Волгодонский инженерно-технический институт – филиал НИЯУ МИФИ 20 страница

А. В. Бузгалин. Административная система — «мутант» марксизма

В качестве альтернативы, видимо, интересно будет напомнить некоторые из классических марксистских постулатов.

Начал бы я с того, что в некотором смысле согласился с тезисом «марксизм умер». Но примерно так же, как соглашаются с тези­сом «король умер...» (продолжение фразы всем известно: «Да здравствует король!»). Если под марксизмом подразумевать то, что было написано (и продолжает оставаться до сих пор) в наших учебниках, то я буду рад поставить крест иа могиле этого марксиз­ма, за небольшим исключением. Второй тезис, с которого также начал бы свои размышления (потом постараюсь оба тезиса раз­вить),— это тезис об уголовной наказуемости марксизма, который становится действием, о чем говорил В. Э. Матизсн. Он не ориги­нален, имея много предшественников, которые уже наказывали на протяжении последних 150 лет: расстреливали, вешали, сажали в тюрьмы и т. д.

Во многих местах и в современных условиях марксистов с ра­боты уже выгоняют, лишают возможности выступать и т. д. Так что открылась прекрасная перспектива занять то место, которое до сих нор занимали марксисты, и стать марксистом наизнанку.

Первыми, кого начал расстреливать и репрессировать наш ко­мандно-административный аппарат, были как раз марксисты, коммунисты. Потом дошли до всех остальных — интеллигентов, рабочих. Кстати, первыми расстреляли в массовых масштабах рабочих — 25-тысячников, 50-тысячников. Потом уже дошли до

2!)4

кулаков. (Реплика из зала: «В 20-е годы все-таки не с них нача­ли».) Во всяком случае, они были одними из первых до того, как началось раскулачивание в массовых масштабах.

И, пожалуй, еще один тезис. Я недавно приехал из Польши, где был точно такой же разговор в весьма квалифицированной аудитории, и там один из поляков привел любопытный и больной для их народа пример. Если Маркс ответствен за репрессии Стали­на, почему не считать, что Аристотель, Христос и любой другой теоретик христианства ответственны за мракобесие, которое име­нем Христа, именем Аристотеля творилось многие-многие столе­тия? Ведь инквизиция оправдывала свою деятельность именем и образом Христа. Более того, и идеологизация экономики — ти­пична для общества эпохи господства христианства.

В этой связи любопытен еще один тезис. Кажется, Рузвельт первым сказал, что марксизм был бы для всех прекрасным учени­ем, но для него нужен не человек, а ангел. Как ни странно, совре­менное цивилизованное общество, начиная с японцев и заканчивая сегодняшней Западной Европой и США, старательно последние десятилетия занято выделыванием вот такого ангела. Человека, который работал бы не столько за деньги, сколько ради интерес­ного труда, который работал бы командой (японский опыт), кото­рый участвовал бы в управлении, который вырос бы из рамок част­ной собственности и вошел в систему сложной пирамиды участия, который заботился бы о глобальных человеческих интересах, а ценность свободы была бы среди них на первом месте. Тот самый человек, которого ненавидел и появление которого считал невоз­можным фактически любой критик марксизма XIX и первой поло­вины XX века.

Однако стоит разобраться все-таки, что такое марксизм. Смею утверждать, что весь дух марксизма, вплоть до Ленина,— сплош­ное противоречие. Традиционное положение истматовской теории: производственные отношения определяются производительными силами; постулируется объективность развития, общественная практика, а не просто набор обстоятельств, которые делают чело­века ее функцией, и только.

Устарел тезис? Давайте посмотрим, за что мы больше всего ругаем командно-административную систему. За то, что она созда­ла человека, который не может делать ничего другого, кроме как держать на своей шее бюрократию. И видим сейчас, не идут кре­стьяне в аренду, не идут в частники, потому что командно-адми­нистративная система успела изуродовать человека.

Второй полюс противоречий. Не просто обстоятельства, прак­тика определяют человека, но человек творит историю. Он спосо­бен восставать против противоречий существующей действитель­ности, способен ломать ее даже тогда, когда власть ему не принад­лежит. Посмотрите, что сейчас происходит в мире. Массовые ре­волюции в социалистических странах идут снизу, ломают обстоя­тельства, совершаются массами, которые и движут историю. Вы скажете: они движут историю не в том направлении, которое иред-

почитал марксизм, и вопреки марксистской идеологии. Опять-таки воспользуюсь красивым образом, прозвучавшим на дискуссии в Польше. Там один из профессоров — из вымирающих представи­телей ортодоксального марксизма — сказал: командно-админист­ративная система — это что-то вроде «мутанта» марксизма. А мутант всегда косвенно напоминает чистый вид. Оснований для порождения мутанта было много — и объективных, кстати, опи­санных самим же марксизмом, В. И. Лениным, Ф. Э. Дзержинским, предвидевшим сталинский переворот в своих последних письмах. Этот мутант на самом деле и убил сам себя. И слава богу, что убил, ибо на этой основе начинает возрождаться марксизм. Это факт, что сегодня защитниками социализма и марксизма стали запад­ные ученые, наши собственные диссиденты.

Итак, два краеугольных тезиса в области исторического мате­риализма: практика творит человека, навешивает на него социаль­ную роль, но человек же способен освободиться от этой практики, революционизировать и изменить ее. Это как нельзя лучше под­тверждается современной историей, хотя и мучительно.

Второй тезис — экономический. У Маркса нигде нет утвержде­ния, что капитализм дошел до точки, а дальше — крах. Тут доволь­но сложная экономическая теория, основанная на внутренней диа­лектике развития, на подрыве капитализма, на подрыве его основ и т. д. Развивается эта линия дальше или нет? Вопрос довольно спорный. Но если посмотреть на современный капитализм, то можно увидеть рождение очень многого из того, что должно было рождаться на основе теории Маркса, на основе его «капитала», но рождается, конечно, не так, как предполагал Маркс. Он считал, что будет революция, диктатура пролетариата и развитие пойдет на собственной основе коммунистического общества. Процесс по­шел во многом эволюционно. Да, сложные противоречия. Это надо объяснять, с этим надо разбираться. Но отсюда еще не следуют вы­воды о том, что логика развития, описанная Марксом тогда, не дает ответ на процессы, которые мы разбираем сейчас.

Маленькая иллюстрация по поводу марксизма и товарного про­изводства. Да, марксизм считает товарное производство довольно жестоким общественным строем, несовместимым с освобожде­нием человека. Это факт. Но сегодня, когда мы влюблены в товар­ную экономику, нельзя не замечать того, что она довольно жестока. Если вспомнить мировую классику, ту же экзистенциалистскую философию, то можно видеть, что товарная экономика и базирую­щееся на ней общество угнетают человека довольно жестоко, не так, как наша бюрократическая система, а более тонко, изощренно, умно. Но от этого отчуждение не исчезает. Если современному западному философу сказать, что в рыночной экономике нет от­чуждения, он вас просто засмеет.

Эта логика развития товарного производства и все его порож­дения остаются и сейчас. Некоторые обвиняли Маркса в догматиз­ме: вот, мол, писал, что из товарного производства рождается ка­питализм, но это не так, это ерунда — у нас при социализме все

будет по-другому. Однако что-то не видно, чтобы у нас было по-другому. Мы чуть-чуть допустили элементы товарного производ­ства, и уже начал, как во времена первоначального накопления капитала, развиваться дикий ростовщическо-кунеческий, допотоп­ный, ублюдочный капитализм. Трудно даже было ожидать, что такое может быть.

И последний тезис. Смысл любого сочинения Маркса, взять хотя бы «Критику гегелевской философии права», одну из первых его работ, — жестокий антибюрократический пафос, проблема освобождения человека. Это центральная идея и в «Манифесте Коммунистической партии», и в «Нищете философии», в «Граж­данской войне во Франции», в «Критике Готской программы», наконец, в «Капитале», каждый том которого заканчивается об­суждением проблемы освобождения человека в каком-либо ас­пекте. Маркс только то и показывал, что для развития современных производительных сил нужен свободный человек, без которого создать новое общество нельзя. Это доказывает современная НТР. Закомплексованный, несвободный, неразвивающийся человек двигать научно-технический прогресс не может.

Да, этот тезис был связан с учением о классовой борьбе про­летариата. Сейчас эта идея ушла в прошлое. Но люди начинают освобождаться, пусть в рамках капитализма, но все равно идут к этому, идут через борьбу классов. Вспомните, каким путем при­шли к благоденствию современные социал-демократы, чем за это заплачено. В XIX веке не было такой борьбы. Вопрос о том, какой ценой завоеван тот мир, в котором живут современная благоден­ствующая Швеция, Швейцария или Австрия, встает, и на него надо еще ответить.

(Реплика В. П. Лебедева: «Командная система — это «му­тант». Назовите хоть одно нормальное детище».)

Скажу коротко по поводу мутантов. Приведу только один при­мер — Италия эпохи Ренессанса. Нам сейчас кажется, что это было высокое общество с прекрасными художниками, учеными и т. д. На самом же деле в тот период это была самая жестокая страна с точки зрения насилия, войн, инквизиции. Более того, прекрасная крышка буржуазного гуманизма захлопнулась и, за исключением существующей где-то там на периферии Голландии (маленький экспериментец, с которым можно и не считаться), никакого буржуазного развития, освобождения человека — ничего такого не было. Все идеологи той поры кричали: «Да покажите, где у вас этот свободный человек! Да эти холопы, крепостные — на что они способны? Надо в первую очередь воспитывать дворян­ство и растить монархию!» И до сих пор кричат: «Только так мож­но сделать человека счастливым». А все прочее — ерунда, ересь. Неудавшийся эксперимент. И вашего Пико делла Мирандолу с его трактатом «О величии человека» и всех остальных гуманистов надо сжечь в первую очередь, чтобы они не мешали человеческому обществу нормально развиваться в рамках цивилизованного, фео­дального, прекрасного, гуманистического для определенного на-

бора людей общества. Это был мутант тогда, маленький такой, который потом оказался провозвестником новой эры человече­ства.

Наша административная система, разумеется,— далеко не идеал. Более того, это действительно страшная система, и тут мы все согласны. Проблема в том, что нельзя весь мир объяснять из нашего сегодняшнего опыта. Он слишком мал с исторической точки зрения. Он нам застит глаза — кстати, в точном соответствии с предвидением Маркса, который очень негодовал в адрес обы­денного сознания, что смотрит на все только глазами своей эпохи, причем последних ее двадцати лет.

И последнее замечание. Эпоха меняет мировоззрение очень сильно. Еще в 1968 году в приличной интеллигентной аудитории сказать, что ты не левый, что ты хоть немножко не марксист, было стыдно. А если бы вы сделали это во Франции, то над вами хохо­тал бы весь Париж, потому что под лозунгами марксизма прохо­дила революция, развивалось все общественное движение и вся общественная мысль жила этим! Эти циклы поворотов то к либера­лизации, к левым, то к правым происходят постоянно. Не пройдет и пятнадцати лет, как интересующая нас проблема будет обсуж­даться совсем в другом плане.

В. М. Межуев. Как бы

не похоронить самих себя!

Тотальное отрицание марксизма столь же лишено смысла, как и его признание в качестве вечной и абсолютной истины. То и дру­гое, на мой взгляд, есть лишь рецидив тоталитарного мышления, от которого мы так хотим сегодня избавиться. Маркс не открывал абсолютной истины и не претендовал на это. Он в лучшем случае открыл истину относительную, причем степень этой относитель­ности сегодня очень высока. Судить о марксизме лишь по прин­ципу «умер или жив», «целиком принимать или полностью отвер­гать» — несерьезно, неразумно. Марксизм, возможно, и умер, но Маркс вечно жив, как жив любой выдающийся мыслитель, оста­вивший свой след в истории мысли. Уже после физической смерти Маркса и бога хоронили, и человека хоронили... Стоит ли спешить с похоронами, не разобравшись в том, что же мы все-таки хороним? Так ли уж ясно, что действительно нужно похоронить, а что хоро­нить нельзя, не похоронив все на свете. Как бы не похоронить самих себя.

Для многих марксизм — политико-экономическое учение, тео­рия, целиком принадлежащая прошлому веку, ориентированная на реалии того времени, которых уже давно нет в действительно­сти. Не тот уже капитализм, который критиковал Маркс, да и с социализмом оказалось все не так, как он предполагал. Стоило ли бы вообще вспоминать о марксизме, если бы речь в нем шла лишь о преодолении недостатков и противоречий относительно раннего и давно уже прошедшего этапа капиталистического развития? Но

отвергая в марксизме то, что уже не соответствует новым условиям и обстоятельствам — систему определенных политико-экономи­ческих представлений, мы часто не видим в нем то более глубокое и существенное содержание, которое выводит марксизм за рамки узкоэкономического или политического учения, придает ему силу интеллектуального прозрения, сохраняющего свое значение и для нашего времени. Марксизм — не аномалия, а закономерный про­дукт европейского сознания и культуры нового времени, важный шаг на пути самосознания всей западной цивилизации, ее стрем­ления не только понять себя, но и в какой-то мере предугадать на­правление будущего развития. Похоронить Маркса равносильно тому, что похоронить всю новоевропейскую культуру с ее неустан­ным поиском нового видения мира, в котором нашли бы реальное воплощение принципы гуманизма, индивидуальной свободы и со­циального равноправия людей. Ибо учение Маркса, взятое в ас­пекте не только своих прямых политико-экономических выводов, но и глубинных философско-мировоззренческих оснований, несом­ненно, находится в общем русле этого поиска, существенно обога­щая и расширяя его.

Неправильно видеть в Марксе лишь ученого-экономиста и по­литика, стремящегося радикальными средствами заменить один социальный строй на другой, более справедливый. Революцион­ный радикализм Маркса заключал в себе не только отрицание бур­жуазной экономики и государства (во имя какой-то новой экономи­ческой и политической системы), но и отрицание вообще эконо­мической и политической (государственной) сферы в качестве определяющих основ человеческой жизни. Маркс отнюдь не апо­логет того исторического состояния, при котором экономика в союзе с политикой определяет все остальные (включая и духов­ные) стороны общественной жизни людей. Наоборот, он последо­вательный критик этого состояния, считая, что оно есть лишь одна из форм несвободы и отчуждения человека от самого себя. Власть экономики над человеком как бы резюмирует и обобщает в себе все остальные исторически предшествующие ей формы власти. Свобода человека, по мысли Маркса, не может быть полной, пока сохраняется не только его личная зависимость от господствующей идеологии и государства, но и чисто экономическая обусловлен­ность его поступков и действий. Экономический детерминизм — не историческая добродетель общества, а его исторический недо­статок, свидетельствующий о том, что общество находится еще в фазе «предыстории», а не подлинной истории.

Подобно многим выдающимся мыслителям нового времени, Маркс стремился пробиться к более фу?1даментальным основам человеческого бытия, чем только лишь реальности его экономиче­ского и политического существования. В своей критике любой формы политического и экономического порабощения людей он отталкивался от той культурной парадигмы, которая была сфор­мирована всем ходом развития европейской культуры, начиная с античности и кончая эпохой Возрождения и гуманизма. В конеч-

ном счете в своем неприятии существующей действительности Маркс руководствовался завещанным этой эпохой идеалом сво­бодной и разумной индивидуальности, усматривая полную несов­местимость этого идеала с обществом, преследующим лишь цели экономической рациональности и эффективности. Возможно, с точки зрения сегодняшнего дня Маркс и ошибался, слишком рез­ко противопоставляя друг другу интересы человеческой свободы и экономической эффективности, основанной на рыночных меха­низмах хозяйствования. Но важно то, что главным, решающим аргументом в оценке действий и последствий этого механизма были для него все-таки интересы свободной человеческой индивидуаль­ности. В этом смысле Маркс целиком принадлежит европейской культуре, выражает ее дух и ее ценности.

Иное дело, что предложенные Марксом способы, пути реали­зации защищавшихся им гуманистических идеалов сегодня уже во многом устарели, особенно в той их части, которая допускает применение насилия, принуждения в любой форме — классовой, политической, партийной и т. д. Не стоит забывать, что Маркс жил в эпоху европейских революций, что его творчеству непосред­ственно предшествовало одно из самых грандиозных событий по­литической истории нового времени — Великая французская революция, приведшая к власти буржуазию и существенно изме­нившая лицо Европы. Это событие глубоко переживалось всеми течениями общественной мысли того времени, способствовало их предельной радикализации. Не только Маркс видел тогда в ре­волюции единственно возможный способ решения социальных кон­фликтов и противоречий, в том числе и тех, которые уже обозна­чились и на чисто буржуазной почве. Не Маркс придумал клас­совую борьбу и революцию, он лишь распространил опыт борьбы буржуазии с феодальной аристократией и абсолютной монархией на взаимоотношение той же буржуазии с порождаемым ею клас­сом наемных работников. Социализм Маркса, как и весь социа­лизм XIX века, был вызван к жизни разочарованием в результатах буржуазной революции и уверенностью в том, что движение об­щества к подлинной свободе человека не может завершиться этими результатами.

Прав или не прав был Маркс, но кто может и сейчас с уверен­ностью утверждать, что история завершилась и что общество, су­ществующее сегодня в цивилизованных странах Запада, есть пре­дел желаемого состояния, если его оценивать с точки зрения того же гуманистического идеала? Вот это сознание принципиальной незаконченности, незавершенности истории, невозможности ее за­держать, остановить в какой-то фазе, объявив последнюю абсо­лютным разрешением нужд и чаяний человека, и есть главное в учении Маркса. То, что в марксизме действительно принадлежит прошлой истории (то есть является устаревшим), не исключает того, что и сегодня «загадка истории» не может быть решена без учета теоретического наследия Маркса, без продолжения его по­исков и усилий.

Стоит ли перечислять здесь все «ошибки» Маркса, естествен­ные для любого ученого, претендующего не на абсолютную истину, а лишь на ту, которая доступна ему в условиях и обстоятельствах своего времени? Разумеется, в конце XX века многое выглядит иначе, чем в середине XIX века. Капитализм стал другим, найдя новые источники экономического развития,' связанные не столько с эксплуатацией живой рабочей силы, сколько с применением знания и информационным обеспечением производства. Не коли­чество затраченного живого труда, а качество технологических идей стало в XX веке главным фактором роста прибылей, поста­вив под сомнение всю трудовую теорию стоимости. Рабочий класс в условиях современного производства обнаружил тенденцию не только к своему количественному сокращению, но и к качествен­ному преобразованию, обретая черты не столько класса, сколько профессии, уступая место главной производительной силы работ­никам интеллектуального труда. В преобразованном виде капита­лизм оказался способным реализовать многие программные уста­новки и цели социализма, каким он мыслился в XIX веке. Между современным капитализмом и социализмом уже трудно увидеть ту разграничительную полосу, заполненную насильственными переворотами в сфере экономических отношений и государствен­ной власти, которая раньше мыслилась чуть ли не как обязатель­ная в процессе перехода от одного к другому. Можно назвать и еще многое такое, чего Маркс не видел или видел не так, как мы это видим сегодня. Но остается все-таки главное — поиск той истори­ческой формы существования людей, при которой каждый инди­вид, будучи свободен от власти возвышающихся над ним экономи­ческих и политических институтов, подчиняется лишь необходи­мости своего собственного личного развития, где каждый может быть тем, кем он является по своей природе и по своему личному призванию. Откажитесь и от этого — и вы откажетесь не только от марксизма, но и от всего того, что составляет смысл культу­ры нового времени, а может быть, и всей общечеловеческой куль­туры.

Видимо, возражать надо не против научной критики марксиз­ма, а против его плебейски-нигилистического отрицания и оплевы­вания, присущего, скорее, не цивилизованным и образованным лю­дям, а варварам, стремящимся выместить на идеях, которые они к тому же еще и сильно извратили, свою собственную неполноцен­ность. Смерти заслуживает не марксизм (он достоин лишь анализа и разумной критики), а то отношение к марксизму, которое видит в нем окончательную и не подлежащую дальнейшему обсужде­нию истину. Но тут уж Маркс, как говорится, ни при чем, ибо при­чину догматизации его учения надо искать не в нем, а в нас самих.

А. А. Гусейнов. Теория ответственна за последующие превращения

Во вступительном слове было сказано, что нужно отличать под­линный марксизм от мнимого. Эта мысль для настоящей дискус­сии, как и для советской идеологии в целом, спасительна. Без нее приверженность марксистскому мировоззрению была бы слишком тяжелой нагрузкой на совесть. Но не обманываем ли мы себя, ут­верждая, что административно-командная система — «мутант» марксизма, что нельзя смешивать марксистскую идею с ее вульга­ризацией Сталиным, Мао и т. д. Обратите внимание: подлинным оказывается марксизм замыслов (классических текстов), а мни­мым — марксизм реальных общественных опытов.

Спрашивается, насколько правомерно, в научном смысле кор­ректно говорить об этом различении подлинности замысла и лож­ности воплощения применительно к марксизму? Если бы речь шла об обычном духовном опыте — ну, скажем, о философии Спи­нозы,— то требование отличать классический канон от его позд­нейших интерпретаций, наслоений и искажений является вполне естественным. Ведь философия Спинозы не содержит претензий на воплощение, она не ставит задачу изменить мир, довольствуясь лишь его объяснением. Поэтому ее достоинства и недостатки за­ключены в ней самой, она в этом смысле схожа с песней, которая сохраняет свое качество несмотря на то, что ее исполнители ли­шены слуха. Иное дело марксизм, содержащий в качестве ключе­вого, центрального, тезис о единстве теории и практики. Марк­сизм является программой общественного переустройства, и его достоинства выявляются только в процессе воплощения. Он в этом смысле схож с архитектурным проектом, который лишается цен­ности, если его нельзя воплотить в здании. Ленин говорил, что объективное содержание общественной теории определяется не субъективными намерениями ее создателей, а реальным соотно­шением классовых сил. С этой точки зрения теория ответственна за последующие превращения, которые она претерпевает в про­цессе практического воплощения. Прозвучавшая сегодня анало­гия с христианским учением, которое нельзя отождествлять со средневековой христианской практикой, также представляется не совсем уместной, поскольку христианство переносит реализацию своего идеала в некий другой мир и связывает его осуществление с непосредственной промыслительной деятельностью бога. Во вся­ком случае, следует признать, что, отграничивая в марксизме «чистую» теорию классиков от ее «грязного» воплощения в адми­нистративно-командной системе, мы судим его не по его собст­венным критериям.

В. М. Межуев сказал в своем выступлении, что марксизм огра­ничен европейской культурой и представляет собой прорыв к сво­боде. Он обсуждает ту же самую идею, которая вдохновляла едва

ли не всех великих философов и гуманистов. Но ведь не эта при­верженность идее свободы делает марксизм марксизмом, обус­ловливает его специфику, а специфические пути борьбы за нее. Марксизм есть теория научного коммунизма, более конкретно: учение о всемирно-исторической роли пролетариата. Поэтому ут верждать, что это учение оказалось неверным, а сам марксизм тем не менее сохраняет свою первоначальную правоту, значит совер­шать насилие над понятиями. Это все равно, как если бы мы ска­зали, что идея вечного царства ложна, а христианство истин­но. Нельзя говорить о марксизме, выхолостив из него то, что яв ляется в нем, по его же собственному признанию, самым ос­новным.

Маркс, конечно, был гениальным философом, экономистом, оказавшим колоссальное, не всегда, может быть, видимое влияние на духовное развитие человечества. Но, во-первых, против этого никто не возражает, оспорить это просто невозможно. А во-вторых, в такой постановке вопрос теряет социальную остроту. В этом ря­ду, где находятся Платон, Гегель, Адам Смит, Карл Маркс занима­ет самое почетное место. Но разве это нас интересует, когда мы за­даемся вопросом: умер ли марксизм? Нас интересует марксизм как идеология нашего общества, как социальный проект, осуще­ствлением которого была 72-летняя история нашей страны. Вот о чем идет речь. И в восточноевропейских странах, сбрасывающих с себя марксистскую идеологическую оболочку, полагаю, также не сомневаются в выдающихся интеллектуальных качествах и достижениях классиков марксизма-ленинизма. Не в том вопрос, что представляет собой марксизм как явление культуры, а в том, можно ли жить согласно его предписаниям. Не в том вопрос, имеет ли смысл читать и изучать «Капитал», а в том, связывать ли свое счастье и будущее с его изучением. И здесь не так-то легко отде­латься рассуждениями о подлинном и мнимом марксизме. Надо ясно ответить на вопрос о судьбе научного коммунизма, который (и именно как программа деятельности класса) является пафосом и средоточием марксизма.

В. С. Степин. Рывок в индустриальное общество ценой чудовищного насилия и подавления личности

Когда ставится вопрос об отношении к марксизму, следует предварительно уточнить, что мы понимаем под этим учением. История его многообразна и многовелика. Его можно уподобить разросшемуся дереву, каждая ветвь которого выступает в качестве особого течения, аспекта, толкования марксистских идей и принци­пов, попыток осмыслить и переосмыслить их под углом зрения на­капливаемого исторического опыта. Марксизм — это не только теоретическая конструкция, но и система мировоззренческих ус­тановок, в которых есть исходное ядро и обрамляющие его идео­логические подходы и мифологемы.

Можно провести здесь аналогию между многообразием версий марксизма и многообразием течений и версий христианства, нали­чием в нем множества направлений, школ, сект и ересей, понимая, разумеется, что любая аналогия правомерна только в определен­ном измерении (в данном случае — как соотношение ядра и интер­претаций течения, оказавшего влияние на судьбы человечества). Одно дело — классический марксизм, представленный трудами основоположников учения. Другое дело — то, как В. И. Ленин тол­ковал и разрабатывал марксизм, применяя его к российской дей­ствительности, к условиям русского революционного движения. И третье — это сталинский вариант теории, обосновавший тота­литарную практику. Существует также социал-демократическая версия марксизма и европейский опыт социал-демократического правления (Швеция, Финляндия и др.). Близким к ней, но вместе с тем и специфическим вариантом социал-демократического на­правления в марксизме был русский меньшевизм (Г. В. Плеханов, Л. Мартов, Аксельрод и др.). Наконец, существует еще и современ­ный неомарксизм. Франкфуртская школа также шла от марксиз­ма, и многие ее представители подчеркивали свою связь с идеями К. Маркса.

Так что течение марксизма многолико. И когда мы сталкива­емся с утверждениями, что опыт истории и ее уроки свидетельст­вуют о несостоятельности самого учения, то важно понять, что при этом имеется в виду. Если канонизированная и догматизированная система идей, которая была идеологической основой сталинизма и тоталитаризма, то ее бесспорно нужно критиковать, и чем ради­кальнее, тем лучше. Но значит ли это, что доказана несостоятель­ность марксизма? Утвердительный вывод такого рода был бы на­рушением элементарных правил логики.

Сказанное, конечно, не следует расценивать как неприятие критического анализа самих принципов марксизма с учетом их исторического развития. Важно лишь подчеркнуть, что необходи­мой предпосылкой такого анализа является отказ от жесткой ре­дукции марксизма к его сталинистской версии. Нам от этого труд­но отделаться, учитывая, что для российской традиции характе­рен постоянный поиск «ответчика» за беды нашего общества, а вопрос «кто виноват?» постоянно будет стимулировать попытки обвинить теорию в тяжелых последствиях ее практической реа­лизации. Но именно поэтому нужен спокойный (насколько это возможно в наших неспокойных условиях) анализ существа тео­рии, выяснение того, что в ней действительно рационально, что сохраняет значение для нашего времени и что преходяще. Это мое первое уточнение вопроса.

Второе касается самого метода соотнесения теории и практики, который неявно принимается и даже доминирует в сегодняшней критике марксизма. Нас долгое время убеждали, что все, что де­лается в нашей жизни, предначертано теорией, что деятельность партии и государства исходит из нас и, значит, научно обоснована. Причем сама социальная теория воспринималась в массовом соз-

Поиск по сайту: