В праксеологических исследованиях

Нами используется введенный Гуссерлем т.н. феноменологический метод исследований, что объясняется рядом моментов: Гуссерль не признавал деления дисциплин на естественнонаучные и гуманитарные, преодолевал субъект-объектное отношение и активно использовал рефлексивную схему работы, противопоставляя тем самым свой подход другим концепциям философии науки, сложившимся к началу XX века. Метод феноменологического исследования появился как отклик на кризис западных философии и науки^[40]. Хотя существует мнение, что методов феноменологического исследования сегодня столько же, сколько феноменологов, но общность их «происхождения», тем не менее, дает надежду на то, что из этого разнообразия со временем выкристаллизуется некоторое устойчивое единое методическое ядро.

Наше представление феноменологического метода, во многом опирающееся на работу по феноменологической философии В.У. Бабушкина^[41] и на систематическое изложение идей феноменологии в работе немецкого философа П. Прехтля^[42], следующее.

1. Феноменологический метод требует наличия реального объекта исследования, в котором «проявляется» исследуемое явление. У Гуссер­ля для обозначения подобного объекта используется понятие гиле (греч. hyle ― сырой материал, вещество). Для экспериментального исследова­ния это довольно очевидная посылка, иная ситуация в теоретическом исследовании, где для процесса порождения идей, понятий обычно считается достаточным иметь «умозрительное» представление об объекте, но не сам объект. В качестве объекта в праксеологическом исследова­нии могут быть взяты любые исторические свидетельства [индивидуальной] человеческой деятельности, зафиксированные в виде некоторого документа (книги, статьи, отчета и т.п.) или в виде изустно передаваемого предания о том или ином событии, любые литературные тексты и критические статьи, которые содержат в себе «следы» деятельности их авторов, а также те события человеческих деятельностей, непосредственным очевидцем которых является исследователь (праксеолог).

2. Феноменологический метод отчасти опирается на жизненный опыт исследователя (у Гуссерля это ― т.н. жизненный мир, являющийся результатом конституирующей деятельности трансцендентальной субъективности). Кажется, К. Юнг заметил: «Им это пережито, значит, содержит момент истины». Вот это «пережито», а не только «продумано» ― тот момент, на который осуществляется опора в феноменологическом исследовании, в том же и предпосылка интенциональности сознания исследователя, его «заинтересованного», эмоционального отношения к объекту (явлению). Отсюда и возможность гуссерлевского ноэзиса (греч. noesis ― мышление, умозрение) ― активной деятельности сознания, которая, с одной стороны, порождает смыслы, а с другой стороны, сама осуществляется в контексте порождаемых собою смыслов. Возникает пафос на­учного исследования. М. Полани^[43]: «Прежде всего, я отказался от идеала научной беспристрастности. В точных науках этот ложный идеал, пожалуй, не приносит большого вреда. Но в биологии, психологии и социологии его влияние оказывается разрушительным».

3. Центральным моментом феноменологического метода является т.н. конституирование сущностей (эйдосов ― греч. eidos ― вид, образ, идея) ― предметов. Конституирование предметности, по выражению самого Гуссерля, является «величайшей проблемой». Именно в этом акте происходит вычленение тех элементов опыта и тех структур субъективности, через которые выявляются существенные характеристики предмета. Природа (ее предметы) конституируется, с одной стороны, посредством пассивных чувственных ассоциаций ― на низшей ступени активности сознания («эстети­ческий», «чувственный» синтез у Гуссерля), с другой стороны, через актив­ное понятийное мышление, через раскрытие отношений предмета с окружающим миром, другими предметами. Ключевым моментом конституирования является так называемая феноменологическая редукция (эпохе ― греч. epoche ― удержание, самообладание) ― очищение сознания от всякого априорного знания об исследуемом объекте (явлении). Если мы возьмем текст ― наиболее распространенный вид исследуемого в праксеологии объекта, то заметим, что, как и любой материал вообще, текст содержит как актуальные для данного исследования, но «скрытые» своим значением качества и свойства, так и индифферентные к данному иссле­дованию, но часто «открытые» качества и свойства. Последние ― это те свойства, которые вложил в данный текст его автор, они не могут соста­вить предмет исследования, т.к. уже «лежат на поверхности». Именно от этого знания об исследуемом объекте (от таких «значений» текста) должен освободить свое сознание исследователь посредством феноменологичес­кой редукции и активизировать его на обнаружение «скрытых» значений. Таким образом, в отличие от традиционного научного «цитирования» ― как средства иллюстрации, поддержки исследователем тех или иных своих высказываний, когда принципиальна именно интерпретация цитаты ее автором (его значение), ― в праксеологии авторское значение лишь косвенно указывает на своего рода «добротность» выбранного для исследоаний объекта, на глубину и насыщенность его содержания. Высказывание талантливого мыслителя обычно не исчерпывается значением, «открыто» лежащим на его поверхности, каким бы богатым и проработанным оно ни выглядело. Именно это позволяет исследователю обнаружить в объекте «следы» интересующих его явлений.

Той степенью удаленности, в какой оказывается значение авторского высказывания от значения, выявленного в результате исследований праксеологом, измеряется значимость результата праксеологического исследования. Совпадение этих значений превращает ситуацию цитирования в обычную иллюстрацию к утверждению исследователя. Понятно поэтому, что в качестве объекта в праксеологическом исследовании сле­дует выбирать тексты, связанные с известными и талантливыми историческими личностями, деятелями культуры, науки, искусства. Деятельность обывателя, имеющая многочисленное отражение в различных объектах (письма, мемуары, те же статьи и даже книги), в своей массе не дает бога­того материала для праксеологического исследования ― все здесь «на поверхности». Уже Гегель отмечал, что тривиальные «слабости» и «погрешности» индивидуумов (своеобразие отдельных духов) не составляют интерес для философских исследований^[44]: «... То же самое справедливо и относительно так называемого знания людей, направленного равным образом на своеобразие отдельных духов. Для жизни такое знание несомненно по­лезно и нужно, особенно при дурных политических обстоятельствах, когда господствуют не право и нравственность, но упрямство, прихоть и произвол индивидуумов, в обстановке интриг, когда характеры людей в своих проявлениях опираются не на существо дела, а держатся только на хитром использовании своеобразных особенностей других людей и таким образом хотят достичь своих случайных целей. Но для философии это знание людей остается как раз в той степени безразличным, в какой оно оказывается неспособ­ным подняться от рассмотрения случайных особенностей людей к пониманию великих человеческих характеров, в которых подлинная природа человека проявляется в ничем не искаженной чистоте. Это знание людей становится для науки даже вредным, когда оно ― как это имеет место при так называемой прагматической разработке истории ― оказывается не в состоянии понять субстанциального характера всемирно-исторических индивидуумов и не видит, что великое может быть осуществлено только великими характерами, когда, наконец, оно делает притязающую на глубокомыслие попытку объяс­нить из случайных особенностей героев, из их якобы мелочных намерений, склонностей и страстей величайшие события истории; вот метод, при котором руководимая божественным провидением история низводится до игры бессодержательной деятельности и случайных обстоятельств». На избиратель­ный характер научных фактов указывает также М. Полани^[45]: «Только сравнительно немногие факты суть факты научные, в то время как вся огромная масса других фактов лишена научного интереса. Поэтому такие принципы как принцип «единообразия природы» (Дж. С. Милль) или ограниченного разнообразия (Дж.М. Кейнс), которые могут объяснить фактуальность, не могут сами по себе объяснить возможность естествознания».

Конечно, в какой-то степени и в деятельности обывателя «говорит» человеческая природа, но интересующие праксеолога явления здесь так слабо «проступают», что соответствующая деятельность в качестве объекта исследований, как правило, не берется.

Редукция праксеологического объекта может осуществляться исключительно при условии осуществления исследователем ноэтических актов coзнания ― духовных актов, ориентированных на порождение смыслов, которые он связывает с исследуемым явлением, ― все другое он как бы перестает видеть. Таким образом, в единстве трех компонентов ― 1) пассивной чув­ственной открытости субъекта (своим жизненным миром) объекту (гиле), 2) ду­ховной активности субъекта (ноэзы) в постижении смысла, и 3) конституирования (в понятиях и схемах) исследуемого объекта (явления) ― раскрывается характер интенционального переживания исследователя в процессе феноменологического познания. Все три компонента тесно увязаны и одновременно присутствуют в имманентном времени исследователя. Таким образом, феноменологическое исследование ― это специфическая научная деятельность субъекта исследования (праксеолога), в которой обычно невозможно (а главное, не нужно) фиксировать моменты или какой-либо порядок в обнаружении адекватного объекта (текстов), возникновения мотивов и смысла конкретного исследования (пафоса, интереса к явлению) и открытия понятий, формул, схем, конституирующих предмет («сухой» остаток исследования). В феноменологическом методе нет каузальности, и чтобы продемонстрировать метод, достаточно представить «увязанные»: исследуемый объект (текст), смысл (исследования) и конституируемый предмет (в понятиях, тезисах, формулах). При этом предполагается, что исследователь одновременно продвигался по всем трем направлениям феноменологического исследования ― иначе и невозможно.

Для феноменологического метода важна та постоянная «открытость» исследователя бытию, его готовность к «откровению» бытия, о которых говорит немецкий философ М. Хайдеггер, ученик Гуссерля. В своих работах^[46] Хайдеггер показывает, что природа самораскрывается человеку и этому у него нет никакой методически «активной» альтернативы, поэтому исследователю остается единственное ― быть «готовым» и ждать «откровения» природы. Например, работа Хайдеггера «О сущности истины»^[47] сводится к «фор­муле», в которой как раз задействована категория открытости:

1) истина есть согласованность высказывания с вещью;

2) связь высказывания (содержащего представление) с вещью ― это осуществ­ление того отношения, которое дает толчок поведению; поведение имеет ту особенность, что оно, будучи открытым, держится открытости как таковой; таким образом, высказывание должно заимствовать свою правильность у открытости;

3) открытость поведения как внутренняя возможность для правильности имеет основу в свободе; таким образом, сущность истины есть свобода;

4) свобода раскрывается как допущение бытия сущего; допустить бытие― это значит принять участие в сущем; сущее в целом раскрывается как природа;

5) при установлении своих измерений человечество отворачивается от тайны (забытой сущности истины); сутолока, в которой человек удаляется от тайны в направлении к повседневному, а затем от одной обыденной вещи к другой ― мимо тайны ― это поиски; человек блуждает;

6) блуждание как обман, так или иначе, человека угнетает и он в силу этой угнетенности доходит до тайны, человек в экзистенции своего наличного бытия одновременно подвластен силе тайны и угнетенности заблуждения.

Далее мы воспользуемся следующей схемой праксеологического исследования, которая ориентирована на феноменологический метод:

1. Выработка смысла (пафоса, мотива) исследования.

2. Конституирование сущности исследуемого явления (в виде тезисов, понятий, формул и т.п.).

3. Работа с исследуемым объектом (с текстами статей, книг, докладов и т.п.).

4. Подготовка комментария (строго говоря, это самый объемный, но необязательный элемент схемы, призванный пояснить три предыдущих элемента и их согласованность).

Логика «документирования» (или публикации) исследования (здесь это логика нашей схемы), принятая для удобства изложения метода исследований, отлична от самого исследовательского (здесь ― феноменологического) дискурса. Метод вовсе не предполагает, например, того, что конкретное понятие (зафиксированное во втором элементе схемы) возникло у исследователя именно в процессе работы с представлен­ным в третьем элементе схемы объектом (текстом). Такую привязку вообще далеко не всегда можно сделать, но она и не принципиальна.

Мы предполагаем, что природа научного исследования и научного открытия являются общими для всех субъектов научных исследований. Поэтому создание научного метода как раз преследует цель по воз­можности адекватно отразить эти явления. Но философы и методологи науки пока далеки от достижения этого, поэтому сегодня каждый конкретный метод (дедуктивный, индуктивный, эмпирический и прочие) не столько отражает логику самого исследования (научный дискурс), сколько задает культурную форму его представления. Например, в построенной по дедуктивной схеме этике Спинозы все многочисленные теоремы не были же выведены через силлогизмы, по сути «комбинаторно» ― через «комбинаторику» подобную теорию построить невозможно. Можно предположить, что каждая теорема явилась или результатом очередного посетившего ее автора «откровения природы» (в духе Хайдеггера), или уже наличествовала как некое положение в прежнем опыте Спинозы и поэтому была лишь «встроена» в теорию через построение для нее доказательства взаданной аксиоматике.

Поиск по сайту: