Совет командиров

В кабинете собирается и совет командиров. Очередные засе­дания совета бывают в девятый день декады, в половине шестого после первого ужина. Обыкновенно об этом совете объявляется в приказе, и коммунары заранее подают секретарю совета заявле-

ние: о переводе из отряда в отряд, о разрешении курить, о не­правильных расценках, об отпуске, о выдаче разрешения на лече­ние зубов и пр.

Гораздо чаще совет командиров собирается в срочном поряд­ке. Бывают такие вопросы в жизни коммуны, разрешение кото­рых невозможно откладывать на десять дней.

Собрать совет командиров очень легко, нужно только сказать дежурному по коммуне:

— Будь добр, прикажи трубить сбор командиров.

Через четверть минуты раздается короткий сигнал. Я не пом­ню случая, чтобы между сигналом и открытием заседания прошло больше трех минут <...>

По сигналу в кабинет набивается народу видимо-невидимо. Командиры приводят с собой влиятельных членов отряда, быв­ших командиров и старших комсомольцев, чтобы потом не при­шлось отдуваться в отряде. Приходят и все любители коммунар-ской общественности, а таких в коммуне большинство. У нас дав­но привыкли на командира смотреть как на уполномоченного отряда, и поэтому никто не придирается, если вместо командира явился какой-нибудь другой коммунар из отряда.

Заседание начинается быстрой перекличкой <...>

Бывает часто, что и мне приходится оставаться в меньшинст­ве. В таких случаях я обычно подчиняюсь совету командиров, и тогда ребята торжествуют и «задаются»:

— Ваша не пляшет!

Но бывает и так, что я не могу уступить большинству совета. У меня тогда остается один путь — апеллировать к общему соб­ранию коммунаров. На общем собрании меня обычно поддержи­вают все старшие коммунары, бывшие командиры и почти всег­да — комсомольцы, способные более тонко разбираться в вопро­се <...>

В командирах ходят не обязательно самые авторитетные ком­мунары. Командир командует отрядом три месяца и на второй срок избирается очень редко. С одной стороны, это очень хоро­шо, так как почти все коммунары таким образом проходят через командные посты, а с другой стороны, получается, что командиры сильно ограничены влиянием старших коммунаров. Последние, в особенности комсомольцы, умеют подчиняться своим командирам в текущем деле, на работе, в строю, но зато независимо держат­ся в общественной жизни и в особенности на общем собрании. Здесь коммунары вообще не склонны разбирать, кто командир, а кто нет.

Исключительное значение имеет в коммуне ячейка комсомола, объединяющая больше шестидесяти коммунаров. Она никогда не вмешивается в прямую работу совета командиров, но очень силь­но влияет на общественное мнение в коммуне и через свою фрак­цию всегда имеет возможность получить любое большинство в совете. Поэтому в вопросах, имеющих принципиальное значение,

совету командиров часто приходится только оформлять то, что уже разобрано и намечено в разных комиссиях, секторах, бюро ячейки и, наконец, в общем собрании комсомола.

Но зато в повседневной работе коммуны, во всех многообраз­ных и важных мелочах производства совет командиров всегда был на высоте положения, несмотря на свой переменный состав. Здесь большое значение имеют традиция и опыт старших поколе­ний, уже ушедших из коммуны. Вот мы сейчас собираемся уез­жать, и в совете командиров все хорошо знают, что нужно поду­мать и о котлах, и о ведрах, и о сорных ящиках, о правилах по­ведения в вагонах, о характере работы столовой комиссии, о санитарном оборудовании похода. Во всех этих делах ребята не менее опытны, чем я, и быстрее меня ориентируются. Только по­этому мы могли в пять часов вечера окончить работу в мастер­ских, а в шесть выступить в московский поход.

Из особенностей работы совета необходимо указать на одну, самую важную: несмотря на все разногласия в совете команди­ров, раз постановление вынесено и объявлено в приказе, никому не может прийти в голову его не исполнить, в том числе и мне. Может случиться, что я или старшие комсомольцы будем разными путями добиваться его отмены, но мы совершенно не представля­ем себе даже разговоров о том, что оно может быть не выполне­но <...>

Половая проблема

<...> У нас, как в любой здоровой семье, живут вместе де­вочки и мальчики, и это не вызывает никаких осложнений. Вся­кое здоровое детское общество может прекрасно развиваться в этих условиях.

Если же это не так, значит данное общество детей недостаточ­но здорово, то есть не спаяно в одну семью, не занято, не имеет перспективы, не развивается, недисциплинированно, обкормлено или недокормлено, а во главе его стоят люди, которых дети не уважают.

Отношения между девочками и мальчиками у нас исключи­тельно товарищеские.

Девочки-коммунарки выглядят гораздо подобраннее и аккурат­нее мальчиков, но никогда не выделяются в особое общество. Го­да три назад мы еще замечали, что девочки несколько дичатся ребят, стараются держаться от них особняком. С другой стороны, и мальчики старались показать, что для них девочки совершенно не нужны, что можно было бы и без них обойтись, что вообще «девчонки здесь лишние». Бывали и случаи проявления несколько грубоватого, но все же исключительного внимания к некоторым девочкам, принесшим с собою немного безобидной кокетливости. Но дальше этого дело не пошло.

Совет командиров, по моему настоянию, лишил отряды дево­чек права иметь отдельные столы в столовой. Это было сделано под тем предлогом, что во многих отрядах мальчики не умеют ак-

куратно есть. Чтобы научить их аккуратности, привлекли на по­мощь командиру по две, по три девочки. Девочки сначала стесня­лись и жеманились, но потом дело пошло как по маслу. Хотя в отрядах и называли девочек «хозяйками», на самом деле никаких" хозяйственных функций девочкам поручено не было. Но эта мера приблизила девочек к ребятам, приблизила в очень хорошей об­становке и форме коллектив к коллективу.С тех пор всякая отчуж­денность между девочками и мальчиками исчезла.

Все это вовсе не значит, что в коммуне совершенно не заметно отличительных особенностей совместного воспитания. Не подле­жит сомнению, что многим мальчикам и девочкам уже доводится переживать пробуждение каких-то особых симпатий. Но нам, пе­дагогам, беспокоиться совершенно не приходится, хотя мы пре­красно понимаем, что стоит ослабить связующие скрепы коллек­тива, хотя бы в самой небольшой мере, и у нас сразу вырастет половая проблема, взаимное половое тяготение будет осознано отдельными парами, появится желание близости и т. д. Нужно ска­зать, что подчинение ребят законам коллектива —- акт, отнюдь не бессознательный.

Ни для кого из коммунаров не тайна — сущность половых от­ношений. Но зато для всех является абсолютно непреложным наш закон — закон всей коммуны: в нашей коммуне не может быть никаких половых отношений. Этот закон вытекает из ясного пред­ставления об интересах коммуны, из представления об интересах отдельной личности, из мыслей о доброй славе коммуны, и выра­жается этот закон в ощущении ответственности перед общим соб­ранием, в ощущении настолько реальном, что одна мысль о воз­можности отвечать в этом вопросе перед собранием —=• страшнее всех прочих бед <...>

Сявки

У многих коммунаров есть в прошлом... одним словом, есть «прошлое». Не будем о нем распространяться. Сейчас в коллекти­ве дзержинцев оно как будто совершенно забыто. Иногда только прорвется блатное слово, а некоторые слова сделались почти офи­циальными, например: «пацан», «шамовка», «чепа». В этих словах уже нет ничего блатного,— просто слова, как и все прочие.

Коммунары никогда не вспоминают своей беспризорной жизни, никогда они не ведут разговоров и бесед о прошлом. Оно, может быть, и не забыто, но настойчиво, упорно -игнорируется. Мы так­же подчиняемся этому правилу. Воспитателям запрещено напо­минать коммунарам о прошлом.

Благодаря этому ничто не нарушает общего нашего тона, ни­что не вызывает у нас сомнений в полноценности и незапятнанно­сти нашей жизни. Иногда только какой-нибудь бестактный приез­жий говорун вдруг зальется восторгами по случаю разительных перемен, происшедших в «душах» наших коммунаров.

— Вот, вы были последними людьми, вы валялись на улицах, вам приходилось и красть...

Коммунары с хмурой деликатностью выслушивают подобные восторги, но никогда никто ни одним словом на них не отзовется.

Однако еще живые щупальца пытаются присосаться к наше­му коллективу. В такие моменты коммуна вдруг охватывается ли­хорадкой, она, как заболевший организм, быстро и тревожно, мо­билизует все силы, чтобы в опасном месте потушить развитие ка­ких-то социальных бактерий.

Социальную инфекцию, напоминающую нам наше прошлое, приносят к нам чаще всего новенькие.

Новенький воспитанник в коммуне сильно чувствует общий тон коллектива и никогда не посмеет открыто проповедовать что-ли­бо, напоминающее блатную идеологию, он даже никогда не осме­лится иронически взглянуть на нашу жизнь. Но у него есть при­вычки и симпатии, вкусы и выражения, от которых он сразу не в состоянии избавиться. Часто он даже не понимает, от чего и по­чему ему нужно избавиться. Наиболее часто это бывает у маль­чиков с пониженным интеллектом и слабой волей. Такой новень­кий просто неловко чувствует себя в среде подтянутых, дисцип­линированных и бодрых коммунаров: он не в состоянии понять законы взаимной связи и взаимного уважения. Ему на каждом шагу мерещится несправедливость, он всегда по старой привыч­ке считает необходимым принять защитно-угрожающую позу, в каждом слове и в движении других он видит что-то опасное и вред­ное для себя, и во всем коллективе он готов каждую минуту ви­деть чуждые и враждебные силы. В то же время, даже когда он полон желания работать, он лишен какой бы то ни было способ­ности заставить себя пережить самое небольшое напряжение. Еще в коллекторе, полный намерениями «исправиться», он реф-лективно неспособен пройти мимо «плохо лежащей» вещи, чтобы ее не присвоить, успокоив себя на первый раз убедительными со­ображениями, что «никто ни за что не узнает». Точно размерен­ный коммунарский день, точно указанные и настойчиво напоми­наемые правила ношения одежды, гигиены, вежливости — все это с первого дня кажется ему настолько утомительным, настолько придирчивым, что уже начинает вспоминаться улица или беспо­рядочный, заброшенный детский дом, где каждому вольно делать, что хочется.

Контраст полудикого анархического прозябания «на воле» и свободы в организованном коллективе настолько разителен и тя­жел, что каждому новенькому первые дни обязательно даются тяжело. Но большинство ребят очень быстро и активно входит в коллектив. Их подтягивает больше всего, может быть, серьез­ность предъявляемых требований. Обычно бывает, что ребята бунтуют только до первого «рапорта». Новенький пробует немно­го «побузить», нарочно толкнет девочку, уйдет с работы, возьмет чужую вещь, замахнется кулаком, ответит ненужной грубостью. На замечание другого коммунара удивится:

— А ты что? А тебе болит?

Первый же «рапорт» производит на него совершенно ошелом-

ляющее впечатление. Когда председатель общего собрания спокойно называет его фамилию, он еще немного топорщится, недовольно поворачивается на стуле и пробует все так же защи­щаться:

— Ну, что?

Но у председателя уже сталь в голосе:

— Что? Иди на середину!

Неохотно поднимается с места и делает несколько шагов, раз­вязно покачиваясь и опуская пояс пониже бедер, как это принято у холодногорских франтов. Одна рука — в бок, другая — в карма­не, ноги в какой-то балетной позиции, вообще во всей фигуре при­митивные достоинство и независимость.

Но весь зал вдруг гремит негодующим, железным требованием:

— Стань смирно!

Он растерянно оглядывается, но немедленно вытягиваетя, хо­тя одна рука еще в кармане.

Председатель наносит ему следующий удар:

— Вынь руку из кармана.

Наконец он в полном порядке и можно с ним говорить:

— Ты как обращаешься с девочками?

— Ничего подобного! Она шла...

— Как ничего подобного? В рапорте вот написано...

Он срвершенно одинок и беспомощен на середине.

Последний удар наношу ему я, это моя обязанность. После су­ровых слов председателя, после саркастических замечаний Редь-ко, после задирающего смеха пацанов я получаю слово. Стараюсь ничего не подчеркивать:

— Что касается Сосновского, то о нем говорить нечего. Он
еще новенький. И, конечно, не умеет вести себя в культурном об­
ществе. Но он, кажется, парень способный, и я уверен, что ско­
ро научится, тем более, что и ребята ему помогут, как новому то­
варищу.

Заканчиваю я все-таки сурово, обращаясь прямо к Соснов-скому:

— А ты старайся прислушиваться и приглядываться к тому,
что делается в коммуне. Ты не теленок, должен сам все понять.

Когда собрание кончается и все идут к дверям, кто-нибудь бе­рет его за плечи и смеется:

— Ну, вот ты теперь настоящий коммунар, потому что уже
отдувался на общем. В первый раз это действительно неприятно,
а потом ничего... Только стоять нужно действительно смирно, по­
тому, знаешь — председатель...

Самые неудачные новички никогда не доживают до выхода на середину. Поживет в коммуне три-четыре дня, полазит, понюхает, скучный, запущенный, бледный, и уйдет неизвестно когда, неиз­вестно куда, как будто его и не было. Коммунары таких опреде­ляют с первого взгляда:

— Это не жилец: сявка.

«Сявка» — старое блатное слово. Это мелкий воришка, трус-

Поиск по сайту: