Гл. IX. Роберт Оуэн

...В гостиной был маленький, тщедушный старичок, седой как лунь, с необычайно добродушным лицом, с чистым, светлым, кротким взглядом, — с тем голубым детским взглядом, который остается у людей до глубокой старости, как отсвет великой доброты.

Приложение

Дочери хозяйки дома бросились к седому дедушке; видно было, что они приятели.

Я остановился в дверях сада.

— Вот, кстати, как нельзя больше, — сказала их мать, протягивая
старику руку, — сегодня у меня есть чем вас угостить. Позвольте вам
представить нашего русского друга. Я думаю, — прибавила она, обраща­
ясь ко мне, — вам приятно будет познакомиться с одним из ваших пат­
риархов.

— Robert Owen, — сказал, добродушно улыбаясь, старик, — очень,
очень рад.

Я сжал его руку с чувством сыновнего уважения; если б я был моложе, я бы стал, может, на колени и просил бы старика возложить на меня руки.

Так вот отчего у него добрый, светлый взгляд, вот отчего его любят дети... Это тот, один трезвый и мужественный присяжный "между пьяны­ми" (как некогда выразился Аристотель об Анаксагоре), который осме­лился произнести not guilty человечеству, not guilty преступнику. Это тот второй чудак, который скорбел о мытаре и жалел о падшем и который, не потонувши, прошел если не по морю, то по мещанским болотам англий­ской жизни, не только не потонувши, но и не загрязнившись!..

Я тогда совсем не говорил по-английски; Оуэн не знал по-француз­ски и был заметно глух. Старшая дочь хозяйки предложила нам себя в драгоманы: Оуэн привык так говорить с иностранцами.

— Я жду великого от вашей родины, — сказал мне Оуэн, — у вас
поле чище, у вас попы не так сильны, предрассудки не так закоснели... а
сил-то... а сил-то! Если б император хотел вникнуть, понять новые требо­
вания возникающего гармонического мира, как ему легко было бы сде­
латься одним из величайших людей.

Улыбаясь, просил я моего драгомана сказать Оуэну, что я очень мало имею надежд, чтобы Николай сделался его последователем.

— А ведь он был у меня в Ленарке.

— И, верно, ничего не понял?

— Он был тогда молод и, — Оуэн засмеялся, — и очень жалел, что
мой старший сын такого высокого роста и не идет в военную службу.
А, впрочем, он меня приглашал в Россию.

— Теперь он стар, но так же ничего не понимает и, наверное, еще
больше жалеет, что не все люди большого роста идут в солдаты. Я видел
письмо, которое вы адресовали к нему, и, скажу откровенно, не понимаю,
зачем вы его писали. Неужели вы в самом деле надеетесь?

— Пока человек жив, не надобно в нем отчаиваться. Мало ли какое
событие может раскрыть душу! Ну, а письмо мое не подействует, и ои
бросит его, что ж за беда, я сделал свое. Он не виноват, что его воспитание
и среда, в которой живет, сделали его неспособным понимать истину. Тут
надобно не сердиться, а жалеть.

Итак, этот старец свое всеотпущеиие грехов распространял не толь­ко на воров и преступников, а даже на Николая! Мне на минуту сдела­лось стыдно...

Хрестоматия 297

...Принужденный оставить свой Ныо Ленарк в Англии, Оуэн десять раз переплывал океан, думая, что семена его учения лучше взойдут на новом грунте, забывая, что его расчистили квекеры и пуритане, и, наверное, не пред­видя, что пять лет после его смерти джефферсоновская республика, первая провозгласившая права человека, распадется во имя права сечь негров...

...Сбитый в понятиях, запутанный словами, человек теряет чутье ис­тины, вкус природы. Какую же надобно иметь силу мышления, чтоб запо­дозрить этот нравственный чад и уже с кружением головы броситься из него на чистый воздух, которым вдобавок стращают все вокруг! На это Оуэи отвечал бы, что он именно потому и начинал свое социальное пере­рождение людей не с фаланстера, не с Икарии, а со школы, — со школы, в которую он брал детей с двухлетнего возраста и меньше.

Оуэн был прав, и еще больше, — он практически доказал, что он был прав, перед Ныо Ленарком противники Оуэна молчат. Этот прокля­тый Ныо Ленарк вообще костью стоит в горле людей, постоянно обвиня­ющих социализм в утопиях и в неспособности что-нибудь осуществить на практике...

...Против блестящего успеха Ныо Лепарка сказать нечего. Ученые и послы, министры и герцоги, купцы и лорды — все выходило с удивлени­ем и благоговением из школы.

...Ныо Ленарк был на вершине своего благосостояния. Неутомимый Оуэи, несмотря ни на лондонские поездки, ни на митинги, ни на беспре­рывные посещения всех знаменитостей Европы, даже, как мы сказали, са­мого Николая Павловича, — с той же деятельной любовью занимался школой-фабрикой и благосостоянием работников, между которыми раз­вивал общинную жизнь. И все лопнуло!

Что же, вы думаете, он обанкротился? Учители перессорились, дети избаловались, родители спились? Помилуйте, фабрика шла превосходно, доходы росли, работники богатели, школа процветала. Но одним добрым утром в эту школу взошли какие-то два черных шута, в низеньких шля­пах, в намеренно дурно сшитых сертуках: это были двое квекеров, такие же собственники Ныо Ленарка, как и сам Оуэн. Насупили они брови, видя веселых детей, нисколько не горюющих о грехопадении; ужасну­лись, что маленькие мальчики без панталон, и потребовали преподавание какого-то своего катехизиса.

Оуэн сначала отвечал гениально: цифрой приращения доходов. Рев­ность о господе успокоилась на время: так греховная цифра была вели­ка. Но совесть квекеров проснулась опять, и они еще настоятельнее стали требовать, чтобы детей не учили ни танцевать, ни светскому пению, а рас­кольничьему катехизису непременно.

Оуэн, у которого хоры, правильные эволюции и танцы играли важ­ную роль в воспитании, не согласился. Были долгие прения; квекеры решились на этот раз упрочить свои места в раю и требовали введения псалмов и каких-то штанишек детям, ходившим по-шотландски. Оуэн понял, что крестовый поход квекеров па этом не остановится. "В таком случае, — сказал он им, — управляйтесь сами; я отказываюсь". Он не мог иначе поступить.

Приложение

"Квекеры, — говорит биограф Оуэна, — вступив в управление Ныо Леиарком, начали с того, что уменьшили плату и увеличили число часов работы".

Ныо Лепарк пал!

Не надобно забывать, что успех Оуэна раскрывает еще одну великую историческую новость, именно ту, что бедный и подавленный работник, ли­шенный образования, с детства приученный к пьянству и обману, к войне с обществом, только сначала противодействует нововведениям, и то из недове­рия; но как только он убеждается в том, что перемена не во вред ему, что при ней и он не забыт, он следует с покорностью, потом с доверчивой любовью.

Среда, служащая тормозом, — не тут.

Гейиц, литературный холоп Меттерниха, за обедом во Франкфурте сказал Роберту Оуэну:

— Положим, что вы бы успели, — что же бы из этого вышло?

— Очень просто, — отвечал Оуэн, — вышло бы то, что каждый
был бы сыт, хорошо одет и получил бы дельное воспитание.

— Да ведь этого-то именно мы и не хотим, — заметил Цицерон Венского конгресса. Гейнц, чего нет другого, был откровенен.

С той минуты, как попы, лавочники догадались, что потешные роты работников и учеников — дело очень серьезное, гибель Ныо Ленарка была неминуема.

И вот отчего падение небольшой шотландской деревушки, с фабри­кой и школой, имеет значение исторического несчастья.

Герцен А. И. Былое и думы, часть 6 // Соч. в 4-х тт. Т. 3. М., 1988.

НИКОЛАЙ ГАВРИЛОВИЧ ЧЕРНЫШЕВСКИЙ (1828—1889)

Поиск по сайту: