 |
АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ 1 страница. I В марте 1914 года в ростепельный веселый день пришла Наталья к свекру.Пантелей Прокофьевич заплетал пушистым сизым хворостом разломанный бугаемплетень
I
В марте 1914 года в ростепельный веселый день пришла Наталья к свекру.Пантелей Прокофьевич заплетал пушистым сизым хворостом разломанный бугаемплетень. С крыши капало, серебрились сосульки, дегтярными полоскамичернели на карнизе следы стекавшей когда-то воды. Ласковым телком притулялось к оттаявшему бугру рыжее потеплевшеесолнце, и земля набухала, на меловых мысах, залысинами стекавших собдонского бугра, малахитом зеленела ранняя трава. Наталья, изменившаяся и худая, подошла сзади к свекру, наклонилаизуродованную, покривленную шею: - Здорово живете, батя. - Натальюшка! Здорово, милая, здорово! - засуетился ПантелейПрокофьевич. Хворостина, выпавшая из рук его, свилась и выпрямилась. - Тычего ж это глаз не кажешь? Ну, пойдем в курень, погоди, мать-то тебевозрадуется. - Я, батя, пришла... - Наталья неопределенно повела рукой иотвернулась. - Коль не прогоните, останусь навовсе у вас... - Что ты, что ты, любушка! Аль ты нам чужая? Григорий вон прописал вписьме... Он, девка, об тебе наказывал справиться. Пошли в курень. Пантелей Прокофьевич хромал, суетливо и обрадованно. Ильинична, обнимая Наталью, уронила частую цепку слез, шепнула,сморкаясь в завеску: - Дитя б надоть тебе... Оно б его присушило. Ну, садись. Сем-ка яблинчиков достану? - Спаси Христос, маманя. Я вот... пришла... Дуняшка, вся в зареве румянца, вскочила с надворья в кухню и с разбегуобхватила Натальины колени. - Бесстыжая! Забыла про нас!.. - Сбесилась, кобыла! - крикнул притворно-строго на нее отец. - Большая-то ты какая... - роняла Наталья, разжимая Дуняшкины руки изаглядывая ей в лицо. Заговорили разом все, перебивая друг друга и замолкая. Ильинична,подпирая щеку ладонью, горюнилась, с болью вглядываясь в непохожую напрежнюю Наталью. - Совсем к нам? - допытывалась Дуняшка, теребя Натальины руки. - Кто его знает... - Чего ж там, родная жена да гдей-то будет жить! Оставайся! - решилаИльинична и угощала сноху, двигая по столу глиняную чашку, набитуюблинцами. Пришла Наталья к свекрам после долгих колебаний. Отец ее не пускал,покрикивал и стыдил, разубеждая, но ей неловко было после выздоровленияглядеть на своих и чувствовать себя в родной когда-то семье почти чужой.Попытка на самоубийство отдалила ее от родных. Пантелей Прокофьевичсманивал ее все время после того, как проводил Григория на службу. Онтвердо решил взять ее в дом и примирить с Григорием. С того дня Наталья осталась у Мелеховых. Дарья внешне ничем непроявляла своего недовольства; Петро был приветлив и родствен, а косыередкие взгляды Дарьи искупались горячей Дуняшкиной привязанностью кНаталье и отечески-любовным отношением стариков. На другой же день, как только Наталья перебралась к свекрам, ПантелейПрокофьевич под свой указ заставил Дуняшку писать Григорию письмо. "Здравствуй, дорогой сын наш Григорий Пантелеевич! Шлем мы тебенижайший поклон и от всего родительского сердца, с матерью твоей ВасилисойИльинишной, родительское благословение. Кланяется тебе брат ПетрПантелеевич с супругой Дарьей Матвеевной и желает тебе здравия иблагополучия; ишо кланяется тебе сестра Евдокея и все домашние. Письмотвое, пущенное от февраля пятого числа, мы получили и сердечно благодаримза него. А если, ты прописал, конь засекается, то заливай ему свиным нутрянымсалом, ты знаешь, и на задок не подковывай, коли нету склизости, или,сказать, гололедицы. Жена твоя Наталья Мироновна проживает у нас инаходится в здравии и благополучии. Сушеной вишни мать тебе посылает и пару шерстяных чулок, а ишо сала иразного гостинцу. Мы все живы и здоровы, а дите у Дарьи померло, о чемсообщаем. Надысь крыли с Петром сараи, и он тебе велит коня блюсть исохранять. Коровы потелились; старая кобыла починает, отбила вымя, ивидно, как жеребенок у ней в пузе стукает. Покрыл ее с станишной конюшнижеребец по кличке Донец, и на пятой неделе поста ждем. Мы рады об твоейслужбе и что начальство одобряет тебя. Ты служи, как и полагается. Зацарем служба не пропадет. А Наталья теперича будет у нас проживать, и тыоб этом подумай. А ишо беда: на масленую зарезал зверь трех овец. Ну,бывай здоров и богом хранимый. Про жену не забывай, мой тебе приказ. Оналасковая баба и в законе с тобой. Ты борозду не ломай и отца слухай. Твой родитель, старший урядник Пантелей Мелехов". Полк Григория стоял в четырех верстах от русско-австрийской границы, вместечке Радзивиллово. Григорий писал домой изредка. На сообщение о том,что Наталья пришла к отцу, ответил сдержанно, просил передать ей поклон;содержание писем его было уклончиво и мутно. Пантелей Прокофьевичзаставлял Дуняшку или Петра перечитывать их по нескольку раз, вдумываясь взатаенную меж строк неведомую Григорьеву мысль. Перед пасхой он в письмепрямо поставил вопрос о том, будет ли Григорий по возвращении со службыжить с женой или по-прежнему с Аксиньей. Григорий ответ задержал. После троицы получили от него короткое письмо.Дуняшка читала быстро, глотая концы слов, и Пантелей Прокофьевич с трудомпоспевал улавливать смысл, откидывая бесчисленные поклоны и расспросы. Вконце письма Григорий касался вопроса о Наталье: "...Вы просили, чтоб я прописал, буду я аль нет жить с Натальей, но явам, батя, скажу, что отрезанную краюху не прилепишь. И чем я Натальютеперь примолвлю, как у меня, сами знаете, дите? А сулить я ничего немогу, и мне об этом муторно гутарить. Нады поймали на границе одного сконтрабандой, и нам довелось его повидать, объясняет, что вскорости будетс австрийцами война и царь ихний будто приезжал к границе, осматривал,откель зачинать войну и какие земли себе захапать. Как зачнется война,может, и я живой не буду, загодя нечего решать". Наталья работала у свекра и жила, взращивая бессознательную надежду навозвращение мужа, опираясь на нее надломленным духом. Она ничего не писалаГригорию, но не было в семье человека, кто бы с такой тоской и больюожидал от него письма. Обычным, нерушимым порядком шла в хуторе жизнь: возвратилисьотслужившие сроки казаки, по будням серенькая работа неприметно сжиралавремя, по воскресеньям с утра валили в церковь семейными табунами; шликазаки в мундирах и праздничных шароварах; длинными шуршащими подоламиразноцветных юбок мели пыль бабы, туго затянутые в расписные кофточки сбуфами на морщиненных рукавах. А на квадрате площади дыбились задранные оглобли повозок, визжалилошади, сновал разный народ; около пожарного сарая болгары-огородникиторговали овощной снедью, разложенной на длинных ряднах, позади нихкучились оравами ребятишки, глазея на распряженных верблюдов, надменнооглядывавших базарную площадь, и толпы народа, перекипавшие краснооколымифуражками и цветастой россыпью бабьих платков. Верблюды пенно перетиралибурьянную жвачку, отдыхая от постоянной работы на чигаре, и в зеленоватойсонной полуде застывали их глаза. По вечерам в топотном звоне стонали улицы, игрища всплескивались впеснях, в пляске под гармошку, и лишь поздней ночью догорали в теплойсухмени последние на окраинах песни. Наталья на игрища не ходила, с радостью выслушивала бесхитростныеДуняшкины рассказы. Невидя выровнялась Дуняшка в статную и по-своемукрасивую девку. Рано вызрела, как яблоко-скороспелка. В этом Году, отрешаяот ушедшего отрочества, приняли ее старшие подруги в девичий свой круг.Вышла Дуняшка в отца: приземистая собой, смуглая. Пятнадцатая весна минула, не округлив тонкой угловатой ее фигуры. Былав ней смесь, жалкая и наивная, детства и расцветающей юности, крепли изаметно выпирали под кофтенкой небольшие, с кулак, груди, раздавалась вплечах; а в длинных чуть косых разрезах глаз все те же застенчивые иозорные искрились черные, в синеве белков миндалины. Приходя с игрищ, онаНаталье одной рассказывала немудрые свои секреты. - Наташа, светочка, что-то хочу рассказать... - Ну, расскажи. - Мишка Кошевой вчерась целый вечер со мной просидел на дубах возлегамазинов. - Чего же ты скраснелась? - И ничуть! - Глянь в зеркало - чисто полымя. - Ну, погоди! Ты ж пристыдила... - Рассказывай, я не буду. Дуняшка смуглыми ладонями растирала полыхавшие щеки, прижимая пальцы квискам, вызванивала молодым беспричинным смехом: - "Ты, гутарит, как цветок лазоревый!.." - Ну-ну? - подбадривала Наталья, радуясь чужой радости и забывая освоей растоптанной и минувшей. - А я ему: "Не бреши, Мишка!" А он божится. - Дуняшка бубенцамирассыпала смех по горнице, мотала головой, и черные, туго заплетенныекосички ящерицами скользили по плечам ее и по спине. - Чего ж он ишо плел? - Утирку, мол, дай на память. - Дала? - Нет, говорю, не дам. Поди у своей крали попроси. Он ить с Ерофеевойснохой... Она жалмерка, гуляет. - Ты подальше от него. - Я и так далеко. - Дуняшка, осиливая пробивающуюся улыбку,рассказывала: - С игрищ идем домой, трое нас, девок; и догоняет нас пьяныйдед Михей. "Поцелуйте, шумит; хороши мои, по семаку [семак - две копейки]отвалю". Как кинется на нас, а Нюрка его хворостиной через лоб. Насилуубегли! Сухое тлело лето. Против хутора мелел Дон, и там, где раньше быстрилосьшальное стремя, образовался брод, на тот берег переходили быки, не замочивспины. Ночами в хутор сползала с гребня густая текучая духота, ветернасыщал воздух пряным запахом прижженных трав. На отводе горелисухостойные бурьяны, и сладкая марь невидимым пологом висела над Обдоньем.Ночами густели за Доном тучи, лопались сухо и раскатисто громовые удары,но не падал на землю, пышущую горячечным жаром, дождь, вхолостую палиламолния, ломая небо на остроугольные голубые краюхи. По ночам на колокольне ревел сыч. Зыбкие и страшные висели над хуторомкрики, а сыч с колокольни перелетал на кладбище, ископыченное телятами,стонал над бурыми затравевшими могилами. - Худому быть, - пророчили старики, заслышав с кладбища сычиныевыголоски. - Война пристигнет. - Перед турецкой кампанией накликал так вот. - Может, опять холера? - Добра не жди, с церкви к мертвецам слетает. - Ох, милостивец, Микола-угодник... Шумилин Мартин, брат безрукого Алексея, две ночи караулил проклятуюптицу под кладбищенской оградой, но сыч - невидимый и таинственный -бесшумно пролетал над ним, садился на крест в другом конце кладбища, сеянад сонным хутором тревожные клики. Мартин непристойно ругался, стреляя вчерное обвислое пузо проплывающей тучи, и уходил. Жил он тут же под боком.Жена его, пугливая хворая баба, плодовитая, как крольчиха, - рожавшаякаждый год, - встречала мужа упреками: - Дурак, истованный дурак! Чего он тебе, вражина, мешает, что ли? А какбог накажет? Хожу вот на последях, а ну как не разрожусь через тебя,чертяку? - Цыц, ты! Небось, разродишься! Расходилась, как бондарский конь. Ачего он тут, проклятый, в тоску вгоняет? Беду, дьявол, кличет. Случисьвойна - заберут, а ты их вон сколько нащенила. - Мартин махал в угол, гдена полсти плелись мышиные писки и храп спавших вповалку детей. Мелехов Пантелей, беседуя на майдане со стариками, веско доказывал: - Пишет Григорий наш, что астрицкий царь наезжал на границу и отдалприказ, чтоб всю свою войску согнать в одну месту и идтить на Москву иПетербург. Старики вспоминали минувшие войны, делились предположениями: - Не бывать войне, по урожаю видать. - Урожай тут ни при чем. - Студенты мутят, небось. - Мы об этом последние узнаем. - Как в японскую войну. - А коня сыну-то справил? - Чего там загодя... - Брехни это! - А с кем война-то? - С турками из-за моря. Море никак не разделют. - И чего там мудреного? Разбили на улеши, вот как мы траву, и дели! Разговор замазывался шуткой, и старики расходились. Караулил людей луговой скоротечный покос, доцветало за Дономразнотравье, невровень степному, квелое и недуховитое. Одна земля, а сокиразные высасывает трава; за бугром в степи клеклый чернозем что хрящ:табун прометется - копытного следа не увидишь; тверда земля, и растет поней трава сильная, духовитая, лошади по пузо; а возле Дона и за Дономмочливая, рыхлая почва гонит травы безрадостные и никудышные, брезгает имии скотина в иной год. Отбивали косы по хутору, выстругивали грабельники, бабы квасы томиликосарям на утеху, а тут приспел случай, колыхнувший хутор от края додругого: приехал становой пристав со следователем и с чернозубыммозглявеньким офицером в форме, досель невиданной; вытребовали атамана,согнали понятых и прямиком направились к Лукешке косой. Следователь нес в руке парусиновую фуражку с форменным значком. Шливдоль плетней левой стороной улицы, на стежке лежали солнечные пятна, иследователь, наступая на них запыленными ботинками, расспрашивал атамана,по-петушиному забегавшего вперед: - Приезжий Штокман дома? - Так точно, ваше благородие. - Чем он занимается? - Известно, мастеровщина... стругает себе. - Ничего не замечал за ним? - Никак нет. Пристав на ходу давил пальцами угнездившийся меж бровей прыщ;отдувался, испревая в суконном мундире. Чернозубый офицерик ковырял взубах соломинкой, морщил обмяклые в красноте складки у глаз. - Кто у него бывает? - допытывался следователь, отводя рукойзабегавшего наперед атамана. - Бывают, так точно. Иной раз в карты поигрывают. - Кто же? - С мельницы больше, рабочие. - А кто именно? - Машинист, весовщик, вальцовщик Давыдка и кое-кто из наших казаковучащивает. Следователь остановился, поджидая отставшего офицера, фуражкой вытерпот на переносице. Он что-то сказал офицеру, вертя в пальцах пуговицу егомундира, и помахал атаману пальцем. Тот подбежал на носках, удерживаядыхание. На шее его вздулись и дрожали перепутанные жилы. - Возьми двух сидельцев и пойди их арестуй. Гони в правление, а мысейчас придем. Понятно? Атаман вытянулся, свисая верхней частью туловища так, что на стоячийворотник мундира синим шнуром легла самая крупная жила, и, мыкнув, зашагалобратно. Штокман в исподней рубахе, расстегнутой у ворота, сидел спиной к двери,выпиливая ручной пилкой на фанере кривой узор. - Потрудитесь встать. Вы арестованы. - В чем дело? - Вы две комнаты занимаете? - Да. - Мы у вас произведем обыск. - Офицер, зацепившись шпорой о коврик упорога, прошел к столику и, щурясь, взял первую попавшуюся книгу. - Позвольте ключи от этого сундука. - Чему я обязан, господин следователь?.. - Мы успеем с вами поговорить. Понятой, ну-ка! Из второй комнаты выглянула жена Штокмана, оставив дверь неприкрытой.Следователь, за ним писарь прошли туда. - Это что такое? - тихо спросил офицер, держа на отлете книгу в желтомпереплете. - Книга. - Штокман пожал плечами. - Остроты прибереги для более подходящего случая. Я тебя попрошуотвечать на вопросы иным порядком! Штокман прислонился к печке, давя кривую улыбку. Пристав заглянулофицеру через плечо и перевел глаза на Штокмана. - Изучаете? - Интересуюсь, - сухо ответил Штокман, маленькой расческой разделивчерную бороду на две равные половины. - Та-а-ак-с. Офицер перелистал страницы и бросил книгу на стол; бегло прогляделвторую; отложив ее в сторону и прочитав обложку третьей, повернулся кШтокману лицом: - Где у тебя еще хранится подобная литература? Штокман прищурил левый глаз, словно целясь: - Все, что имеется, тут. - Врешь! - четко кинул офицер, помахивая книгой. - Я требую... - Ищите! Пристав, придерживая рукой шашку, подошел к сундуку, где рылся в бельеи одежде рябоватый, как видно напуганный происходящим, казак-сиделец. - Я требую вежливого обращения, - договорил Штокман, целясь прищуреннымглазом офицеру в переносицу. - Помолчите, любезный. В половине, которую занимал Штокман с женой, перекопали все, что можнобыло перекопать. Обыск произвели и в мастерской. Усердствовавший приставдаже стены остукал согнутым пальцем. Штокмана довели в правление. Шел он впереди сидельца, посреди улицы,заложив руку за борт старенького пиджака; другой помахивал, словноотряхивая прилипшую к пальцам грязь; остальные шли вдоль плетней постежке, испещренной солнечными крапинами. Следователь так же наступал наних ботинками, обзелененными лебедой, только фуражку не в руке нес, анадежно нахлобучил на бледные хрящи ушей. Допрашивали Штокмана последним. В передней жались охраняемые сидельцемуже допрошенные: Иван Алексеевич, не успевший вымыть измазанных мазутомрук, неловко улыбающийся Давыдка, Валет в накинутом на плечи пиджаке иКошевой Михаил. Следователь, роясь в розовой папке, спросил у Штокмана, стоявшего по тусторону стола: - Почему вы скрыли, когда я вас допрашивал по поводу убийства намельнице, что вы член РСДРП? Штокман молча смотрел выше следовательской головы. - Это установлено. Вы за свою работу понесете должное, - взвинченныймолчанием, кидал следователь. - Прошу вас начинать допрос, - скучающе уронил Штокман и, косясь насвободный табурет, попросил разрешения сесть. Следователь промолчал; шелестя бумагой, глянул исподлобья на спокойноусаживавшегося Штокмана: - Когда вы сюда прибыли? - В прошлом году. - По заданию своей организации? - Без всяких заданий. - С какого времени вы состоите членом вашей партии? - О чем речь? - Я спрашиваю, - следователь подчеркнул "я", - с какого времени высостоите членом РСДРП? - Я думаю, что... - Мне абсолютно неинтересно знать, что вы думаете. Отвечайте на вопрос.Запирательство бесполезно, даже вредно. - Следователь отделил одну бумажкуи придавил ее к столу указательным пальцем. - Вот справка из Ростова,подтверждающая вашу принадлежность к означенной партии. Штокман узко сведенными глазами скользнул по беленькому клочку бумаги,на минуту задержал на нем взгляд и, поглаживая руками колено, твердоответил: - С тысяча девятьсот седьмого года. - Так. Вы отрицаете то, что вы посланы сюда вашей партией? - Да. - В таком случае, зачем вы сюда приехали? - Здесь ощущалась нужда в слесарной работе. - Почему вы избрали именно этот район? - По этой же причине. - Имеете ли вы или имели за это время связь с вашей организацией? - Нет. - Знают они, что вы поехали сюда? - Наверное. Следователь чинил перламутровым перочинным ножичком карандаш, топырягубы; не смотрел на Штокмана. - Имеете ли вы с кем из своих переписку? - Нет. - А то письмо, которое было обнаружено при обыске? - Это письмо товарища, не имеющего, пожалуй, никакого отношения ни ккакой революционной организации. - Получали ли вы какие-либо директивы из Ростова? - Нет. - С какой целью собирались у вас рабочие мельницы? Штокман передернул плечами, словно удивляясь нелепости вопроса. - Просто собирались зимними вечерами... Просто время коротали. Играли вкарты... - Читали запрещенные законом книги, - подсказал следователь. - Нет. Все они малограмотные. - Однако машинист мельницы и все остальные этого факта не отрицают. - Это неправда. - Мне кажется, вы просто не имеете элементарного понятия... - Штокман вэтом месте улыбнулся, и следователь, роняя разговорную нить, докончил сосдержанной злобой: - Просто не имеете здравого рассудка! Вы запираетесь вущерб самому себе. Вполне понятно, что вы посланы сюда вашей партией,чтобы вести разлагающую работу среди казаков, чтобы вырвать их из рукправительства. Я не понимаю: к чему тут игра втемную? Все равно это неможет умалить вашей вины... - Это ваши догадки. Разрешите закурить? Благодарю вас. Это догадки,притом ни на чем не основанные. - Позвольте, читали вы рабочим, посещавшим вас, вот эту книжонку? -Следователь положил ладонь на небольшую книгу, прикрывая заглавие. Вверхучерная на белом углилась надпись: "Плеханов". - Мы читали стихи, - вздохнул Штокман и затянулся папироской, накрепкосжимая промеж пальцев костяной с колечками мундштук... На другой день, хилым и пасмурным утром, выехал из хутора запряженныйпарой почтовый тарантас. В задке, кутая бороду в засаленный куцый воротникпальто, сидел, подремывая, Штокман. По бокам его жались вооруженныешашками сидельцы. Один из них, рябой и курчавый, крепко сжимал локотьШтокмана узловатыми грязными пальцами, косясь на него испуганными белесымиглазами, левой рукой придерживая облезлые ножны шашки. Тарантас бойко пылил по улице. За двором Мелехова Пантелея, прислоняськ гуменному плетню, ждала их укутанная в платок маленькая женщина. Тарантас пропылил мимо, и женщина, сжимая на груди руки, кинуласьследом: - Ося!.. Осип Давыдыч! Ох, как же?! Штокман хотел помахать ей рукой, но рябой сиделец, подпрыгнув, склещилна его руке грязные пальцы, дичалым хриплым голосом крикнул: - Сиди! Зарублю!.. В первый раз за свою простую жизнь видел он человека, который противсамого царя шел.II
Поиск по сайту: