ВОЗРОЖДЕНИЕ И ДВИЖЕНИЕ РЕФОРМАЦИИ 9 страница

Студенты новых иезуитских школ изучали послания и Тускуланские беседы Цицерона, Эклоги Теренция или Виргилия, Скорбные элегии Овидия, Саллюстия и Поэтическое искусство Горация. К 1551 году иезуиты имели училища в Риме, Болонье, Флоренции, Ферраре и Венеции, а также во многих частях Cеверной Европы. Однако со временем изучение классики и в католических, и в протестантских школах превратилось в муштру. Техническое совершенство достигалось в ущерб непосредственности. Преподавалась «надежная классика», полезная для нравственного назидания, однако этому педагогическому гуманизму недоставало жизни и подвижности, свойственных Поджио, Филельво и Аретино (Poggio, Filelfo & Aretino).

«В наши дни никто не станет изучать того, что не приносит деньги. Весь мир стремится к торговле и занятиям, которые требуют поменьше усилий и приносят побольше прибыли, без всякой заботы о своих ближних или добром и честном имени. Изучение искусств и наук оставляется ради простейших ремесел... Все умнейшие головы, которым Бог даровал способность к благородному образованию, обременены торговлей».

Ближе к концу века малоизвестный французский гуманист Луи Ле Рой (Louis Le Roy) находил молодежь совершенно неспособной принимать образование: «Бедные студенты, умеренно обогатясь литературными познаниями, посвящают себя доходным искусствам ради того, чтобы заработать себе на жизнь. Богатые стремятся к удовольствиям и ищут легкого, поверхностного образования, а не его мучительных глубин». К концу семнадцатого века университеты утратили лидирующее положение и воскресили свое превосходство только в девятнадцатом веке.

ФИЛОСОФИЯ И ЛИТЕРАТУРА

«Миром должны править учителя, мудрецы и писатели, — провозгласил Лютер в одной из своих Застольных бесед. — Если Бог в Своем гневе убрал бы из этого мира всех образованных людей, кем бы стали оставшиеся люди, если не зверьми». К счастью, руководители Реформации были благосклонны к литературе. Золотые идеалы Возрождения вероятно потонули бы, навсегда исчезнув из поля нашего зрения, если бы возобладали мнения некоторых антиинтеллектуальных сект или культурный атавизм прагматиков.

Италия. В шестнадцатом веке Аполлон переселился на север, родина Возрождения стенала под игом испанской оккупации, мелочной тирании и репрессий Контрреформации, а итальянская литература пришла в упадок. Испания контролировала Милан и Неаполь. В Риме Юлий III был последним папой эпохи Возрождения, после него пришла Инквизиция, пресекшая свободную мысль и творчество. Герцог Флорентийский Козимо I установил репрессивный режим. Элеанор Толедский установил в Палаццо Веччио (Palazzo Vecchio) испанский этикет. Во Флоренции, Ферраре, Болонье и Риме было создано большое число академий, насаждавших элегантный цицероновский стиль речи и хорошие манеры, бывшие отличительной особенностью придворной жизни периода упадка.

К середине столетия умерло большинство лучших интеллектуалов Италии. Гуманист-эразмит Кардинал Садолето скончался в 1547 году. В 1552 году умерли Лаззаро Буонамичи и Ромоло Амазео (Lazzaro Buonamici & Romolo Amaseo), ведущие последователи Цицерона в Падуе и Болонье. Немногочисленные наследники Петрарки были весьма посредственными писателями. От жаркого дыхания Инквизиции усохла эротическая поэзия. Риторика как дисциплина опустилась до состояния банального жонглирования словами. Пьетро Бембо (умер в 1547 году) был продолжателем платонической традиции во Флорентийской академии, однако ни он, ни его поколение не внесли ничего оригинального или достойного внимания. После смерти логика Марко Антонио Зимара (Marco Antonio Zimara) в 1532 году Падуйскому университету не удалось дать миру ни одного заметного философа аристотелевского направления. Шестнадцатый век был назван в Италии saeculum victorianum в честь флорентийца Веттори или Виктория (Vettori or Victorius), именитого, но скучного мыслителя, отредактировавшего бесчисленное количество греческих и латинских текстов, написавшего комментарии к произведениям Аристотеля и опубликовавшего тридцать восемь книг Viriae lectiones. Классические штудии переместились с веранд в ученые кабинеты.

Историография в Италии пришла в упадок вслед за изучением классики. Итальянцы, более разобщенные, чем прежде, находились под иностранным правлением и уже не питали надежд на то, что исторический анализ хоть как-то послужит их политическим вождям, которые очевидно не обладали ни способностью, ни возможностью воспользоваться его уроками. После Джиччиардини (Guicciardini) и до следующего столетия в Италии не появилось ни одной всеобщей истории. В конце шестнадцатого века флорентийский историк Сципион Аммирато (Scipione Ammirato) написал свою официозную Историю Флоренции, изобилующую фактами и историческими подробностями и дающую скорее большое количество фактов, чем понимание исторических процессов.

Ближе к концу века в Венеции наблюдался кратковременный расцвет историографии, напоминавший дни гражданского гуманизма и патриотизма в Бруновской Флоренции. Николо Контарини, позднее ставший дожем, написал прекрасную историю Венеции, честно отражающую недостатки эпохи и предлагающую вниманию широкую панораму событий. Паоло Парута (Paolo Paruta), позднее ставший официальным историком Венеции и послом в Ватикане, написал серию диалогов в похвалу гражданской жизни. Паоло Сарпи (Paolo Sarpi), автор истории Тридентского собора, тоже принадлежал к этой плеяде венецианских историков. Тот факт, что Венеции удалось восстановить свою независимость, пробуждал гражданское достоинство, а восторг по поводу Лепантинской победы возродил в республике былой энтузиазм, иссякший в других частях Италии. Венецианский гражданский гуманизм, как и возрождение искусства, наступил поздно и блистал осенними красками.

Империя. Пока Италия переживала последствия политических неурядиц и репрессий Контрреформации, государства северной Европы развивались в направлении более тесной национальной сплоченности и большей независимости культурных традиций. На протяжении полувека после Аугсбургского мира (1555) было потрачено много усилий на теологическую борьбу и составление вероисповеданий. Два десятилетия после заключения мира протестантизм в Империи продолжал распространяться. В Германии евангелическая вера почти стала общенациональным исповеданием. Если бы это произошло полностью, то религиозно-идеологические предпосылки конфликта были бы устранены. Однако столь простой развязке препятствовали три тенденции: распространение воинствующего Кальвинизма, внутренние разногласия в Лютеранстве и успех Контрреформации в Империи.

Аугсбургский мир обеспечил взаимную терпимость между католиками и лютеранами, но целенаправленно исключил уступки кальвинистам. Кальвинизм не остановило такое пренебрежение, и он широко распространился среди докторов теологии в Гейдельберге. Кальвинизм покорил сердце курфюрста Палатината Фридриха III, который при этом продолжал протестовать против Аугсбургского вероисповедания. В 1540 году Меланхтон опубликовал новую редакцию Аугсбургского вероисповедания (Confessio augustana variata), в котором переписал некоторые фрагменты, стараясь сделать их более приемлемыми для прочих протестантов. Например, в 10-ом артикуле он сформулировал положение о Св. Причастии таким образом, чтобы допустить спиритуалистическое толкование кальвинистов. После смерти Меланхтона Фридрих III опубликовал Гейдельбергский катехизис, который стал базовым текстом для всех кальвинистических или реформатских церквей Европы и Америки.

На протяжении десятилетий после смерти Лютера основанное им движение раздирали внутренние разногласия и догматические споры, угрожая расколом и последующим бесплодием. Отчасти такая ситуация была вызвана политическим соперничеством. Шмалькальденская война, в результате которой эрнестинская (западная) Саксония уступила альбертинской (восточной) Саксонии право участия в выборах императора, посеяла в обеих Саксониях семена раздора; кроме того, между Гессеном и Саксониями существовала постоянная борьба за лидерство в евангелическом мире. Однако, само внимание к истинности веры, т.е. к правильной формулировке догматов, поспешное осуждение иных мнений и профессиональная склонность к образованию школ и фракций порождали гораздо больше нетерпимости и напряженности, чем политика.

Руководящая роль в Лютеранстве вполне естественным образом перешла к Филиппу Меланхтону, блестящему мыслителю, к которому Лютер всегда испытывал глубокую симпатию. В силу своего богатого гуманистского прошлого, личного миролюбия и стремления различать доброе в идеях других, Меланхтон постепенно уклонился от четких доктринальных позиций Лютера в некоторых принципиальных вопросах. Например, он был склонен допускать участие человеческой воли в принятии благодати Божией (синергия). Он и его последователи, прозванные филиппистами, подвергались критике со стороны гнесиолютеран (дословно — истинных или собственно лютеран) во главе с очень консервативным и воинственным стражем ортодоксальности Маттиасом Флацием Иллириком (1520—1575).

Доктринальная полемика привела к появлению огромного числа памфлетов, догматических томов, отчетов конференций и синодов, критики и апологий. Обострилась необходимость доктринального единства и мира внутри Лютеранства. Иаков Андреэ, профессор из Тюбингена, при поддержке умеренных лютеранских теологов и князей начал работу над доктринальной формулировкой, приемлемой для всех лютеран. Результатом его усилий стала Формула согласия (1577), ставшая основным Вероисповеданием абсолютного большинства лютеранских княжеств и королевств. 25 июня 1580, ровно через пятьдесят лет после представления Сейму Империи Аугсбургского вероисповедания, была опубликована Книга согласия, объединившая три экуменических Символа веры и собственно лютеранские Вероисповедания.

К 1570 году примерно семь десятых всего населения Империи были евангелическими верующими. Два непосредственных преемника Карла V — Фердинанд I (1558—1564) и Максимилиан II (1564—1576) не смогли подавить протестантизм. Однако внутренняя борьба в течение века ослабила евангелическое движение, и инициатива была перехвачена католической Контрреформацией.

Даже в 1540-е годы отдельные иезуиты вели работу внутри Империи. Петр Канизий (1511—1597) составил народный катехизис в противовес Лютеровскому и основал прекрасные иезуитские школы. Начиная с 1549 года иезуиты работали во владениях Габсбургов, в Баварии и архиепископских землях вдоль Рейна. Народ привлекало их подлинное благочестие, волнующие религиозные церемонии, процессии, паломничества и внушительная архитектура. В Римском Collegium Germanicum германские священники обучались в иезуитском духе. Особенно ревностным в вопросе возвращения германцев к католической вере был папа Григорий XIII (1572—1585). Он послал в Империю способных нунциев, а в 1573 году основал Congregatio Germanica, постоянный комитет кардиналов для работы по «германскому вопросу».

Эти усилия имели удивительные результаты, отрезвляющие для евангелического движения. К 1600 году в Католицизм были надежно возвращены Бавария, Баден-Баден, Штирия, Каринтия и Карньола (Carniola). На юге католической вновь стала подавляющая часть ранее многочисленного евангелического населения Бамберга, Вюрцбурга и Зальцбурга. В Католицизм были возвращены даже отдельные стратегические для церкви земли на севере: Эйфель, Фульда, Мюнстер, Падерборн и Кёльн. Борьба за Кёльн имела решающее значение, потому что это был ключевой город для овладения Вестфалией и Нижним Рейном. По мере укрепления Католицизма, вероятность религиозной войны между одинаково сильными врагами превратилась в реальную угрозу.

Теологическая полемика и борьба за церковное превосходство поглощали в тот период много внимания и энергии, ограничивая интеллектуальное и художественное творчество германцев. Небольшое число одаренных людей появилось в других областях творчества: силезский поэт Мартин Опиц (Martin Opitz), аугсбургский архитектор Элиас Голь (Elias Holl), тюбингенский последователь Аристотеля Якоб Шегк (Jakob Schegk), саксонский музыкант Генрих Шюц (Heinrich Schuz). В религии наблюдался застой творческой мысли, и теолог Иоганн Валентин (Johann Valentin) своим исключительным положением обязан преимущественно отсутствию конкуренции. Популярные духовные писания — назидательная литература, собрания проповедей и гимнов — стали важной частью литературы протестантской Европы.

В литературе подлинного успеха достиг исторический жанр. В ходе Лейпцигских дебатов Лютер использовал исторические прецеденты для защиты от нападок Экка, назвав историю «матерью истины». В свои последние годы он читал разнообразные исторические произведения и даже написал предисловие к истории династии Сфорца историка Галеатия Капеллы (Galeatius Capella). Меланхтон написал предисловие к хронике Кариона (Carion), переписав значительную часть самой хроники. Спиритуалист Себастьян Франк (Sebastian Franck) написал историю мира, которая своей оригинальностью, независимостью суждений и культурой мысли может успешно состязаться с хроникой Меланхтона. Наиболее внушительным был труд Иоганна Филиппсона (Johannes Philippson) или, как его называли, Шлейдена (Sleidanus) в честь города Шлейден (Schleiden) в Рейнских землях (Rhineland). В 1555 году Шлейден опубликовал свои Комментарии к состоянию религии и правлению Карла V (Commentaries on the State of Religion and the Reign of Charles V), стремясь писать их объективно и беспристрастно, что он сам позаботился объяснить:

«Обо всех этих событиях я повествую прямо, просто и правдиво, как все и происходило. Я не прибегаю к красочной риторике и не пишу из ненависти или симпатии к кому-либо... Я сохраняю свой собственный стиль и использую только собственные слова, чтобы моя речь всегда была справедливой и беспристрастной, и привожу все события в надлежащем порядке, одно за другим».

Выдающимся историческим произведением была Баварская хроника Иоганна Авентина (Johannes Aventinus) (умер в 1534 году), обращавшаяся к истокам гуманистической традиции. Историография периода Реформации следовала гуманистическому предположению, что история, наравне с философией, несет в себе практический смысл и учит посредством своих примеров. Протестантские историки разделяли мнение гуманистов о Средневековье как о темных веках и всегда видели в истории десницу Божию, карающую или награждающую. Исторические методы, возникшие в период Возрождения и Реформации, включая периодизацию, сохранились вплоть до начала периода Нового времени и частично — до наших дней.

Франция. Во второй половине шестнадцатого века французская литература продолжала процветать, несмотря на то, что ни король Генрих II, ни его преемники отнюдь не покровительствовали литературе, подобно Франциску I. Религиозные войны привлекали их внимание, однако в эти десятилетия появились несколько выдающихся литераторов. Сам Кальвин был искусным французским стилистом, а его Наставление оказало существенное позитивное воздействие на французский язык и литературу.

Подражание классическим образцам и влияние итальянского Возрождения по-прежнему ощущалось во французской литературе. Писатели, входившие в группу, известную как Плеяда, совершенствовали французский язык и одновременно были убеждены, что образцовое литературное совершенство достигается через внимательное изучение и воспроизведение стиля классических авторов, например Цицерона и Вергилия. Теорию Плеяды развил Жоашен дю Белле в своем трактате Защита и прославление французского языка (1549). Дю Белле (1522—1560) черпал вдохновение как у Платона, так и у Христа, будучи приверженцем идеи нежной и утонченной любви. Изысканный поэт Понтюс де Тиар изучил сочинения Марсилио Фичино и увлекся его неоплатоническими идеями любви. Наиболее известный представитель этой группы Пьер де Ронсар (1524—1585) познакомился с Дю Белле в Туреньской гостинице и стал его преданным другом. В противоположность Фичино, Ронсар был сластолюбивым, чувственным и даже развратным человеком. Свою теорию поэтического безумия он заимствовал у Платона. Ронсар называл Францию «матерью искусства».

Следует отметить, что во Франции шестнадцатого века развивался рационализм и скептицизм бок о бок с католической ортодоксальностью и кальвинистическим фидеизмом. Отчасти это была реакция на религиозное противостояние. Настоящим интеллектуальным ударом стала аверроистическая доктрина Франческо Вимерчати (Francesco Vimercati), ломбардийского последователя падуйских неоаристотеликов, который впоследствии стал врачом Франциска I и, несмотря на протесты церкви, получил кафедру философии. Между 1550 и 1556 годом он опубликовал свои комментарии на Аристотеля, в которых представил аверроистическую доктрину единого вечного разума и отстаивал вечность вселенной, детерминизм и незыблемость законов природы. Его оппонентами стал Жантьен Эрве (Gentien Hervet) и другие, а его наиболее публикуемым критиком был Питер Рамус или Пьер Ля Раме (Peter Ramus — Pierre La Ramie), предпринявший крупномасштабное наступление против самого Аристотеля.

Питер Рамус (1515—1572) был писателем необычайной одаренности таланта и силы. О направлении его мысли свидетельствует тезис, взятый им при защите степени магистра искусств в Париже в 1536 году: «Все доктрины Аристотеля ложны». На протяжении всей своей жизни он оставался яростным противником учения Аристотеля. Борьба с аристотелизмом была нелегкой задачей, ибо эта философия преобладала в университетах Европы, включая Виттенбергский, куда она вернулась под покровительством Меланхтона. В 1543 году Рамус опубликовал свои две крупнейшие работы Aristotelicae animadversiones и Dialecticae institutiones, написанные в прекрасном гуманистском стиле. Пражский университет осудил его работы, и через некоторое время Франциск I назначил комиссию для разбора полемики между Рамусом и его главным критиком Антонием Горейским (of Gorea). Комиссия осудила Рамуса за «поспешность, высокомерие и дерзость», а король утвердил приговор. Рамус оспаривал официально признанную непогрешимость логики Аристотеля, отдавая предпочтение риторике, обогащенной сочетанием логики с искусствами изложения и аргументации. На континенте взгляды Рамуса критиковались в большинстве университетов, однако они имели значительное влияние в Англии и американских колониях. После восхождения на престол Генриха II, благодаря протекции кардинала Лотарингского, Рамус получил должность «королевского лектора» в Наваррском университете. В 1562 году он оставил Католическую церковь и стал кальвинистом. Десять лет спустя он поплатился за свое инакомыслие и отступничество, став одной из жертв Варфоломеевской ночи.

Величайшим литератором той эпохи, а по словам некоторых, и всех времен, был утонченный светский интеллектуал Мишель де Монтень (1533—1592). Монтень был отпрыском богатой семьи из Бордо и воспитывался у искусных наставников и преподавателей. Семь лет он учился в Гиенском (Guyenne) университете, затем потратил два года на логику и диалектику в Бордо, а прежде чем включиться в общественную жизнь в качестве советника и члена парламента, изучал право. В возрасте тридцати восьми лет он удалился в фамильный замок Монтеней, где с 1571 по 1580 год писал свои Опыты. Полтора года он путешествовал по Эльзасу, Швейцарии, Баварии, Венеции и Риму, фиксируя события в своем Дневнике. Его провинциальная жизнь напоминала via solitaria, созерцательную жизнь вдали от базарных площадей, воспетую Петраркой, Садолето и другими гуманистами. Украшенный собранием классиков и компанией друзей-интеллектуалов, его светский образ жизни предвосхитил салоны восемнадцатого века. В мудрости и очаровании его сочинений сияет мимолетное качество, которое вероятно подразумевал Мэттью Арнолд, говоря о «печальном сиянии души».

Опыты представляют собой продолжительные изощренные рассуждения Монтеня, его воспоминания и опыт, приобретенный в жизни или полученный косвенно посредством чтения. Хотя главным героем книги является он сам, в ней отражены слабости и достоинства всего человечества. Очень рациональный, Монтень ясно осознавал ограниченность разума в разрешении великих жизненных вопросов. Задумываясь о разнообразии обычаев, этических и эстетических стандартов, обнаруженных в культурах Азии, Африки и Нового Света, он пришел к выводу об относительности подобных вещей и обусловленности культурой конкретного народа. Его скептицизм навлек на него обвинения в Пирроновом скептицизме. «Я вообще заметил, — насмешливо комментировал он, — что, встретившись с какой-либо проблемой, люди скорее готовы тратить свое время на поиски оправданий причины, чем на поиски истины... в этом отношении все столь неопределенно». Будучи молодым аристократом, он обнаружил, что неграмотным крестьянам и рыбакам часто свойственна практическая мудрость, которую в книгах не обнаружить. Человечные, остроумные, лаконичные и часто мудрые наблюдения Монтеня о состоянии человечества ставят его в один ряд с лучшими гуманистами. Многие его мысли по поводу образования позднее имели серьезные последствия, а проницательность относительно ограниченности человеческого разума и порочности человечества выделяют его из числа многих горячных и наивных людей Возрождения. В этом отношении Мысли отмечают конец эпохи Возрождения.

Испания. Во время правления Филиппа II Испания переживала золотой век своей культуры. Второе дыхание обрел томизм, а литература свидетельствует о продолжении эразмической традиции. Широкой популярностью пользовались Лопе де Вега и Педро Кальдерон де ла Барка. Но именно несравненный Мигель де Сервантес (1547—1616), автор классического Дон Кихота, больше других послужил новому триумфу испанской литературы. Бессмертными стали имена Веласкеса и Эль Греко.

Расцвет испанской культуры стал интереснейшим феноменом, так как пришелся на период абсолютистских тенденций и инквизиторских репрессий. Вероятно, слава империи была источником вдохновения, так что впервые за свою историю испанцы ощутили культурное превосходство над остальными европейцами. В испанском искусстве и литературе развились сильные отечественные традиции, а испанские интеллектуалы заслужили новое уважение, проявляя бульшую предрасположенность к этическим, государственным и религиозным вопросам, чем к науке и философии. В следующем веке это величие постепенно пришло в упадок.

Англия. С полной уверенностью можно утверждать, что истинный Ренессанс в Англии начался при Елизавете. Более ранние культурные подъемы при Генрихе VII и Генрихе VIII, дни Латимера, Гроцина, Линакра, Коле, Мора и Эразма меркнут в сравнении с расцветом национального гения времен правления Елизаветы. Первая фаза была необходима для второй, и в обеих фазах итальянское влияние имело решающее значение. Его главными носителями были англичане, сами посетившие Италию, такие как граф Сюррей (Surrey) и сэр Томас Уайтт. Поэт и критик Елизаветинской поры Ричард Паттенгем (Richard Puttenham) писал: «Побывав в Италии, они познали благозвучную и благородную итальянскую поэзию и весьма усовершенствовали свое грубое домашнее воспитание». Итальянцы, прибывшие в Англию, такие как Полидор Вергилий привезли с собой лучшие литературные произведения Возрождения, а также изысканные манеры.

Новые усовершенствованные школы распространили образование среди большего числа англичан. В 1531 году сэр Томас Элиот в труде Книга под названием «Придворный» (The Book Named the Gouvernour) соединил книжные устремления Вивеса и Эразма с представлением о «джентльмене» в духе Кастильона. Он настаивал на ренессансных принципах образования, латыни как живом языке, убеждал, что детям «придворных», или слуг общества, необходимы наставники, а также преподавание музыки, искусств и физического воспитания. Целью образования является распространение знаний, полученных от древних и употребляемых во благо обществу. В этой гуманитарной традиции величайшим английским педагогом Роджером Ашамом (1515—1568) написан Школьный учитель (Schoolmaster), опубликованный спустя два года после его смерти. Это был лучший английский трактат о классическом образовании, в котором подчеркивалась необходимость мягкости в обучении самых юных и воспитания «твердых», а не «живых умов». Ашам утверждал, что посредством обучения человек заочно и надежно приобретает за один год такой объем знаний, который обычно требует двадцать лет личного опыта. Образовательные теории и учебные программы, рекомендуемые таким выдающимся гуманистом Возрождения как Хуан Луис Вивес, были взяты на вооружение школами даже самых отдаленных северных областей. Распространение гуманизма из придворных кругов в более широкие слои населения приготовило путь светскому культурному обновлению при Елизавете. Существует связь между различными культурными процессами, которые достигли кульминации в конце века и получили окончательное развитие через десятилетия после смерти Елизаветы.

Морские похождения подданных Елизаветы, военно-морская победа над мощнейшей католической державой, укрепление национального духа и культурный всплеск в области литературы и искусств — взаимосвязь всех этих процессов с трудом поддается описанию, однако оживление и подъем очевидны во всех сферах жизни Англии, в том числе и в литературе. Непреходящие гениальные сочинения универсальны по своей сути и не ограничиваются национальными рамками. Тем не менее, именно Елизавета как символ британского величия, и героические деяния англичан ради интересов Англии возбуждали умы людей и приводили в движение перья писателей. Деятельный век побуждает людей мыслить эпическими категориями. Подобно тому как Возрождение подтолкнуло Бруни, Макиавелли и Гвиччардини к написанию великих хроник и повествований об итальянских событиях, те же гордость и патриотизм подвигли историков эпохи Тюдоров запечатлеть величие Британии в событиях прошлого, ныне предстающих славными.

Определенное ощущение судьбы, более глубокое, чем простой шовинизм и бахвальство, послужило возникновению этого нового исторического самосознания. Нравственно-педагогическая новелла Джона Лили Эвфуэс и его Англия (1580) при всей напыщенности и искусственности, которые сделали ее предметом многочисленных насмешек, способствовала появлению новой английской мистики и протестантской мифологии. Благочестивый Лили воспевал Англию как новый Израиль и избранный Богом народ, которому суждено нести Евангелие и исполнять Его волю. Директор Вестминстерской Школы Уильям Кемден опубликовал свою Британию, древнюю географию всех графств Англии, призванную «воссоздать Британию в древности и древность в Британии». Этот жанр Возрождения, известный благодаря Иллюстрированной Италии Бьондо и Иллюстрированной Германии Цельтиса, помогал народу вновь открывать собственное наследие. Летопись правления Елизаветы, написанная Кемденом после ее смерти, свидетельствует, что он был больше чем просто хроникером. Другой исследователь древности Джон Стоу был столь страстным исследователем, что «подорвал свое здоровье, забросил дела и израсходовал все свои деньги», занимаясь исследованиями, так что в преклонном возрасте получил от короля Якова I разрешение просить подаяния у церквей. Его благотворители давно забыты, зато имя Стоу известно до сих пор благодаря его Обзору Лондона (Survey of London), ранней истории английской столицы. Описание Британии Уильяма Харрисона (William Harrison, Description of Britain) является наиболее выдающимся повествованием о елизаветинской Англии. Рафаэлю Холиншеду посчастливилось послужить Шекспиру своими Хрониками, содержащими имена, причудливо связанные с елизаветинским периодом.

История увлекла один из величайших умов эпохи. История Генриха VII Фрэнсиса Бэкона отличается подлинным литературным качеством и приобрела значительную известность. Однако наиболее выдающимся произведением того времени была несравненная Всемирная история сэра Уолтера Рэли, написанная за долгие годы тюремного заточения. Его предисловие проливает свет на исторические взгляды того времени. Слушая через тюремное окно мальчишек, споривших о недавних происшествиях, он задумался о том, насколько труднее иметь уверенность в событиях вековой давности. Распространенное мнение о цикличности истории, практическое соединение истории с философией, актуальность исторических уроков в повседневной жизни и современности — все это типичные представления эпохи Возрождения, заимствованные непосредственно из классических исторических теорий. Тот факт, что появление исторических произведений Шекспира (Король Джон, Ричард II, Ричард III, Генрих IV, Генрих V) датируется периодом между 1592 и 1600 годами, дает основание предполагать, что избранная им историческая тематика объясняется не только личными пристрастиями Шекспира, но также глубоким патриотизмом и интересом к династической истории Англии того периода.

Классические и итальянские образцы способствовали развитию belles lettres. Росло число различных переводов, некоторые из которых обрели долгую славу, как например, Чапменовская версия Гомеровской Илиады, перевод Харрингтона Orlando furioso Ариосто и переложение Фейрфаксом Избавления Иерусалима Тассо. Однако теперь классические формы наполнялись национальным гением. На смену религиозной поэзии пришла светская литература — ставшие популярными сонеты, лирика, оды, народные баллады и мадригалы. Изящный трактат сэра Филиппа Сидни В защиту поэзии (Sir Philip Sidney, In Defense of Poesie) отстаивал власть поэтического воображения над серыми и прозаичными ограничениями, наложенными на человека природой. По его словам, природа «отнюдь не столь красочна на земле, как ее изображают поэты, не так прекрасны ее реки, деревья не так плодовиты, цветы не так душисты, а равно и все прочее, что делает и без того любимую землю еще милей. Мир состоит из бронзы, а золотым его представляют поэты». Сидни представил замечательное подтверждение славы елизаветинской литературы. Его собственным шедевром стала Аркадия, представлявшая некоторое смешение средневековых и классических обстоятельств в пасторали о любви и рыцарстве и установившая высокий для того века стандарт. В своих сонетах он выразил собственные любовные переживания и способствовал популяризации сравнительно легкой итальянской поэтической формы. Творчество Сидни стало значительным для своего времени выражением нового идеала протестантского рыцарства. В последующие века олицетворением елизаветинской придворной культуры стали Релей и Эссекс, однако протестантские джентльмены времен Сидни видели культурного героя эпохи именно в нем.

Поиск по сайту: