичиткой, для того, чтобы заполнить свободное время и вырвать умы казаков изразлагающей атмосферы политики. Перед уходом пели "Всколыхнулся, взволновался православный тихий Дон",допивали десятый самовар, под звон стаканов шутливые произносились тосты.И уже совсем перед концом Атарщиков, пошептавшись с Долговым, крикнул: - Сейчас, в виде десерта, угостим мы вас старинной казачьей. А ну,потише! Да окошко бы открыть, а то уж больно накурено. Два голоса - обветренный, ломкий бас Долгова и мягкий, необычайноприятный тенор Атарщикова - вначале сшибались, путались, у каждого былсвой темп песни, но потом голоса буйно сплелись, звучали покоряющекрасиво:...Но и горд наш Дон, тихий Дон, наш батюшка - Басурманину он не кланялся, у Москвы, как жить, не спрашивался. А с Туретчиной - ох, да по потылице шашкой острою век здоровался... А из года в год степь донская, наша матушка, За пречистую мать богородицу, да за веру свою православную, Да за вольный Дон, что волной шумит, в бой звала со супостатами... Атарщиков, скрестив на коленях пальцы, на высоких тонах вел песню, завсе время ни разу не сбился, несмотря на то что, варьируя, он далекооставлял за собой напористый бас Долгова; с виду был необычайно суров, илишь под конец Листницкий заметил, как через коричневый кургашек родинкина глазу сбежала у него холодно сверкавшая слезинка. После того как офицеры чужих сотен разошлись, а оставшиеся улеглисьспать, Атарщиков подсел на койку Листницкого, теребя голубые вылинявшиеподтяжки на выпуклом заслоне груди, зашептал: - Ты понимаешь, Евгений... Я до чертиков люблю Дон, весь этот старый,веками складывавшийся уклад казачьей жизни. Люблю казаков своих, казачек -все люблю! От запаха степного полынка мне хочется плакать... И вот еще,когда цветет подсолнух и над Доном пахнет смоченными дождемвиноградниками, - так глубоко и больно люблю... ты поймешь... А вот теперьдумаю: не околпачиваем ли мы вот этих самых казаков? На эту ли стежкухотим мы их завернуть?.. - О чем ты? - настороженно спросил Листницкий. Из-под воротника белой сорочки Атарщикова наивно, по-юношескитрогательно смуглела шея. Над коричневой родинкой тяжко висел ободок века,в профиле виден был увлажненный свет одного полузакрытого глаза. - Я думаю: надо ли казакам это? - А что же, в таком случае, им надо? - Не знаю... Но почему они так стихийно отходят от нас? Революциясловно разделила нас на овец и козлищ, наши интересы как будто расходятся. - Видишь ли, - осторожно начал Листницкий, - тут сказывается разница ввосприятии событий. За нами больше культуры, мы можем критически оцениватьтот или иной факт, а у них все примитивней, проще. Большевики вдалбливаютим в головы, что надо войну кончать - вернее, превращать ее в гражданскую.Они натравливают казаков на нас, а так как казаки устали, в них большеживотного, нет того нравственного крепкого сознания долга иответственности перед родиной, что есть у нас, то, вполне понятно, этонаходит благоприятную почву. Ведь что такое для них родина? Понятие, вовсяком случае, абстрактное: "Область войска Донского от фронта далеко, инемец туда не дойдет" - так рассуждают они. В этом-то вся и беда. Нужноправильно растолковать им, какие последствия влечет за собой превращениеэтой войны в войну гражданскую. Листницкий говорил, подсознательно чувствуя, что слова его не доходятдо цели и что Атарщиков сейчас закроет перед ним створки своей душевнойраковины. Так и произошло: Атарщиков что-то промычал невнятное, долго сиделмолча, и Листницкий хотя и пытался, но не мог разобраться, в какихпотемках бродят сейчас мысли умолкшего сослуживца. "Надо бы дать ему высказаться до конца..." - с сожалением подумал он. Атарщиков пожелал спокойной ночи, так и ушел, не сказав больше нислова. На минуту потянулся к искреннему разговору, приподнял краешек тойчерной завесы неведомого, которой каждый укрывается от других, и вновьопустил ее. Неразгаданность чужого, сокровенного досадно волновала Листницкого. Онпокурил, полежал немного, напряженно глядя в серую ватную темень, инеожиданно вспомнил Аксинью, дни отпуска, заполненные до краев ею. Уснул,примиренный думами и случайными, отрывочными воспоминаниями о женщинах,чьи пути скрещивались когда-то с его путями.
XII
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | Поиск по сайту:
|
