 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 4 страница
X
Фронт еще не улегся многоверстной неподатливой гадюкой. На границевспыхивали кавалерийские стычки и бои. В первые дни после объявления войныгерманское командование выпустило щупальца - сильные кавалерийскиеразъезды, которые тревожили наши части, скользя мимо постов, выведываярасположение и численность войсковых частей. Перед фронтом 8-й армииБрусилова шла 12-я кавалерийская дивизия под командой генерала Каледина.Левее, перевалив австрийскую границу, продвигалась 11-я кавалерийскаядивизия. Части ее, с боем забрав Лешнюв и Броды, топтались на месте, - кавстрийцам подвалило подкрепление, и венгерская кавалерия с наскоку шла нанашу конницу, тревожа ее и тесня к Бродам. Григорий Мелехов после боя под городом Лешнювом тяжело переламывал всебе нудную нутряную боль. Он заметно исхудал, сдал в весе, часто впоходах и на отдыхе, во сне и в дреме чудился ему австриец, тот, которогосрубил у решетки. Необычно часто переживал он во сне ту первую схватку, идаже во сне, отягощенный воспоминаниями, ощущал он конвульсию своей правойруки, зажавшей древко пики: просыпаясь и очнувшись, гнал от себя он,заслонял ладонью до боли зажмуренные глаза. Вызревшие хлеба топтала конница, на полях легли следы острошипыхподков, будто град пробарабанил по всей Галиции. Тяжелые солдатские сапогитрамбовали дороги, щебнили шоссе, взмешивали августовскую грязь. Там, где шли бои, хмурое лицо земли оспой взрыли снаряды: ржавели вней, тоскуя по человеческой крови, осколки чугуна и стали. По ночам загоризонтом тянулись к небу рукастые алые зарева, зарницами полыхалидеревни, местечки, городки. В августе, когда вызревают плоды и доспеваютхлеба, небо неулыбчиво серело, редкие погожие дни томили парной жарой. К исходу клонился август. В садах жирно желтел лист, от черенканаливался предсмертным багрянцем, и издали похоже было, что деревья - врваных ранах и кровоточат рудой древесной кровью. Григорий с интересом наблюдал за изменениями, происходившими стоварищами по сотне. Прохор Зыков, только что вернувшийся из лазарета, срубцеватым следом кованого копыта на щеке, еще таил в углах губ боль инедоумение, чаще моргал ласковыми телячьими глазами; Егорка Жарков привсяком случае ругался тяжкими непристойными ругательствами, похабничалбольше, чем раньше, и клял все на свете; однохуторянин Григория ЕмельянГрошев, серьезный и деловитый казак, весь как-то обуглился, почернел,нелепо похахакивал, смех его был непроизволен, угрюм. Перемены вершилисьна каждом лице, каждый по-своему вынашивал в себе и растил семена,посеянные войной. Полк, выведенный с линии боев, стоял на трехдневном отдыхе, пополняемыйприбывшим с Дона подкреплением. Сотня только что собралась идти на купаниек помещичьему пруду, когда со станции, расположенной в трех верстах отимения, выехал крупный отряд конницы. Пока казаки четвертой сотни дошли до плотины, отряд, выехавший состанции, спустился под изволок, и теперь ясно стало видно, что конница -казаки. Прохор Зыков, выгибаясь, снимал на плотине гимнастерку; выпроставголову, вгляделся. - Наши, донские. Григорий, жмурясь, глядел на колонну, сползавшую в имение. - Маршевые пошли. - К нам, небось, пополнение. - Должно, вторую очередь подбирают. - Гля-кось, ребята? Да ить это Степан Астахов? Вон, в третьем ряду! -воскликнул Грошев и коротко, скрипуче хахакнул. - Подбирают и ихнего брата. - А вон Аникушка! - Гришка! Мелехов! Брат, вот он. Угадал? - Угадал. - Магарыч с тебя, шатун, я первый угадал. Собрав на скулах рытвинки морщин, Григорий вглядывался, стараясь узнатьпод Петром коня. "Нового купили", - подумал и перевел взгляд на лицобрата, странно измененное давностью последнего свидания, загорелое, сподрезанными усами пшеничного цвета и обожженными солнцем серебристымибровями. Григорий пошел ему навстречу, сняв фуражку, помахивая рукой, какна ученье. За ним с плотины хлынули полураздетые казаки, обминая ломкуюпоросль пустостволого купыря и застарелый лопушатник. Маршевая сотня шла, огибая сад, в имение, где расположился полк. Вел ееесаул, пожилой и плотный, со свежевыбритой головой, с деревянно твердымизагибами властного бритого рта. "Хрипатый, должно, и злой", - подумал Григорий, улыбаясь брату иоглядывая мельком крепко подогнанную фигуру есаула, горбоносого коня подним, калмыцкой, видно, породы. - Сотня! - звякнул есаул чистым наставленным голосом. - Взводнымиколоннами, левое плечо вперед, марш! - Здорово, братуха! - крикнул Григорий, улыбаясь Петру, радостноволнуясь. - Слава богу. К вам вот. Ну, как? - Ничего. - Живой? - Покуда. - Поклон от наших. - Как там они? - Здравствуют. Петро, опираясь ладонью о круп плотного бледно-рыжей масти коня, всемкорпусом поворачивался назад, скользил улыбчивыми глазами по Григорию,отъезжал дальше - его заслоняли пропыленные спины других, знакомых инезнакомых. - Здорово, Мелехов! Поклон от хутора. - И ты к нам? - скалился Григорий, узнав Мишку Кошевого по золотойглыбе чуба. - К вам. Мы как куры на просо. - Наклюешься! Скорей тебе наклюют. - Но-но! От плотины в одной рубахе чикилял на одной ноге Егорка Жарков. Онкособочился, растопыривая, рогатил шаровары: норовил попасть ногой вболтающуюся штанину. - Здорово, станишники! - Тю-у-у! Да ить это Жарков Егорка. - Эй ты, жеребец, аль стреножили? - Как мать там? - Живая. - Поклон шлет, а гостинцу не взял - так чижало. Егорка с необычно серьезным лицом выслушал ответ и сел голым задом натраву, скрывая расстроенное лицо, не попадая дрожащей ногой в штанину. За крашенной в голубое оградой стояли полураздетые казаки; с тойстороны по дороге, засаженной каштанами, стекала во двор сотня -пополнение с Дона. - Станица, здорово! - Да никак ты, сват Александр? - Он самый. - Андреян! Андреян! Чертило вислоухий, не угадаешь? - Поклон от жены, эй, служба! - Спаси Христос. - А где тут Борис Белов? - В какой сотне был? - В четвертой, никак. - А откель он сам? - С Затона Вешенской станицы. - На что он тебе сдался? - ввязывался в летучий разговор третий. - Стал быть, нужен. Письмо везу. - Его, брат, надысь под Райбродами убили. - Да ну?.. - Ей-бо! На моих глазах. Под левую сиську пуля вдарила. - Кто тут из вас с Черной речки? - Нету, проезжай. Сотня вобрала хвост и строем стала посредине двора. Плотина загустелавернувшимися к купанию казаками. Немного погодя подошли только что приехавшие из маршевой сотни.Григорий присел рядом с братом. Глина на плотине тяжко пахла сырью. Покраю зеленой травой зацветала густая вода. Григорий бил в рубцах искладках рубахи вшей, рассказывал: - Я, Петро, уморился душой. Я зараз будто недобитый какой... Будто подмельничными жерновами побывал, перемяли они меня и выплюнули. - Голос унего жалующийся, надтреснутый, и борозда (ее только что, с чувствомвнутреннего страха, заметил Петро) темнела, стекая наискось через лоб,незнакомая, пугающая какой-то переменой, отчужденностью. - Как оно? - спросил Петро, стягивая рубаху, обнажая белое тело с ровнонадрезанной полосой загара на шее. - А вот видишь как, - заторопился Григорий, и голос окреп в злобе, -людей стравили, и не попадайся! Хуже бирюков стал народ. Злоба кругом. Мнезараз думается, ежели человека мне укусить - он бешеный сделается. - Тебе-то приходилось... убивать? - Приходилось!.. - почти крикнул Григорий и скомкал и кинул под ногирубаху. Потом долго мял пальцами горло, словно пропихивал застрявшееслово, смотрел в сторону. - Говори, - приказал Петро, избегая и боясь встретиться с братомглазами. - Меня совесть убивает. Я под Лешнювом заколол одного пикой. Сгоряча...Иначе нельзя было... А зачем я энтого срубил? - Ну? - Вот и ну, срубил зря человека и хвораю через него, гада, душой. Поночам снится, сволочь. Аль я виноват? - Ты не обмялся ишо. Погоди, оно придет в чоку. - Ваша сотня - маршевая? - спросил Григорий. - Зачем? Нет, мы в Двадцать седьмом полку. - А я думал - нам подмога. - Нашу сотню к какой-то пехотной дивизии пристегивают, это мы еедогоняем, а с нами маршевая шла, молодых к вам пригнали. - Так. Ну, давай искупаемся. Григорий, торопясь, снял шаровары, отошел на гребень плотины,коричневый, сутуло-стройный, на взгляд Петра постаревший за время разлуки.Вытягивая руки, он головой вниз кинулся в воду; тяжелая зелень водысомкнулась над ним и разошлась плеском. Он плыл к группе гоготавшихпосередине казаков, ласково шлепая ладонями по воде, лениво двигаяплечами. Петро долго снимал нательный крест и молитву, зашитую в материнскоеблагословение. Гайтан сунул под рубаху, вошел в воду с опасливойбрезгливостью, помочил грудь, плечи, охнув, нырнул и поплыл, догоняяГригория; отделившись, они плыли вместе к тому берегу, песчаному,заросшему кустарником. Движение холодило, успокаивало, и Григорий, кидая взмахи, говорилсдержанно, без недавней страсти: - Вша меня заела. С тоски. Я бы дома теперя побывал: так и полетел бы,кабы крылья были. Хучь одним глазком глянул ты. Ну, как там? - Наталья у нас. - А? - Живет. - Отец-мать как? - Ничего. А Наталья все тебя ждет. Она думку держит, что ты к нейвозвернешься. Григорий фыркал и молча сплевывал попавшую в рот воду. Поворачиваяголову, Петро норовил глянуть ему в глаза. - Ты в письмах хучь поклоны ей посылай. Тобой баба и дышит. - Что ж она... разорванное хочет связать? - Да ить как сказать... Человек своей надеждой живет. Славная бабочка.Строгая. Себя дюже блюдет. Чтоб баловство какое аль ишо чего - нету за нейэтого. - Замуж бы выходила. - Чудное ты гутаришь! - Ничего не чудное. Так оно должно быть. - Дело ваше. Я в него не вступаюсь. - А Дуняшка? - Невеста, брат! Там за этот год так вымахала, что не опознаешь. - Ну? - повеселев, удивился Григорий. - Истинный бог. Выдадут замуж, а нам и усы в водку омакнуть непридется. Убьют ишо, сволочи! - Чего хитрого! Они вылезли на песок и легли рядом, облокотившись, греясь подсуровеющим солнцем. Мимо плыл, до половины высовываясь из воды, МишкаКошевой. - Лезь, Гришка, в воду! - Полежу, погоди. Зарывая в сыпкий песок жучка, Григорий спросил: - Про Аксинью что слыхать? - Перед тем как объявили войну, видал ее в хуторе. - Чего она туда забилась? - Приезжала к мужу имение забирать. Григорий кашлянул и похоронил жучка, надвинув ребром ладони ворохпеску. - Не гутарил с ней? - Поздравствовался только. Она гладкая из себя, веселая. Видать, легкоживется на панских харчах. - Что ж Степан? - Отдал ее огарки. Ничего обошелся. Но ты его берегись. Остерегайся.Мне переказывали казаки, дескать, пьяный Степан грозился: как первый бой -даст тебе пулю. - Ага. - Он тебе не простит. - Знаю. - Коня себе справил, - перевел Петро разговор. - Продали быков? - Лысых. За сто восемьдесят. Купил за полтораста. Конь куда тебе. НаЦуцкане купили. - Хлеба как? - Добрые. Не довелось вот убрать. Захватили. Разговор перекинулся на хозяйство, утрачивая напряженность. Григорийжадно впитывал в себя домашние новости. Жил эти минуты ими, похожий напрежнего норовистого и простого парня. - Ну, давай охолонемся и одеваться, - предложил Петро, обметая свлажного живота песок, подрагивая. Кожа на спине его и руках подняласьпупырышками. Шли от пруда толпой. У забора, отделявшего сад от двора имения, догналих Астахов Степан. Он на ходу расчесывал костяной расческой свалявшийсячуб, заправляя его под козырек; поравнялся с Григорием. - Здорово, приятель! - Здравствуй. - Григорий приотстал, встречая его чуть смущенным, свиноватцей взглядом. - Не забыл обо мне? - Почти что. - А я вот тебя помню, - насмешливо улыбнулся Степан и прошел неостанавливаясь, обнял за плечо шагавшего впереди казака в урядницкихпогонах. Затемно из штаба дивизии получили телефонограмму с приказаниемвыступить на позицию. Полк смотался в каких-нибудь четверть часа;пополненный людьми, с песнями пошел заслонять прорыв, продырявленныймадьярской кавалерией. При прощании Петро сунул брату в руки сложенный вчетверо листок бумаги. - Что это? - спросил Григорий. - Молитву тебе списал. Ты возьми... - Помогает? - Не смейся, Григорий. - Я не смеюсь. - Ну, прощай, брат. Бывай здоров. Ты не вылетывай вперед других, а тогорячих смерть метит! Берегись там! - кричал Петро. - А молитва? Петро махнул рукой. До одиннадцати шли, не блюдя никакой предосторожности. Потом вахмистрыразнесли по сотням приказ идти с возможной тишиной, курение прекратить. Над дальней грядкой леса взметнулись окрашенные лиловым дымом ракеты.XI
Поиск по сайту: