Новый воспитанник

Ты его остриг, обрезал ему ногти, вымыл, переодел, и вот он уже похож на всех.

Он уже даже умеет кланяться, не говорит «я хочу», а «пожа­луйста», знает, что, когда входит кто-нибудь чужой, надо поздо­роваться. Он уже на школьном вечере прочитает стишок, вытрет грязные ноги; не плюнет на пол, пользуется носовым платком.

Не обольщайся, что ты вычеркнул из его памяти тяжелые вос­поминания, дурные влияния, горький опыт. Эти чистые и чисто одетые дети долго еще останутся душевно смятыми, облинявшими, больными; есть нечистые раны, которые приходится терпеливо ле­чить месяцами, да и то еще остаются рубцы, всегда готовые опять загноиться.

Интернат для сирот — это клиника, где встречаются всякие недомогания души и тела при слабой сопротивляемости организ­ма, где отягощенная наследственность мешает, задерживает вы­здоровление. И если интернат не будет моральным курортом, есть угроза, что он станет очагом заразы.

Ты запер двери интерната на все запоры, но тебе не сделать так, чтобы не просачивался вредный уличный шепот и не врыва­лись непрофильтрованные свирепые голоса, которых не заглушить моральному песнопению. Воспитатель может опустить глаза и притвориться, что не знает, но тем пагубнее будут знать дети.

10. Ты говоришь, я иду на компромиссы, принимаю тот дет­
ский материал, который дает жизнь, и склоняю голову перед не-

избежными условиями работы, хотя они и очень тяжелы; но и требую свободы в деталях и помощи и облегчений в самой техни­ке работы.

Наивный, ты ничего не можешь требовать.

Начальник поставит тебе в упрек, что на полу валяются бу­мажки, что маленький увалень набил себе шишку, что фартучки недостаточно чистые, а постели недостаточно гладко застланы.

Ты хочешь удалить ребенка из интерната, считая это необхо­димым для блага остальных. Тебя просят не исключать: а может, исправится?

В комнатах холодно, у большинства твоих анемичных детей поморожены пальцы. Уголь, тепло — дороги, но ведь холод застав­ляет детей свертываться и физически и духовно. Нет, надо детей закалять.

Ты удивляешься, что из двух яиц выходит неполная ложка яичницы. Ты слышишь грубый ответ, что это не твое дело.

Твой товарищ по работе, наверное, знал, где ключ от шкафа, может быть, сам спрятал и нарочно заставил искать. По вечерам он уходит, оставляя спальню без присмотра, но «не позволяет лезть не в свое дело» — в его спальню, к его ребятам.

Деспотический каприз и неосведомленность начальства, нечест­ность администрации, недоброжелательность и недобросовестность товарища по работе. Добавь: грубость техперсонала, скандал с прачкой из-за утерянной якобы тобой простыни, с кухаркой из-за подгоревшего молока, со сторожем из-за натоптанной лест­ницы.

Если воспитателю удается найти более приличные условия ра­боты, его счастье. Если же именно такие, пусть не удивляется и не возмущается, а трезво рассчитает свои силы и энергию на бо­лее длительный срок, чем несколько первых месяцев.

...13. Интернат с высоты птичьего полета.

Гомон, движение, юность, веселье.

Этакое славненькое государство наивных маленьких чело­вечков.

Сколько детей, а так чисто.

Гармония форменной одежды, ритм хорового пения.

Сигнал —и все умолкают. Молитва — ребята садятся за стол. Ни драк, ни ссор.

Мелькнет славная мордашка, блеснут веселые глазки. Этакая бедненькая крохотулька.

Воспитатель добрый, спокойный. Кто-то подбежал с вопросом — ответил. Шутливо погрозил кому-то пальцем — тот понял и по­слушался. Кучка самых преданных окружает вас тесным кольцом.

— Вам тут хорошо?

— Хорошо.

— Вы любите своего воспитателя?
Кокетливо потупившись, улыбаются.

— Некрасиво не отвечать, когда вас спрашивают. Любите?

— Любим.

Приятный труд, благородная задача. Малые заботы, незначи­тельные потребности — детский мирок.

— Нате пряники, это вам.

Ребята вежливо поблагодарили. Ни один не протянул руки первым.

14. Случайный гость, взгляни лучше на тех ребят, которые сто­
ят в стороне.

Где-то в темном углу один хмурый такой, палец обвязан тря­почкой. Двое постарше о чем-то шепчутся с иронической улыбкой, внимательно провожая вас взглядом. Несколько ребят заняты и даже не замечают, что пришел кто-то посторонний. Кто-то дела­ет вид, что читает, чтобы к нему не обратились с трафаретным вопросом. Кто-то, пользуясь тем, что воспитатель занят, поти­хоньку удирает, чтобы безнаказанно нахулиганить.

Есть такой, который с нетерпением ждет, когда ты уйдешь, так как хочет что-то спросить у воспитателя. Другой нарочно подходит, чтобы его видели. Еще один притаился, желая подойти последним и побыть с вами наедине; он знает, тогда воспитатель скажет: «Это наш певец, это наша маленькая хозяйка, это жертва трагического случая». Под одинаковой одеждой бьется сто раз­ных сердец, и каждое — особая трудность, особый характер рабо­ты, особые хлопоты и опасения.

Сто детей — сто людей, которые не когда-то там, не еще... не завтра, а уже... сейчас... люди. Не мирок, а великих, не «не­винных», а глубоко человеческих ценностей, достоинств, свойств, стремлений, желаний.

Вместо того чтобы спрашивать, любит ли, спроси лучше, чем это достигается, что они слушаются, что в интернате мир, про­грамма, порядок.

— Нет наказаний...

— Ложь.

15. Каковы твои обязанности? — Быть бдительным.

Если хочешь быть надзирателем, можешь ничего не делать. Но если ты воспитатель, у тебя шестнадцатичасовой рабочий день без перерывов и без праздников, день, состоящий из работы, кото­рую нельзя ни точно определить, ни заметить, ни проконтроли­ровать— и из слов, мыслей, чувств, имя которым — легион. Внеш­ний порядок, кажущаяся воспитанность, дрессировка напоказ тре­буют только твердой руки и многочисленных запретов. И дети всегда мученики страха за их мнимое благополучие; страх этот — источник тягчайших несправедливостей.

Воспитатель, так же как и надзиратель, хорошо знает, что, если ударить по глазу, ребенок может ослепнуть, что ему постоян­но угрожает перелом руки или вывих ноги, но помнит и много­численные случаи, когда ребенок едва не лишился глаза, чуть не выпал из окна, сильно ушиб, а мог сломать ногу, что действитель­ные несчастья относительно редки, а главное, застраховать от них невозможно.

Чем ниже духовный уровень воспитателя, бесцветнее его мо-

ральный облик, больше забот о своем покое и удобствах, тем больше он издает приказов и запретов, диктуемых якобы заботой о благе детей.

Воспитатель, который не хочет неприятных сюрпризов и не желает нести ответственность за то, что может случиться,— тиран.

16. Тираном станет и воспитатель, неумело заботящийся о
нравственности детей.

Болезненная подозрительность может зайти так далеко, что уже не детей разного пола и не любых двоих уединившихся ребят, а собственные руки ребенка мы будем считать врагами.

Когда-то, где-то, кто-то безымянный продиктовал запрет: не держать руки под одеялом.

«А раз мне холодно, а раз мне страшно, а раз я не могу за­снуть?»

Если в комнате тепло, ребенок не только руки, он весь рас­кроется. И если он сонный, он через пять минут спит. И сколько еще подобных бессмысленных подозрений, основанных на незна­нии ребенка!

Раз я заметил, как несколько старших мальчиков, таинствен­но пошептавшись, повели малышей в уборную. Малыши возвра­щались в сильном смущении. Мне стоило больших усилий усидеть на месте и продолжать писать. А забава была невинная. Один из ребят (он работал у фотографа) накрыл фартуком коробку из-под сигар; желающих сниматься он устанавливал у стенки, под кра­ном, и, когда малыши с приятным выражением лица ждали, что их сейчас снимут, им по счету «три» пускали на голову струю холодной воды.

Превосходный урок разумной осторожности для малышей! Облитые водой, они уже не пойдут в уборную по первому таин­ственному приглашению.

Воспитатель, слишком односторонне следящий за нравствен­ностью детей! Боюсь, у тебя самого не все благополучно.

17. Теоретик делит детей на категории согласно темперамен­
там, типам интеллекта и склонностям; практик знает прежде всего
детей «удобных» и «неудобных»: обычных, с которыми не прихо­
дится возиться, и исключительных, на которых идет уйма времени.

«Неудобные» дети: самый младший, ниже обычного возраста; самый старший, критически настроенный и своенравный; вялый, несобранный и хилый; и горячий, настырный.

Ребенок, который перерос интернатскую дисциплину, которому она в тягость, которого унижает режим спальни, столовой, мо-' литвы, игры, прогулки.

Ребенок, у которого из уха течет гной, вскочил чирий, сошел ноготь, слезятся глаза, болит голова, жар, кашель.

Ребенок, который медленно одевается, умывается, причесыва­ется, ест. Последним стелет постель, последним вешает полотенце, тарелку его и стакан всегда приходится дожидаться, задерживает уборку спальни и со стола отправку посуды на кухню.

Ребенок, который поминутно обращается к тебе с вопросами, жалуется, требует, плачет, клянчит, который не любит общества других детей и назойливо тянется к тебе, вечно чего-нибудь не знает, что-нибудь да просит, в чем-либо нуждается, хочет сказать что-то важное.

Ребенок, который грубо ответил, обидел кого-нибудь из тех­персонала, поссорился, подрался, бросался камнями, нарочно что-то сломал или порвал, отвечает на все «не хочу».

Ребенок впечатлительный и капризный, которому больно от пустячного замечания, хмурого взгляда, для которого холодное безразличие — наказание.

Симпатичный шалунишка, который заткнет тебе камушками умывальник, покатается на дверях, открутит кран, закроет вьюш­ку, отвинтит звонок, запачкает стену синим карандашом, исцара­пает гвоздем подоконники, вырежет на столе буквы. Убийственно изобретательный и неутомимый.

Вот похитители твоего времени, тираны твоего терпения, фер­менты твоей совести. Ты борешься с ними, а знаешь, что это не их вина.

18. В шесть часов утра дети встают. Тебе нужно только ска­
зать: «Дети, вставать!» — ничего больше.

На самом же деле, если ты велишь сотне ребят встать, восемь­десят «удобных» встанут, оденутся, умоются и будут готовы к но­вому сигналу «завтракать». Восьмерым же ты должен повторить это дважды, пятерым — трижды. На троих тебе придется прикрик­нуть. Двоих разбудить. У одного болит голова: хворает или, мо­жет быть, притворяется?

Девяносто ребят одеваются сами, двоим же ты должен по­мочь, а то не успеют. У одного потерялась подвязка, у другого отморожен палец и башмак не надевается. Еще у одного на шнур­ке сделался узел. Кто-то кому-то мешает стелить постель. Кто-то не дает мыло, еще кто-то толкается, или брызгается, умываясь, или перепутал полотенца, или льет на пол. Одел правый башмак на левую ногу, не может — оборвалась пуговица — застегнуть фар­тук; кто-то, видно, взял блузу — минуту назад была! Кто-то пла­чет: «Это мой тазик, я всегда в нем умываюсь»,— но ведь тот сегодня первый пришел.

Восемьдесят ребят ты напитал пятью минутами своего вре­мени, десять ребят поглотили у тебя по минуте, а с двумя ты провозился почти полчаса.

То же самое будет и завтра, только не этот, а тот потеряет, заболеет, плохо постелит постель.

То же самое будет и через месяц, и через год, и через пять лет.

19. Ты должен был только сказать: «Ребята, вставать!» — и все.
А ведь ты не успел бы.

Не успел бы, не найди один из «удобных» ребят пропавшую подвязку и блузу, не принеси ребенку с отмороженным пальцем запасных башмаков, не развяжи узелка третий.

Ведь за подвязкой надо было лезть под кровать, башмаки при-

нести из дальней комнаты, а над узлом изрядно попотел твой за­меститель, орудуя сначала ногтями, потом зубами, потом найден­ным вчера гвоздем и, наконец, одолженным с этой целью вязаль­ным крючком.

Ты не можешь не заметить, что один ребенок чаще теряет, а другой чаще находит, один делает узлы, а другой развязывает. Один часто болеет, а другой всегда здоров. Один требует помощи, а другой сам тебе помогает. Предположим, ты не испытываешь нерасположения к первым и благодарности ко вторым.

Но вот сегодня с трудом встает тот, который вчера долго разговаривал лежа в постели. Младший стелет постель лучше, чем старший. Тот, у кого болит горло, пьет воду из-под крана, хотя ты и предупредил, что вода холодная, а он потный. Сам подумай, что ты тогда скажешь, хотя ты и знаешь, и понимаешь, и со всем миришься, и прощаешь.

Чем больше этих «неудобных», тем больше из твоих шестна­дцати рабочих часов уйдет на возню, беготню, воркотню и тем меньше останется времени на «высокое», «чистое» (читай раздел «Воспитатель обязан»).

И меньше времени, и меньше сил...

20. Помощь, которую дети оказывают воспитателю, может быть
совершенно бескорыстной. Ребенок помогает, раз ему хочется, по­
могает, раз сегодня хочется, а завтра он не отвечает.

Но такой капризный, самолюбивый и честный помощник возь­мется не за каждую работу. Он легко остынет, повстречайся не­ожиданная трудность; обидится, вырази воспитатель неудоволь­ствие; сомневается, спрашивает, нуждается в проверке и в ука­заниях. Сам он навязывать тебе свою помощь не будет; его надо найти, поощрить, ободрить; попроси — сделает это охотно, при­кажи — не захочет. Полагаться на него нельзя, он может подвести, когда более всего нужен.

Надзиратель легко найдет себе среди ребят помощников дру­гого типа. Ловкий, энергичный, наглый, двуличный и корыстный, он сам навяжет свою помощь; прогони его — он вернется, нужен — вырастет как из-под земли, по глазам увидит, что ты хочешь, выполнит любое поручение, возьмется за все.

Если выполнит плохо — вывернется, наврет. Отчитай его — прикинется тише воды, ниже травы. Такой всегда рапортует: «Все в порядке».

Если недобросовестный, неспособный или просто вымотавший­ся воспитатель, не входя в малые ребячьи дела и заботы, передо­верит такому дежурному свою власть, тот его выручит, легко за­менит. И из ребенка, который отыщет, позовет, принесет, уберет, присмотрит, напомнит, знает, слышал, скажет, он скоро превра­тится в настоящего заместителя.

Это не невинная школьная подлиза, это грозный Фельдфебель интерната-казармы.

21. Дежурному легче справиться с ребятами, чем взрослому.
Надзиратель и ударит, так не изо всей силы, пригрозит сдержан-

но, накажет, так за провинность. А надзиратель из ребят ударит не по мягкому месту, а по голове или в живот, ведь это больнее, пригрозит не наказанием, а с виду наивным: «Погоди, вот зарежу тебя ночью складным ножом»; хладнокровнейшим образом обви­нит невинного и заставит признаться в несовершенном преступ­лении, что съел, взял, сломал,— и малыш, трепеща, повторяет: «Это я сломал, это я украл».

Основная масса детей боится его больше, чем воспитателя, ведь дежурный все знает, он с ними все время вместе. Непослуш­ные дети ненавидят, редко мстят, чаще подкупают.

Теперь у маленького тирана завелись уже помощники, заме­стители. Он уже ничего не делает сам, только командует, доносит на противников и отвечает за все перед начальством.

Нужно хорошо различать: это не фаворит, не любимчик, это настоящий помощник, доверенный слуга— наушник. Он заботится об удобствах хозяина, хозяин его терпит и, хотя и знает, что он врет, обманывает и наживается на нем, не может без него обой­тись — а впрочем, ждет местечка получше.

22. Таинственные угрозы исподтишка заменяют явные и шум­
ные запрещенные драки:

«Погоди вот, я скажу воспитателю. Погоди, уж и задам же я тебе ночью» — вот магические заклятия, которыми ловкий и двуличный заставит молчать, поддаться, смириться младшего, глу­пенького, более слабого и честного.

Уборная и спальная — вот два места, где свободно обменива­ются тайнами и где концентрируется конспиративная жизнь ин­терната. Воспитатели ошибаются, полагая, что спальня и уборная требуют лишь односторонней бдительности.

Я знаю случай, когда мальчик подполз ночью к кровати врага и щипал его, драл за уши, таскал за волосы, предупреждал: «Ти­ше! Крикнешь, разбудишь воспитателя, и тебя исключат».

Я знаю случай, когда мальчику нарочно наливали ночью в постель воды, чтобы надзиратель подложил позорную клеенку.

Я знаю случай, когда дежурный коротко, до самого мяса об­стригал ногти нелюбимым товарищам. Другой дежурный нарочно приготовил холодную ванну мальчику, с которым был в ссоре.

В интернате может укорениться террор злых сил, отравляя атмосферу, ширя моральные эпидемии, калеча и опустошая. В этой атмосфере лжи, принуждения, укрывательств, гнева, наси­лия, тайных расправ, ложных доносов, стр.аха и молчания —в ат­мосфере, насыщенной миазмами морального гниения, вспыхивают эпидемии онанизма и уголовных преступлений.

Воспитатель, попав в подобную клоаку, бежит прочь, а если не может убежать,.обо всем утаивает.

23. Дети быстро подметят, что надзиратель скрывает от на­
чальства— что те ребята, кого похвалили, пользуются у него
симпатией, а те, из-за кого пришлось выслушать замечание, ему
антипатичны.

Между надзирателем и детьми заключается немое соглашение!

будем делать вид, что все превосходно, а случись «что-нибудь та­кое» — скроем.

И до главного руководителя в его укромной канцелярии уже доходит немногое, за стены же учреждения не выходит ничего. Дети совершают ряд недозволенных, заслуживающих наказания поступков, а он по недомыслию или по преступной небрежности все покрывает.

Может, поэтому-то интернатские дети такие неразговорчивые и отвечают охотно лишь на самые банальные вопросы: «Тебе хо­рошо здесь? А ты послушный?» — и молчат, когда могут «засы­паться»? Может, поэтому-то на интернате лежит печать каких-то дурных тайн, и разговор с ребенком, который то и дело пере­глядывается с воспитателем, стесняет и неприятен?

В третьей части этой книги я расскажу, как при организации Дома Сирот мы обеспечили себе детскую помощь, не опасаясь ка­ких-либо дурных последствий, потому что ввели гласность.

24. Будни с их хлопотами и возней имеют своих «удобных» и
«неудобных» детей; дни торжественных ярмарок, дни показов
своих.

Для воспитателя, который ведет уроки пения, таким «удобным» будет ребенок с самым звонким голосом; для воспитателя — пре­подавателя гимнастики — самый ловкий гимнаст. Первый думает о показательном хоре, второй о публичном состязании.

Дети способные, воспитанные, смелые принимают гостей во время парадного визита, выставляя в выгодном свете учреждение, хорошо свидетельствуя о воспитателе. Миловидный ребенок пре­поднесет букет достойной особе.

Разве воспитатель не может не быть им за это благодарным? Что из того, что ребенок спел, сыграл на скрипке, ловко провел свою роль в комической пьеске? Это не его заслуга. И, полный укоров совести, честный воспитатель старается подавить прият­ное волнение.

Правильно ли это? И может ли притворное равнодушие об­мануть ребенка, а если обманет, то не обидит ли? Для ребенка это важный, торжественный, памятный день; немного ошеломлен­ный, а больше всего испуганный присутствием многочисленных сановников и вообще посторонних, ребенок подбежит к тому, кто ему близок, потому что ценит прежде всего его похвалу, ждет ее, имеет на то право...

Не позволяй им зазнаваться, но отличить ты их должен...

А что тогда будет с положением о безусловном равенстве всех детей? Но это положение — ложь. -

25. У воспитателя-практика всегда есть дети, которые вызы­
вают в нем приятное чувство, вознаграждая за потраченный
труд,— дети воскресных дней его души,— он любит их независимо
от подлинной их цены и пользы, которую они приносят.

Славные, потому что миловидные; славные, потому что ясно­глазые, веселые, подвижные, улыбающиеся; славные, потому что тихие, серьезные, сосредоточенные, хмурые; славные, потому что

маленькие, беспомощные, отвлекающиеся; славные, потому что критически настроенные, смелые, склонные к бунту.

В зависимости от духовного облика и идеалов воспитателя раз­ным воспитателям близки и дороги разные дети.

Одни импонируют своей энергией, другой трогает добродушием, третий будит воспоминания о твоем собственном детстве, четвер­тый вызывает искреннее беспокойство за его судьбу, в пятом бо­ишься его порыва ввысь, в шестом — пугливой покорности.

А среди всех этих многочисленных славных ребят ты любишь одного как самое близкое существо, кому желаешь всего самого лучшего, чьи слезы причиняют самую сильную боль, чьего распо­ложения стремишься добиться и кем не хотел бы быть забытым.

Как это случилось, когда? Ты не знаешь. Чувство пришло вне­запно, без всякого повода, неожиданно, как любовь.

Не скрывай: тебя выдадут улыбка, голос, взгляд.

А остальные дети? Не бойся, они не обидятся: и у них есть любимцы.

Корчак Я. Как любить ре-бенка//Избр. пед. произв.— М., 1979,—С. 27—264.

Поиск по сайту: