АвтоАвтоматизацияАрхитектураАстрономияАудитБиологияБухгалтерияВоенное делоГенетикаГеографияГеологияГосударствоДомДругоеЖурналистика и СМИИзобретательствоИностранные языкиИнформатикаИскусствоИсторияКомпьютерыКулинарияКультураЛексикологияЛитератураЛогикаМаркетингМатематикаМашиностроениеМедицинаМенеджментМеталлы и СваркаМеханикаМузыкаНаселениеОбразованиеОхрана безопасности жизниОхрана ТрудаПедагогикаПолитикаПравоПриборостроениеПрограммированиеПроизводствоПромышленностьПсихологияРадиоРегилияСвязьСоциологияСпортСтандартизацияСтроительствоТехнологииТорговляТуризмФизикаФизиологияФилософияФинансыХимияХозяйствоЦеннообразованиеЧерчениеЭкологияЭконометрикаЭкономикаЭлектроникаЮриспунденкция
|
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ 4 страница
В ноябре в обним жали морозы. Ранний перепадал снежок. На колене противверхнего конца хутора Татарского стал Дон. По хрупкому сизому льдуперебирались редкие пешеходы на ту сторону, а ниже одни лишь окраинцыподернулись пузырчатым ледком, на середине бугрилось стремя, смыкались итрясли седыми вихрами зеленые валы. На яме, против Черного яра, в дрямах[дрям - хворост, валежник], на одиннадцатисаженной глубине давно уже сталина зимовку сомы, в головах у них - одетые слизью сазаны, одна быльмоталась по Дону да на перемыках шарахался судак, гоняясь за калинкой. Нахрящу легла стерлядь. Ждали рыбаки морозов поядреней, покрепче, - чтобы попервому льду пошарить цапками, полапать красную рыбу. В ноябре получили Мелеховы письмо от Григория. Писал из Кувински, изРумынии, о том, что ранен был в первом же бою, пуля раздробила ему костьлевой руки, поэтому отправляют его на излечение в свой округ, в станицуКаменскую. Следом за письмом проведала мелеховский курень другая беда;года полтора назад подошла Пантелею Прокофьевичу нужда в деньгах, взял уМохова Сергея Платоновича сто рублей серебром под запродажное письмо.Летом в этом году вызвали старика в магазин, и Атепин-Цаца, ущемив нос взолотое пенсне, глядя поверх стекол на мелеховскую бороду, заявил: - Цто же ты, Пантелей Прокофьиц, будешь платить или как? Оглядел Пантелей Прокофьевич пустующие полки и глянцевитый от старостиприлавок, помялся: - Погоди, Емельян Констентиныч, обернусь трошки - заплачу. На том кончился разговор. Обернуться старику не пришлось - урожай неуказал, а из гулевой скотины нечего было продавать. И вот тебе, как снегна темя, - приехал судебный пристав, прислал за неплательщиком - и в дваоборота: - Вынь да положь сто целковых. На въезжей, в комнате пристава, на столе длинная бумага, на ней читай -не перечь: ИСПОЛНИТЕЛЬНЫЙ ЛИСТ По Указу ЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА 1916 года октября дня, я.Донецкого округа Мировой судья 7-го участка, слушал гражданское дело поиску мещанина Сергея Мохова с урядника Пантелеймона Мелехова 100 руб. позапродажному письму, и, руководствуясь ст. ст. 81, 100, 129, 133, 145,Уст. Гр. Суд., заочно определил: Взыскать с ответчика, урядника Пантелеймона Прокофьева Мелехова, впользу истца, мещанина Сергея Платоновича Мохова, сто рублей позапродажному письму от 21 июня 1915 года, а также три рубля судебных и заведение дела издержек. Решение не окончательное; объявить как заочное. Решение это, на основании 3 пункт. 156 ст. Устава Граждан. Судопр.,подлежит немедленному исполнению, как вошедшее в законную силу. Донецк.Окр. Мировой судья 7-го участка, по указу Его Императорского Величества,приказал: всем местам и лицам, до коих сие может относиться, исполнить вточности настоящее решение, а властям местным, полицейским и военнымоказывать исполняющему решение приставу надлежащее по закону содействиебез малейшего отлагательства. Пантелей Прокофьевич, выслушав пристава, попросил разрешения сходитьдомой, пообещав сегодня же внести деньги. Со въезжей он прямо направился ксвату Коршунову. На площади повстречался с безруким Алешкой Шамилем. - Хромаешь, Прокофьич? - приветствовал его Шамиль. - Помаленечку. - Далеко ли бог несет? - К свату. Дельце есть. - О! А у них, брат, радость. Не слыхал? Сынок Мирона Григорича с фронтапришел. Митька ихний пришел, гутарют. - В самом деле? - Слыхал такую брехню, - мигая щекой и глазом, доставая кисет и подходяк Пантелею Прокофьевичу, говорил Шамиль. - Давай закурим, дядя! Бумажкамоя, табачок твой. Закуривая, Пантелей Прокофьевич колебался - идти или нет; в концеконцов решил пойти и, попрощавшись с безруким, захромал дальше. - Митька-то тоже с крестом! Норовит твоих сынов догнать. У нас теперьпо хутору кавалеров этих - как воробьев в хворосте! - горланил вслед емуШамиль. Пантелей Прокофьевич не спеша вышел в конец хутора; поглядывая на окнакоршуновского куреня, подошел к калитке. Встретил его там сват.Веснушчатое лицо старика Коршунова словно вымыла радость, казался он ичище и не таким уж конопатым. - Прослыхал про нашу радость? - ручкаясь со сватом, спрашивал МиронГригорьевич. - Дорогой от Алешки Шамиля узнал. Я к тебе, сваток, по другому делу... - Погоди, какие дела! Пойдем в куреня - служивого встренешь. Мы,признаться, на радостях трошки подпили... У моей бабы блюлась бутылкацарской про свят случай. - Ты мне не рассказывай, - шевеля ноздрями горбатого носа, улыбнулсяПантелей Прокофьевич, - я ишо издаля почуял! Мирон Григорьевич распахнул дверь, пропуская свата вперед. Тот шагнулчерез порог и сразу уперся взглядом в Митьку, сидевшего за столом впереднем углу. - Вот он, наш служивый! - плача, воскликнул дед Гришака и припал кплечу вставшего Митьки. - Ну с прибытием, казачок! Пантелей Прокофьевич, подержав длинную ладонь Митьки, отступил шагназад, дивясь и оглядывая его. - Чего смотрите, сват? - улыбаясь, хрипловато пробасил Митька. - Гляжу - и диву даюсь: провожали вас на службу с Гришкой - ребятамибыли, а теперь ишь... казак, прямо хучь в Атаманский! Лукинична, заплаканными глазами глядя на Митьку, наливала в рюмку водкуи, не видя, лила через край. - Ты, короста! Такую добро через льешь! - прикрикнул на нее МиронГригорьевич. - С радостью вас, а тебя, Митрий Мироныч, с счастливым прибытием! Пантелей Прокофьевич поворочал по сторонам синеватыми белками и, недыша, дрожа ресницами, выцедил пузатую рюмку. Медленно вытирая ладоньюгубы и усы, он стрельнул глазами на дно рюмки, - запрокинув голову,стряхнул в раззявленный чернозубый рот сиротинку-каплю и только тогдаперевел дух, закусывая огурцом, блаженно и долго щурясь. Сваха поднеслаему вторую, и старик как-то сразу смешно опьянел. Митька следил за ним,улыбаясь. Кошачьи зрачки его то суживались в зеленые, как осокойпрорезанные, щелки, то ширились, темнели. Изменился он за эти годынеузнаваемо. Почти ничего не осталось в этом здоровенном черноусомказачине от того тонкого, стройного Митьки, которого три года назадпровожали на службу. Он значительно вырос, раздался в плечах, ссутулился ипополнел, весил, наверное, никак не меньше пяти пудов, огрубев лицом иголосом, выглядел старше своих лет. Одни глаза были те же - волнующие ибеспокойные; в них-то и тонула мать, смеясь и плача, изредка трогаяморщеной, блеклой ладонью прямые коротко остриженные волосы сына и белыйего узкий лоб. - Кавалером пришел? - пьяно улыбаясь, спрашивал Пантелей Прокофьевич. - Кто теперь из казаков крестов не имеет? - нахмурился Митька. -Крючкову вон три креста навесили за то, что при штабе огинается. - Он, сваточек, гордый у нас, - спешил дед Гришака. - Он, поганец, весьв меня, в деда. Он не могет спину гнуть. - Кресты, кубыть, не за это им вешают, - насупился было ПантелейПрокофьевич, но Мирон Григорьевич увлек его в горницу; усаживая на сундук,спросил: - Наталья с внуками как? Живы-здоровы? Ну, слава богу! Ты, сват, никак,сказал, что по делу зашел? Какое у тебя завелось дело? Говори, а то ишовыпьем - и захмелеешь. - Денег дай. Дай ради бога! Выручи, а то бедствую с этими... деньгами. Пантелей Прокофьевич просил с размашистой униженностью. Сват перебилего: - Сколько? - Сто бумажек. - Каких? Бумажки-то - они разные бывают. - Сто целковых. - Так и говори. Мирон Григорьевич, порывшись в сундуке, достал засаленный платок,развязал его; шелестя хрусткой бумагой, отсчитал десять "красненьких". - Спасибо, сваток... отвел от беды! - Ну, о чем гутарить. Свои люди - сочтемся! Митька пробыл дома пять дней; ночи проводил у Аникушкиной жены,сжалившись над горькой бабьей нуждой и над самой над ней, безотказной ипростенькой бабенкой. Днями бродил по родне, по гостям. Высокий, одетый водну легонькую защитную тужурку, попирал раскачкой хуторские улицы,сдвинув фуражку набекрень, хвастая крепостью своей на холод. Как-то передвечером заглянул и к Мелеховым. Принес с собой в жарко натопленную кухнюзапах мороза и незабываемый едкий дух солдатчины. Посидел, поговорил овойне и хуторских новостях, пощурил на Дарью зеленые, камышовые глаза исобрался уходить. Дарья, глаз не сводившая со служивого, качнулась, какпламя свечки, когда Митька, уходя, хлопнул дверью, туго поджимая губы,накинула было платок, но Ильинична спросила: - Ты куда, Дашка? - До ветру... по нужде. - Пойдем вместе. Пантелей Прокофьевич сидел, не поднимая опущенной головы, будто и неслышал разговора. Мимо него прошла к дверям Дарья, тая под опущеннымивеками лисий блеск; за ней, кряхтя, увалисто катилась свекровь. Митька,покашливая, скрипел сапогами у калитки, курил в горсть. На звяк щеколды оншагнул было к крыльцу. - Это ты, Митрий? Либо заблудился на чужом базу? - ехидно окликнула егоИльинична. - Так уж калитку-то за собой засовом запри, а то ветер хлопатьбудет ночью... Ветер-то ишь какой... - Ничего не заблудился... Запру... - помолчав, досадливо сказал Митькаи, кашлянув, прямо через улицу потянул к Аникушкиному базу. Жил Митька птичьей, бездумной жизнью: жив нынче - хорошо, а назавтра -само дело укажет. Служил он с прохладцей и, несмотря на то, чтобесстрашное сердце гоняло его кровь, не особенно искал возможностивыслужиться - зато послужной список Митьки являл некоторое неблагополучие:был хозяин его два раза судим - по обвинению в изнасилованиирусско-подданной польки и в грабеже, за три года войны подвергалсябесчисленным наказаниям и взыскам; однажды военно-полевой суд чуть неприлепил ему даже расстрела, но как-то умел Митька выкручиваться из бед,и, хотя и был в полку на последнем счету, - любили его казаки за веселыйулыбчивый нрав, за похабные песни (на них был Митька мастер не изпоследних), за товарищество и простоту, а офицеры - за разбойную лихость.Улыбаясь, топтал Митька землю легкими волчьими ногами, было много в нем отзвериной этой породы: в походке увалистой - шаг в шаг, в манере глядетьисподлобья зелеными зрачкастыми глазами; даже в повороте головы - никогдане вертел Митька контуженой шеей - поворачивался всем корпусом, коли надобыло оглянуться. Весь скрученный из тугих мускулов, на широком костяке,был он легок и скуп в движениях, терпким запахом здоровья и силы веяло отнего - так пахнет поднятый лемехами чернозем в логу. Была для Митькинесложна и пряма жизнь, тянулась она пахотной бороздой, и он шел по нейполноправным хозяином. Так же примитивно просты и несложны были его мысли:голоден - можно и должно украсть, хотя бы и у товарища, и крал, когда былголоден; износились сапоги - проще простого разуть пленного немца;проштрафился, надо искупить вину - и Митька искупал - ходил в разведку,приносил снятых им полузадушенных немецких часовых, охотником шел нарискованнейшие предприятия. В 1915 году попался в плен, был избит иизранен тесаками, а ночью, изломав до корней ногти, продрал крышу сарая ибежал, захватив на память обозную упряжь. Поэтому-то многое и сходилоМитьке. На шестые сутки отвез Мирон Григорьевич сына на Миллерово, проводил егодо вагона, послушал, как, удаляясь, тарахтят звенья зеленых коробок, идолго ковырял кнутовищем насыпанный у платформы шлак, не поднимаяопущенных, посоловевших глаз. Плакала по сыну Лукинична, кряхтел дедГришака, трубил в горнице, сморкаясь в ладонь, вытирая ее о замасленнуюполу чекменька. Плакала и Аникушкина жалмерка, вспоминая большое, горячеена ласки тело Митьки и мучаясь от триппера, которым наделил ее служивый. Время заплетало дни, как ветер конскую гриву. Перед рождеством внезапнонаступила оттепель; сутки шел дождь, с обдонской горы по ерикам, шалая,неслась вода; на обнажившихся от снега мысах зазеленели прошлогодняятравка и мшистые плитняки мела; на Дону заедями пенились окраинцы, лед,трупно синея, вздувался. Невыразимо сладкий запах излучал оголенныйчернозем. По Гетманскому шляху, по прошлогодним колеям пузырилась вода.Свежими обвалами зияли глинистые за хутором яры. Южный ветер нес с Чиратомленые запахи травного тлена, и в полдни на горизонте уже маячили, каквесной, голубые, нежнейшие тени. По хутору около бугров высыпанной уплетней золы стояли рябые лужины. На гумнах оттаивала у скирдов земля,колола нос прохожего приторная сладость подопревшей соломы. Днями покарнизам куреней с соломенных сосульчатых крыш стекала дегтярная вода,надрывно чечекали на плетнях сороки, и, обуреваемый преждевременнымтомлением весны, ревел зимовавший на базу у Мирона Григорьевичаобщественный бугай. Он раскидывал рогами плетни, терся о дубовуюизъеденную червоточиной соху, мотал шелковистым подгрудком, копытил набазу рыхлый, напитанный талой водой снег. На второй день рождества взломало Дон. С мощным хрустом и скрежетом шелпосредине стор. На берег, как сонные чудовищные рыбы, вылезали льдины. ЗаДоном, понукаемые южным волнующим ветром, стремились в недвижном зыбкомбеге тополя. Шшшшшууууууу... - плыл оттуда сиповатый, приглушенный гул. Но к ночи загудела гора, взголчились на площади вороны, мимомелеховского куреня прокатила Христонина свинья с клочком сена в пасти, иПантелей Прокофьевич решил: "Прищемило весну, завтра саданет мороз". Ночьюветер повернул с востока, легонький морозец кристальным ледком латализорванные оттепелью лужицы. К утру дул уже московский ветер, тяжко давилмороз. Вновь водворилась зима. Лишь посредине Дона, напоминая об оттепели,большими белыми листьями плыли шматки льдин да на бугре морозно дымиласьобнаженная земля. Вскоре после рождества Пантелею Прокофьевичу на станичном сходе сообщилписарь о том, что видел в Каменской Григория и что тот просил уведомитьродных о скором своем приезде.
VII
1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 | 14 | 15 | 16 | 17 | 18 | 19 | 20 | 21 | 22 | 23 | 24 | 25 | Поиск по сайту:
|
