Реформатор Цвингли 1 страница

Своей выдающейся ролью Цвингли обязан не социальному положению, а врожденным способностям и блестящей образованности. Ульрих Цвингли (1484—1531) был «третьим мужем» Реформации (после Лютера и Кальвина), из просвещенного гуманиста став крупным церковным реформатором. Его отец, свободный крестьянин и старейшина деревни Вильдхаус в Тоггенбургской долине кантона Св. Галла, строил весьма честолюбивые планы в отношении своего сына и посылал его в лучшие из доступных школ. Восьми лет Ульрих поступил в школу города Везен, директором которой был его дядя, а в десять перевелся в Базель, где три года изучал латынь, диалектику и музыку у Грегора Бюнцли (Gregor Bьnzli) в школе Св. Теодора. В тринадцать под влиянием Генриха Вёльфлина (Heinrich Wцlflin), человека всерьез преданного идеалам гуманистического образования Возрождения и поселившего в своем ученике любовь к классике и уважение к музыке, он на два года переехал в школу города Берн (1496—1498). Бернские доминиканцы разглядели в Цвингли чрезвычайно одаренного юношу и уговаривали его постричься в их монастырь, но едва он начал свой испытательный годовой срок, как семья принудила его оставить монастырь, вскоре после чего он был отправлен для обучения в Венский университет.

За время его двухлетнего там пребывания (1500—1502) Вена, управляемая Максимилианом, произвела ужасное впечатление на молодого швейцарского студента. Архивные документы свидетельствуют о том, что однажды он был исключен (его имя вычеркнуто и на полях написано exclusus), возможно, за выражение антигабсбургских настроений. Наибольшей активностью в университете тех лет отличался Конрад Целтис, немецкий архигуманист, который одновременно был преподавателем классической литературы, руководителем отделения поэзии и математики, а также директором гуманистического театра. Цвингли углублял познания в области классической литературы и развивал свой музыкальный талант, учась играть на многих инструментах: лютне, арфе, флейте, виоле, тростниковой флейте и рожке. Он стал близким другом Генриха Глареана, который позднее был признан ведущим в Швейцарии музыкантом-гуманистом. Но будучи хорошим швейцарцем, Цвингли вернулся в Базель, где в 1504 году получил степень бакалавра искусств, а в 1506 году — магистра искусств. В Базеле он попал под прямое влияние доктора Томаса Виттенбаха, реформаторски настроенного эразмита, предпочитавшего изучение Нового Завета отцам Церкви, враждебно настроенного к схоластике, монашеским обетам, индульгенциям и механическому применению Таинств. Цвингли преподавал классическую литературу в школе Св. Мартина и приобрел издание Пикко де ла'Мирандола. В возрасте двадцати двух лет епископ Констанца рукоположил его в священники. Свою первую мессу он отслужил в Вильдхаусе, среди своего родного народа.

Десятилетие, проведенное в качестве приходского священника в Гларусе создало хорошую основу для его дальнейшей реформаторской деятельности. С самого начала он столкнулся со лживостью, присущей слишком многим церковным служителям. Когда в Гларусе его избрали священником вместо Генриха Гёльди (Heinrich Gцldi), назначенного папой, Цвингли счел возможным подкупить Гёльди сотнею гульденов. Во время своего служения в Гларусе он раздирался между двумя направлениями деятельности, исследованиями и пасторским попечением о прихожанах. Его библиотека объемом более 350 книг охватывала предметы от геометрии и географии до философии, теологии, филологии и классической литературы. Он тщательно изучил греческий и взялся за еврейский, широко употребляемый в трудах отцов. Вскоре друзья стали называть его «Цицероном нашего времени». Конечно же, его привлекал Эразм, отвечавший на восхищение холодными и высокомерными покровительственными письмами. Цвингли даже совершил поездку в Базель, чтобы лично встретиться с королем гуманистов. После издания в 1516 году Нового Завета в редакции Эразма, Цвингли заучил по своему экземпляру послания Павла на греческом. В то же время он исполнял пасторские обязанности, основал детскую школу и сам в ней преподавал.

В качестве капеллана Цвингли сопровождал швейцарские наемные войска в таких проигранных сражениях как битва при Новаре в 1513 году и битва при Мариньяно близ Милана в 1515 году. По описанию его биографа, Генриха Буллингера, на поле боя он проявлял достоинство и отвагу, но ясно осознавал зло наемной системы, которая не только обогащала, но развращала, калечила и уродовала молодых швейцарцев. Он выступал с политическими баснями, стихотворными аллегориями и проповедями против постыдной практики продажи своей крови за деньги. Враждебность по отношению к прибыльной торговле наемниками и к договору с Францией, закабалившему швейцарцев в обмен на финансовую помощь, обратили против него мощные профранцузские силы, и он покинул Гларус.

В 1516 году Цвингли пригласили в монастырскую церковь Эйнзидельна, где множество паломников привлекал собор Скорбящей Девы Марии. Но Цвингли вскоре начал критиковать выдачу полных индульгенций за паломничество в Эйнзидельн, а в августе 1518 года ему удалось остановить деятельность францисканского монаха Самсона, приехавшего торговать индульгенциями, подобно Тецелю в Саксонии. В октябре 1518 года открылась возможность занять более влиятельную кафедру в Цюрихе, но шансы Цвингли на эту должность уменьшали два фактора: слух о его поверхностности и несостоятельности как музыканта и сообщения о его порочном поведении. Цвингли открыто принял обвинения, написав письмо в защиту своего музыкального творчества и признав за собой вину недостойного поведения. Он, подобно многим другим, соблазнился молодой женщиной легкого поведения. В Цюрихе она ожидала ребенка, возможно от него. Он заявил, что не соблазнил девственницу или женщину высокого положения, иронично отметив, что ее отец был одним из тех влиятельных людей, которые могут безопасно дотронуться до бороды самого императора по причине своего ремесла цирюльника. 11 декабря 1518 года Цвингли был избран каноником в Цюрихе вместо швабского конкурента, имевшего наложницу, шесть детей и множество приходов. Именно в Цюрихском Великом соборе (Гроссмюнстере) Цвингли предстояло начать реформацию немецкой Швейцарии.

Цвингли обладал располагающим и добродушным характером, а также живым умом, приятным голосом и потрясающими ораторскими способностями, уже заслужив репутацию сильного проповедника. Он был весьма проницателен и имел прекрасную интуицию. Он тщательно подготавливал совет и общину к принятию любого важного решения. Во время празднования нового 1519 года, в день своего рождения он впервые проповедовал в Цюрихском соборе и объявил, что в следующее воскресенье будет толковать Евангелие от Марка согласно истине Божией, а не по человеческим измышлениям. Цвингли держал перед собой греческий оригинал и напрямую его цитировал. Впечатление было потрясающее. Находившийся в аудитории молодой гуманист Томас Платтер (Thomas Platter) написал, что услыхав Слово Божие из первоисточника, он ощутил себя «поднятым в воздух за волосы». Рассмотрев жизнь Иисуса, Цвингли перешел к описанию ранней Церкви на основе Деяний Апостолов и посланий Павла. Изложение всего Нового Завета заняло у него шесть лет.

В первый год своей жизни в Цюрихе Цвингли подвергся смертельному испытанию. По Швейцарии прокатилась ужасная эпидемия бубонной чумы, которая в августе сразила Цвингли. Статистика свидетельствует о смерти трети населения. В те времена в случае эпидемии первыми умирали врачи, обнаружившие симптомы. На тот момент Цвингли находился в отъезде, принимая ванны в Бад-Пфэфере (Bad Pfefers), но сразу же вернулся, чтобы служить больным и умирающим. Смерть унесла его родного брата Андреаса, а в конце августа или сентябре заболел и сам Цвингли. В ноябре в Констанце и Базеле ходили слухи о его смерти. Однако после долгой борьбы он выздоровел, хотя полностью восстановил силы только следующим летом. В благодарность он написал «Песнь чуме», или «Христианскую песнь, написанную Ульрихом Цвингли, когда на него обрушилось поветрие», и положил ее на музыку. Встреча со смертью настроила его на более серьезный лад и побудила к еще более осмысленному исследованию глубин христианского вероучения.

Официальный разрыв со старой церковью был спровоцирован совершенно явным извращением в церковном уложении — каноническим воздержанием от употребления мяса во время Великого поста. Цвингли с кафедры учил, что слово Божие ясно разрешает употребление любой пищи во всякое время, а папский запрет противоречит свободе, провозглашенной Евангелием. В пепельную среду[1] 1522 года уважаемые граждане, в том числе Цвингли и Леон Юд, приходской священник из Эйнзидельна, собрались в доме книгоиздателя Кристофера Фрошёра (Christopher Froschauer). Они разрезали две копченые колбасы и все немного поели, за исключением Цвингли, воздержавшегося из опасения стать соблазном для прихожан, еще не готовых принять столь радикальный шаг. Городской совет незамедлительно отреагировал, арестовав и оштрафовав некоторых участников акции. В ответ менее чем через три недели Цвингли выступил с кафедры в защиту нарушивших пост, а в апреле опубликовал памфлет под названием «О свободе выбора в пище». В том же году он опубликовал ключевой реформатский труд Archeteles («Первоначала»), в котором ратовал за духовную свободу от епископского контроля. Он утверждал, что для разъяснения Слова Божия необходим только Святой Дух, — церковные, соборные и папские постановления неуместны и бесполезны. Памятуя о дискуссии Лютера в Лейпциге, Цвингли настаивал на обсуждении, при котором вопросы могли бы быть рассмотрены публично, и городской совет согласился. Диспут должен был состояться 29 января 1523 года.

На диспут в городском зале собралось более шестисот человек, друзей и недругов. Епископ Констанцский был представлен прежним другом Цвингли Иоганном Фабером, ныне канцлером епархии. Цвингли сидел, раскрыв перед собой издания Библии на еврейском, греческом и латыни. В качестве предмета обсуждения он подготовил и опубликовал «Шестьдесят семь тезисов», в которых кратко отразил теологическую базу своих реформ. Первые шестнадцать тезисов представляли собой доктринальные утверждения, отражавшие суть Евангелия, самодостаточность учения и деяний Христа, открывшего людям волю Отца Небесного, Своей святой жертвой освободившего людей от смерти и примирившего их с Богом, и подлинную сущность Церкви как общения святых или собрания всех верующих во Христа. Остальные тезисы формулировали его возражения против узурпации папой высшей священнической власти, проведения мессы как жертвы, а не воспоминания, молитв святым, обязательных постов, паломничества, монашеских обетов, безбрачия духовенства, злоупотребления анафемой, бормотания молитв, торговли индульгенциями, учений об епитимьях, о чистилище, о священстве, о роли государства в религиозной жизни, а также против других учений и практик.

«Пусть никто не осмелится выступать здесь, прибегая к софистике и человеческой глупости, но приступает к Писанию, признавая только его суд (foras cares! Писание дышит духом Божиим), либо для того, чтобы обнаружить истину, либо чтобы сохранить истину, если, как я надеюсь, она уже обнаружена. Аминь.

Итак, да правит Бог».

Главным доводом Цвингли в последовавшей дискуссии был тот факт, что реформаторы занимались восстановлением церкви в ее древней чистоте — новатором была средневековая церковь, а не реформаторы.

Полемика закончилась громкой победой учения Цвингли и распоряжением городского совета всем священникам кантона держаться этого учения. Шесть месяцев спустя Фрошёр опубликовал Толкования и обоснования выводов, в которых противопоставил практику церкви установлениям Христовым и выразил свое несогласие с традиционными формами поклонения и литургической музыкой. В сентябре городской совет принял постановление, предусматривавшее изменение устава Великого собора (Гроссмюнстера), сокращение числа духовенства, ежедневное преподавание Писания, снижение платы за такие духовные услуги как Крещение и Причастие.

Памятуя об удачном исходе первого диспута и растущем напряжении в городе, Цвингли настоял на втором диспуте, посвященном вопросам о мессе и почитании образов. Вторая дискуссия, на которой присутствовало около восьмисот или девятисот священников и мирян, началась 26 октября 1523 года и продолжалась три дня. На этот раз оппозиция Цвингли и Леону Юду была более состоятельна; ее представлял Мартин Штейнли из Шаффхаузена (Martin Steinli of Schaffhausen). Совет проголосовал за сохранение мессы, запрещение в церкви образов, а также образование комиссии с участием Цвингли и Юда, призванной наставить народ в евангельском учении. Городской совет определенно двигался в сторону реформ, но предпочитал постепенные изменения.

В целях просвещения духовенства кантона Цвингли написал Краткое введение в Христианство, содержавшее резкие нападки на поклонение образам. В идеях Цвингли было заметно влияние памфлета, написанного священником, получившим классическое гуманистическое образование в Базеле, Людвигом Гецером (Ludwig Haetzer) «Суд Бога, Господа нашего, о том, как должно относиться ко всем идолам и образам в соответствии со Святым Писанием». В понедельник 28 декабря состоялась третья, более ограниченная дискуссия с канониками, священством Цюриха и членами советов больших и малых городов, на которой обсуждались болезненные вопросы образов и мессы, но дальнейшие действия были отложены до следующего рассмотрения, намеченного на начало предстоявшего года.

1524 и 1525 годы стали для реформаторов решающими в их стремлении разрешить три спорных вопроса: почитание образов, безбрачие священства и служение мессы. Четвертая дискуссия, состоявшаяся 19 и 20 января 1524 года, оказалась поворотной, поскольку интеллектуальная нищета защитников «старой веры», противостоявших сторонникам новой «истинной веры», дала реформаторам преимущество и открыла путь последующим официальным реформаторским указам совета. Дискуссию вели четырнадцать человек: шесть членов городского совета, пять кафедральных каноников и реформаторы Энгельхард (Engelhard), Юд и Цвингли. В защиту иконофилов выступил только Рудольф Хофманн (Rudolf Hofmann), сформулировав двадцать три тезиса, основанных почти целиком на небиблейских источниках: традициях, писаниях отцов Церкви, средневековой схоластике, канонах и постановлениях Соборов. Совет легко склонился в сторону иконоборческих устремлений Цвингли. После ряда промежуточных компромиссных указов, 15 июня совет вынес окончательное решение об очищении церквей от всех оставшихся образов. Теперь городской совет действовал решительно и назначил комиссию из двенадцати членов, по представителю от каждой гильдии, — для побелки стен и очищения храмов от «идолов». Эти мероприятия продолжались с 20 июня по 2 июля. Близорукий Цвингли не почитал изящные искусства так, как музыку, и потому мало сожалел об утрате средневековых произведений. Но, по-видимому, его личные пристрастия не оказали сильного влияния на программу реформации, которая также, за исключением псалмов, требовала упразднения хорового и общего пения, органной музыки и других практик, не имеющих обоснования в Писании. После нескольких лет молчания 9 декабря 1527 года были разобраны и уничтожены органы Великого собора. Цвингли рассматривал устранение образов и органов как победу духа над плотским и чувственным, придерживаясь вполне пуританских позиций. «В Цюрихе, — победоносно восклицал он, — у нас совершенно светлые церкви, стены восхитительно белыe!»[2]

В 1522 году Цвингли вместе с некоторыми другими священниками подал епископу Констанца прошение о разрешении на брак и, встретив резкий отказ, тайно женился на благочестивой вдове Анне Мейер. Два года спустя, 2 апреля 1524 года, когда стало очевидно, что симпатии общества в Цюрихе на его стороне, Цвингли извлек из этого максимальную выгоду, торжественно совершив свое бракосочетание в Великом соборе, и таким образом публично осуществив проповедь о важности брака для духовенства, а также о необоснованности и бесполезности католического целибата. Едва Цвингли совершил этот решительный шаг, как из сотен и даже тысяч монахов, священников и монашек едва ли можно было найти сохранивших целомудрие, и местный каноник выразил сожаление о таком количестве общественных нарушений, но признал все их справедливыми.

Третьим важным и сложным догматическим вопросом было католическое учение о мессе. В 1215 году Четвертый Римский Собор официально утвердил доктрину о пресуществлении, согласно которой хлеб и вино, применяемые в Причастии, полностью преображаются в истинные Плоть и Кровь Христа, несмотря на такое «недоразумение», как сохранение прежнего внешнего вида. Само Причастие приобрело значение бескровной жертвы, посредством которой священник повторял первоначальную жертву Христа на Голгофе. В мессе мог участвовать любой верующий, священник за плату совершал также индивидуальную мессу, даже за те души, которые предположительно уже находились в чистилище. А в конце концов Причастие «одного элемента», когда причащающимся мирянам раздается только хлеб, в то время как священник пьет вино, стало повсеместной практикой. На основании Библии Цвингли оспорил все эти аспекты мессы, рассматривая их как отступление от установления Господня, записанного в Новом Завете. Он противопоставлял мессе реформаторское понимание Вечери Господней как воспоминания, или духовного общения со Христом, в котором хлеб и вино символизируют Плоть и Кровь Христа. Подобно Лютеру он оспаривал учение о пресуществлении на том основании, что противоречие между содержанием и формой есть вопрос метафизический, а не библейский. Он рассматривал превознесение даров и поклонение им во время процессий праздника Тела Христова как обожествление материального предмета. Он оспаривал понимание мессы как жертвы на том основании, что первоначальная жертва Христа действенна раз и навсегда, а также по причине магических злоупотреблений пресуществлением и жертвою со стороны священников. Он полагал, что индивидуальная месса без собрания верующих и личного участия причащающихся недействительна и ведет мирян к праведности дел и механическому отношению к Причастию.

Цвингли подробно изложил свои взгляды общине и городскому совету. Во время Страстной недели 1525 года, точнее 16 апреля, в Цюрихе впервые было торжественно совершено Причастие по новому порядку, с принятием в обоих видах, как вечеря воспоминания и духовное общение с Господом. Вновь восторжествовало стремление Цвингли к духовному, а не материальному. Всего за месяц до того он опубликовал свою, посвященную королю Франции Франциску I, работу «Об истинной и ложной религии», в которой ясно изложил убеждение, что присутствие Господа во время обряда, задуманного как символическое воспоминание, принимается только верою.

Влияние эразмовского гуманизма на религиозную мысль Цвингли было особенно очевидно в первые годы цвинглианской реформации и осталось неотъемлемой частью его теологического направления. Цвингли столь сильно привлекало внимание гуманистов к познанию истины из первоисточников, что и его собственная теология основывалась на принципе приобретения познания Христа из «самих источников», т. е. самого Писания. Девиз эразмитов «евангельская простота» и несхоластическая природа откровения — одна из тем работ Цвингли. Приблизительно до 1522 года фразы, знакомые по Эразмовской «философии Христа», употребляемые им в Enchiridion и Paraclesis, часто встречаются в планах Цвингли по возрождению христианства. Сравнение гуманизма с христианством — также один из главных акцентов в работах Цвингли. Педагогические идеалы гуманистов отражены в его трактате «Обучение молодежи» (1523 г.).

Основу теологии молодого Цвингли составляла «философия Христа». Грех он понимал скорее как слепоту или слабость плоти, чем как принципиальное зло и естественное состояние человека. Христоцентричность была для него скорее принципом, чем жизненной реалией, итогом его стремления к интеллектуальному просвещению, а не плодом духовной борьбы, побудившей его всецело предаться благодати Христовой. Учение Цвингли о двойственности предопределения Божия носило наиболее крайний среди крупных реформаторов характер. Он проповедовал, что при сотворении Бог не только предызбрал души ко спасению, но и предопределил души, которые низвергнет в ад. Однако работы Цвингли по данной теме создают впечатление, что он принял эту доктрину только на основании убеждения, будто так учил Павел, а не потому, что сам трепетал перед грозным промыслом Божиим. Даже его уверенность в том, что Бог спасет Гераклита, Платона, Аристотеля, Цицерона и других благочестивых язычников достаточно легковесна по сравнению с простым упованием Лютера на то, что Бог усмотрит возможность спасти Цицерона. Наиболее характерным эразмовским аспектом его мысли является постоянное противопоставление закона духа и закона буквы, или плоти. Недоверие к материальному является главной причиной его пуританского неприятия образов и церковного искусства, музыки и реального присутствия Тела и Крови Христа в Причастии. Пониманием духовной жизни как победы духа над плотью объясняется моралистический характер его «евангельского учения» в ранние годы. Однако учение Цвингли претерпело известные изменения, когда он глубже занялся теологическими вопросами Реформации и более тщательно погрузился в теологию Павла.

Полемика о Св. Причастии

Когда в октябре 1529 года в Марбурге Цвингли и Лютер наконец встретились лицом к лицу в великолепном замке эрцгерцога Филиппа Гессенского, возвышающемся над рекой Лан, Лютер подытожил их принципиальное разногласие словами, напрямую обращенными к Буцеру, но адресованными также Цвингли и остальным: «Мы от разного духа!» Встреча, устроенная эрцгерцогом ради объединения евангельского движения перед угрозой нападения католиков, способствовала лишь выявлению их разногласий и установлению определенного разделения между германским и швейцарским реформаторскими движениями.

В последующие годы Цвингли нравилось рассуждать о времени, проведенном в Эйнзидельне, как о периоде своего прорыва к подлинно евангельскому пониманию Писания. Об ограниченности его успехов можно судить по тому факту, что еще в 1517 году он лично участвовал в паломничестве, полагая его похвальным деянием. Все же Цвингли не полностью заблуждался, утверждая, что проповедовал реформаторское понимание Евангелия еще до того, как в Швейцарии стало вообще известно о Лютере. Однако его понимание Евангелия в ранние годы напоминало христоцентрическую этическую систему Эразма — «философию Христа». Только в Цюрихе, изучая послания Павла под воздействием трудов Лютера, он переключил свое внимание на «закон Христов», или высшее учение Христа, со временем начав ревностно проповедовать полный, свободный и окончательный Божий дар спасения во Иисусе Христе, даруемый человеку исключительно по Божией благодати. Очевидно, что таким пониманием Евангелия, или «Благой Вести», он был в значительной степени обязан Лютеру. Нет свидетельств о причастности Цвингли к первоначальному радостному возбуждению в 1517 году, вызванному появлением 95 тезисов Лютера, что весьма странно, ибо в Базеле и других южно-германских городах в кругах гуманистов очень радовались этому событию. Но очевидно, что к концу 1518 года Цвингли уже был знаком с трудами Лютера и упоминал о них в переписке, а значит, прилежно их изучал. Однако к 1523 году Цвингли настаивал на своей оригинальности, утверждая, будто проповедовал новое понимание Евангелия, еще прежде чем услышал о Лютере, и убеждал, будто мало читал Лютера, выражая недовольство, когда его называли лютеранином. По заверениям Цвингли, от Лютера он перенял только смелое следование тому, в истинность чего уверовал. Очевидно, что Цвингли не был расположен уступать виттенбергским реформаторам. Разделение их путей произошло из-за разногласий в понимании сути и роли Св. Причастия.

Цвингли верил, что Св. Причастие, или Вечеря Господня, является лишь символом, или печатью Божией благодати, уже дарованной причащающимся. Хлеб и вино лишь символизируют Плоть и Кровь Христа, реально пребывающего в Своем физическом Теле на Небесах, а не на земле. Верующий человек, принимая Св. Причастие в воспоминание о последней вечере Господа со Своими учениками, обогащается от духовного общения со своим Господом. Цвингли заимствовал понимание Св. Причастия как трапезы воспоминания от датского гуманиста и юриста Корнелия Гоена (Cornelius Hoen), писавшего Цвингли в 1523 году из Гааги, что на самом деле слова установления: «Сие есть Тело Мое» — являются образным выражением, метафорой, а слово «есть» следует понимать как «символизирует». «Мы должны различать, — писал Гоен, — хлеб, который принимают наши уста, и Христа, Который принимается верою». Цвингли впечатлило толкование Гоена, и он назвал его «драгоценной жемчужиной», которая помогла ему обрести ясность в столь трудном вопросе. Это было рациональное решение, но согласовывалось ли оно с другими гранями библейского учения? Лютер получил от Гоена аналогичное послание и ответил, что по своей природе склонен к символическому толкованию, однако не может уклониться от конкретных слов Писания, ясно утверждающего: «Сие есть Тело Мое», — безо всякого намека на символизм.

Определение Св. Причастия в своем Большом катехизисе Лютер заимствовал у Св. Августина: «Когда Слово присовокупляется к какой-либо естественной [материальной] субстанции, она становится Таинством»[3]. Лютер учил, что Св. Причастие, как и Евангелие, предлагает человеку дары Христовы и по своей сути является средством благодати, помогающим человеку утверждаться в вере. Христос истинно присутствует в Св. Причастии, и реальность Его присутствия подтверждается не только Его вездесущностью, ведь прославленный Христос не ограничен пространственными измерениями, но также силой обетования, провозглашенного Им при установлении Св. Причастия. Очевидно, что Лютер ощущал себя связанным словами Писания, не будучи однако буквоедом, ибо его формулировка также подразумевает общение свойств человеческой и Божественной природы Христа и содержит критику присущего учению Цвингли пренебрежения материальным.

Полемика о Св. Причастии вскоре стала достоянием общественности. Андреас Карлштадт, изгнанный виттенбергский профессор, отличавшийся пуританскими наклонностями, привез в Страсбург свое учение о Св. Причастии. Несмотря на то, что пребывание в городе ему было запрещено, некоторые теологи-реформаторы склонились к его невещественному толкованию и пришли к заключению, что реальное присутствие Христа в Св. Причастии невозможно по причине Его пребывания на Небесах. В полемику вступили Эколампадий из Базеля, Буцер из Страсбурга, гуманист Пиркхеймер из Нюрнберга и другие, пока наконец сами Цвингли и Лютер не были вовлечены в эти дебаты. В 1526 году Лютер опубликовал свою «Проповедь против фанатиков о Св. Причастии Тела и Крови Христа». В феврале 1527 года Цвингли раскритиковал его позиции в своем «Дружеском экзегезисе». В апреле Лютер ответил эмоциональным, но содержательным «Против фанатиков, слова ''сие есть Тело Мое'' по-прежнему остаются в силе». В июне Цвингли резко ответил в своем трактате «О том, что слова ''сие есть Тело Мое'' по-прежнему хранят свой первоначальный смысл». В марте 1528 года Лютер опубликовал свое «О Причастии Христовом. Вероисповедание», написанное в снисходительном тоне. Цвингли пришел в ярость и заявил, что не любит, когда с ним «обходятся как с ослом». 30 августа 1528 года он возмущенно писал Конраду Саму (Conrad Sam) в Ульм:

«Этот суетный человек Лютер продолжает убивать в своих книгах человеческую и Божию мудрость, хотя среди благочестивых было бы нетрудно восстановить мудрость. Но поскольку еретики, т. е. его последователи, вместе с нечестивыми столь оглохли ко всякой истине, что отказываются слушать, я уже давно сомневаюсь в этом великом труде, который, как мне известно, окажется тщетным... Пусть я умру, если он не превосходит Экка в нечистоте, Кохлая в бесстыдстве и всех остальных людей в их пороках!»

Несколькими годами ранее Лютер писал некому Грегору Казелю (Gregory Casel): «Одним словом, либо они, либо мы должны быть служителями сатаны! Здесь неуместны уступки или дипломатия». Однако в первые три дня октября 1529 года Лютер сидел вместе с Цвингли за массивным дубовым столом в Марбургском замке эрцгерцога, участвуя в переговорах, имевших целью разрешение этих серьезных разногласий ради евангельского единства. 1529 год был трудным для протестантов, которым предстояло выступить на Шпейерском сейме против решения императора отменить временные уступки, принятые Рейхстагом в 1526 году. Энергичный евангельский эрцгерцог Филипп Гессенский, в 1526 году ради демонстрации своей христианской свободы отобедавший в пятницу бифштексом, стремился объединить силы протестантов для совместной обороны. Лютер осудил политическую и потенциально военную мотивацию его устремлений к объединению, поскольку не мог согласиться с применением силы в вопросах веры. Однако, чтобы ублажить Филиппа, он и Меланхтон отправились в Марбург вместе с Юстом Йонасом (Justus Jonas), Иоганном Бренцем (Johannes Brenz), Каспаром Круцигером (Caspar Cruciger), Андреем Озиандером и некоторыми другими теологами на встречу с Цвингли, Иоганном Эколампадием, Мартином Буцером и Каспаром Гедио (Caspar Hedio), швейцарскими и страсбургскими теологами. Они быстро достигли принципиального согласия по четырнадцати пунктам, касавшимся таких учений как Личность Христа, оправдание верою, Крещение и т.д.

Также имело место удивительное единогласие по большинству аспектов пятнадцатого пункта, касавшегося Св. Причастия. Они отвергли пресуществление и понимание мессы как жертвы, отдав предпочтение Св. Причастию в обоих видах. Лютер допустил существование также и символического значения Св. Причастия, предполагающего духовное ядение и питие, но когда он принялся настаивать на реальном присутствии Плоти и Крови Христа в Св. Причастии, Цвингли не смог согласиться. На этом этапе Меланхтон, видимо, выступал против уступок спиритуалистам, по-прежнему надеясь на воссоединение с католиками. После обсуждения Лютер составил положение о присутствии Тела Христова в Св. Причастии «существенно и вещественно», хотя и не «качественно, количественно или пространственно». Однако Цвингли отверг эту формулировку, настаивая на своих взглядах об исключительно духовной и символической сути Св. Причастия. Возможно, что наиболее сильный ущерб, нанесенный Эразмом протестантизму, заключался не в открытой критике Лютера в его De libero arbitrio, а в подспудном влиянии на Цвингли спиритуализма, сделавшего его восприимчивым к рационалистическим взглядам на Причастие гуманиста Гоена. Бренц и Буцер нашли формулировку Лютера удовлетворительной, и она легла в основу Вюртембергского соглашения 1534 года и Виттенбергского соглашения 1536 года, подписанных страсбургскими теологами, посетившими Виттенберг для совещания с Лютером. Дискуссия между Цвингли и Лютером в Марбурге не была идеальным образцом теологического диспута. В какой-то момент Цвингли обосновал свои утверждения, сославшись на слова Христа о хлебе жизни в 6-ой главе Евангелия от Иоанна. «Там содержится аргумент, который свернет тебе шею!» — воскликнул Цвингли. «Не забывай, однако, что находишься в Гессене, а не в Швейцарии. В Германии шеи сворачиваются не так легко», — ответил ему Лютер.

Поиск по сайту: