САМЫЕ ИЗВЕСТНЫЕ ПРОЦЕССЫ И АУТОДАФЕ В ЦАРСТВОВАНИЕ ФИЛИППА IV

I. Филипп IV вступил на престол 31 марта 1621 года и умер 17 сентября

1665 года. За сорок четыре года его царствования Испания последовательно

имела главными инквизиторами: 1) в 1621 году дома Андреа Пачеко [140],

который наследовал дому Луису де Алиаге, подавшему в отставку 23 апреля под

давлением короля; 2) в 1626 году, по смерти Пачеко, кардинала дома Антонио

де Сепата-и-Мендоса; 3) в 1632 году, когда он оставил свою должность, дома

Антонио де Сотомайора, архиепискоЯа и королевского духовника; 4) в 1643 году

дома Диего де Арсе-и-Рейносо [141], епископа Туи, Авилы и Пласенсии, после

того как его предшественник также отказался от должности. Дом Диего умер в

один день с испанским королем Филиппом IV.

И. Многие события должны были дать почувствовать мудрому правительству

необходимость уничтожения трибунала инквизиции, как неполитического,

покушающегося на чужие права и противного судебному порядку и общественному

спокойствию, или если не полного устранения, то, по крайней мере,

ограничения его власти одними процессами по делам несомненной ереси, о чем

неоднократно просили кортесы королевства, и подчинения формам, установленным

для светских судов, чтобы в корне уничтожить безмерные злоупотребления

тайного судопроизводства. Но вялость Филиппа IV не позволила произвести

столь полезную реформу. Этот государь, наоборот, разрешил инквизиторам в

1627 году расследовать дела о контрабанде, относящиеся к вывозу медной

монеты, и распоряжаться четвертой долей того, что попадет в их руки. Эта

мера не менее скандальна, чем принятая против переправки лошадей из Испании

во Францию.

III. В числе самых известных аутодафе эпохи Филиппа IV есть некоторые,

история которых лежит у меня перед глазами; я передам их как наиболее

важные.

IV. 21 июня 1621 года инквизиция, желая отпраздновать на свой лад

восшествие Филиппа IV на престол, предложила в виде зрелища для народного

увеселения аутодафе Марии де ла Консепсион, святоши и известной лицемерки

предшествующего царствования. Она сначала обманула много народа своими

мнимыми откровениями, притворной святостью, частыми приобщениями и

многочисленными экстазами; наконец, она впала в самое разнузданное

распутство с духовниками и другими священниками. Ее обвинили в заключении

договора с дьяволом, а также в том, что она впала в заблуждения Ария,

Нестория [142], Эльвидия, Магомета, Лютера, Кальвина, материалистов и в

безбожие. Ей велели появиться на аутодафе в полном санбенито, с митрой на

голове и кляпом во рту. Она получила двести ударов кнутом и была приговорена

к пожизненному заключению в тюрьме. Признаюсь: если бы я мог одобрить

существование такого трибунала, как инквизиция, то разве лишь для того,

чтобы он мог карать виновных, вроде Марии де ла Консепсион и других ханжей и

лицемеров, приносящих больше зла католической религии, чем скрытые еретики,

которые не придают никакого значения тому, чтобы найти себе прозелитов.

V. 30 ноября 1630 года севильская инквизиция справила общее аутодафе из

пятидесяти осужденных. Из них шесть были сожжены фигурально (в изображении)

и восемь живьем, как виновные в принятии ереси иллюминатов; тридцать человек

примирены, а шесть получили условное (с предупреждением) отпущение или

епитимью, как сильно заподозренные.

VI. 21 декабря 1627 года в Кордове было общее аутодафе из восьмидесяти

одного осужденного. Четверо иудействующих были сожжены живьем. Одиннадцать

фигурально: были сожжены их вырытые из земли кости; там же были статуи двух

других иудействующих еретиков в одежде примиренных, потому что они умерли,

получив эту милость. Пятьдесят восемь других осужденных были примирены по

тому же мотиву. Затем было два богохульника, один многоженец и три колдуньи.

В числе последних была Анна де Ходар из Изнаторафе, которая жила в

Вальянуэва-дель-Арсобиспо. Она "портила" людей, призывая имена Вараввы [143]

и Вельзевула [144]. Вторая ведьма - донья Мария де Падилья, знаменитая

толедская женщина, вдова командовавшего коммунами, которые восстали против

фламандцев, управлявших Испанией при Карле V, - смешивала пепел от печатных

изображений канонизованных святых с серой, агатовым порошком, мужскими и

женскими волосами, восковыми фигурами людей и другими подобными вещами,

чтобы вызвать любовь. К подобным нелепостям порочные люди не прибегали бы,

если бы не было такого множества легковерных. Третьей ведьмой была Мария де

Сан-Леон-и-Эспехо, поселившаяся в Кордове. Она предавалась тому же суеверию

и занималась им по ночам, наблюдая созвездия, в особенности одно, которому

приписывала больше влияния, чем другим. Мария говорила ему: "Звезда,

пробегающая от одного полюса до другого, я заклинаю тебя именем ангела-волка

привести меня в то место, где находится такой-то; приведи его ко мне, где бы

он ни был, и устрой так, чтобы я была в его сердце, куда бы он ни пошел;

звезда, я заклинаю тебя, приведи его ко мне больным, но не смертельно, и я

тебя проткну изо всей силы". При этих словах ведьма втыкала нож в землю до

черенка, обратив глаза к звезде. Альфонсо Лопес де Акунья, уроженец

Пенья-де-Франсиа, португалец по происхождению, иудействующий, был

релаксирован фигурально. Он удавился в тюрьме веревкой, сплетенной из

листьев пальмовой щетки и суконных нитей своих штанов, ссученных с помощью

инструмента для растиранья, который он успел достать.

VII. В 1632 году в Мадриде состоялось общее аутодафе, на котором

присутствовал король с королевской фамилией. Было пятьдесят три осужденных,

из коих семь были сожжены живьем, четверо фигурально и сорок два примирены.

Почти все они были иудействующие португальцы и дети португальских родителей.

Одно обстоятельство делает это аутодафе очень примечательным. Мигуэль

Родригес и его жена Изабелла Мартинес Альбарес были владельцами дома, где

осужденные собирались, как в синагогу, для отправления обрядов иудейского

культа. Их обвинили в том, что они бичевали плетью изображение Иисуса

Христа, распинали его и всячески издевались над ним, как бы мстя за все зло,

которое христиане заставляли переносить их единоверцев. Трибунал инквизиции

велел срыть этот дом и поставил на пустыре надпись для увековечения

воспоминания. Он был расположен на улице Принцесс, где потом был выстроен

дом капуцинов, который назвали монастырем Терпения, в память оскорблений,

которые Спаситель мира претерпел в своем чтимом образе. Тогда пустили слух,

что распятие трижды взывало к евреям, но они не поколебались его сжечь. Этот

последний факт не так достоверен, как та тщательность, которую приложили в

Мадриде и в других городах королевства к служению торжественных месс в

искупление совершенного кощунства. Все осужденные были португальцы или

уроженцы Португалии.

VIII. 22 июня 1636 года в Вальядолиде было другое общее аутодафе из

двадцати восьми осужденных. Из них было десять иудействующих, восемь плутов,

которые были названы колдунами, три двоеженца, три богохульника, одна

женщина-лицемерка, один бродяга, выдававший себя за служителя инквизиции, и

две статуи. Наказание, которому подвергли евреев, мне кажется совершенно

новым, и я ничего подобного не встречал ни в одном другом процессе. Им

пригвоздили по -одной руке к поперечной балке деревянного креста; в таком

состоянии они выслушали среди аутодафе отчет о своем процессе и приговор,

осуждавший их на пожизненное тюремное заключение в санбенито за то, что они

волочили образа Иисуса и Марии, которых осыпали богохульствами. Святоша,

появившаяся на том же аутодафе, известная под именем Лоренсы, была из города

Симанкаса. Ее преступление не отличалось от многих подобных. Она выдумывала

видения дьявола, Иисуса Христа, Марии и бесчисленные количества откровений.

Но в сущности она была женщиной, предавшейся распутству и не помышлявшей,

что она оскорбляет Бога своими разнузданными наклонностями.

IX. Я укажу, как на еще более прославившуюся, в вальядолидском

трибунале святошу, монахиню из обители Св. Клары в Каррион-де-лос-Кондес, по

имени Луиса де ла Ассенсион. Г-н Лавалле в своей Истории инквизиции,

напечатанной в Париже в 1809 году, говорил о кусках креста, принадлежавшего

этой женщине. Этот автор (прибавивший только некоторые новые ошибки к тому,

что опубликовали по этому поводу за два последних столетия Марсолье [145] и

другие писатели) утверждает, что этот крест был одним из тех, которые

инквизиторы возлагали на шею осужденных. Автор ошибается: такой обычай

никогда не был известен инквизиции. Крест, о котором идет речь, принадлежал

монахине. Что касается надписи на нем, г-н Лавалле плохо истолковал

фрагменты. Я видел один из этих крестов целиком. На верхней части стоят

буквы I.N.R.I. - инициалы слов Iesus Nazarenus Rex Iudaeorum (Иисус Назарей

Царь Иудейский); у подножия - другие слова, которые я перевожу: "Иисус,

Пресвятая Мария, зачатая без первородного греха. Сестра Луиса де ла

Ассенсион, недостойная раба сладчайшего Иисуса". Эта монахиня раздавала

подобные кресты всем поверившим в ее святость и приходившим поручить себя ее

молитвам в своих духовных или телесных нуждах. Таким способом она

удовлетворяла желание людей, которые ее посещали, и хотели унести с собой

какую-нибудь принадлежавшую ей вещь. Надпись на кресте была помещена

случайно и без всякого особенного намерения. Принужденная несколько раз

отдать крест, она соглашалась на это, но непременно делала другой для

собственного употребления под предлогом, что надпись беспрестанно напоминает

ей обеты преуспеяния в совершенстве и постоянства в послушании Иисусу

Христу. Раз она дала такой крест, у нее стали просить еще, и она их раздала

в большом числе. Желание получить от нее крест стало настолько всеобщим, что

решили их делать очень много; это и послужило поводом и предметом процесса.

Инквизиция велела отобрать все кресты, какие можно было отыскать; несколько

таких крестов было в Вальядолиде и Мадриде.

X. Не надо, однако, путать сестру Луису де ла Ассенсион с такими

лицемерками и ханжами, как Мария де ла Консенси-он в Мадриде, сестра Лоренса

из Симанкаса, Магдалина де ла Крус в Кордове и подобные им. С большим

основанием можно сравнить ее со святошей из Пиедранты и с несколькими

другими, жизнь коих была чиста, невинна, религиозна и нелицемерна, и

рассматривать возникшие на ее счет подозрения как результат ее иллюзий или

ее чистосердечия в духовной жизни. Известная добродетель Луисы (кроме ее

тщеславия) была признана монахинями Св. Клары в Каррионе и не только

жителями этого города, но и жителями округ?. Слава погубила ее: люди

расположены скорее подозревать притворство и лицемерие, чем верить в

святость. Есть памятные записки, которые вопреки процессу вальядолидской

инквизиции против Луисы де ла Ассенсион уверяют, что эта монахиня была

образцом святости и стала жертвою чрезмерного усердия одних и недостатка

рассудительности других. Если предположить, что ее иллюзия была реальна, ее

нельзя упрекать ни в недобросовестности, ни в преступном намерении.

XI. 23 января 1639 года в Лиме, столице Перу, на общем аутодафе было

семьдесят два осужденных. Из них трое были осуждены за то, что облегчали

узникам средства сообщения друг с другом и с посторонними лицами; один

двоеженец; пять по делу о колдовстве и шестьдесят три обвиненных в иудаизме.

Они были португальцы или дети евреев этой страны. Одиннадцать были выданы в

руки светской власти и сожжены живьем, как нераскаянные; один был сожжен

фигурально, потому что повесился в тюрьме. На этом аутодафе появились с

почетом, сидя на возвышении с пальмами кавалера, шесть человек, которые были

арестованы вследствие показаний лжесвидетелей и успели доказать, что их

несправедливо обвинили и что они постоянно были настоящими католиками. Среди

упорствующих евреев был один, очень сведущий в Священном Писании, он просил,

чтобы ему дали возможность поспорить с богословами, и привел в

замешательство многих, которые были только невежественными схоластами.

Другие, однако, доказали ему истинный смысл пророчеств, приводя их в связь с

событиями, совершившимися после эпохи пророков.

XII. В Толедо было справлено аутодафе 30 ноября 1661 года. Оно состояло

из тринадцати человек. В их числе были: один колдун, один богохульник, один

мошенник, мнимый служитель инквизиции и восемь иудействующих португальцев

или лиц португальского происхождения. Двенадцать были примирены. Тринадцатый

- богохульник - был выдан королевскому судье Даймиэля, получив условное

отпущение церковных наказаний: он был уже осужден на повешение за убийство

своего тестя.

XIII. В Куэнсе инквизиция устроила 29 июня 1654 года общее аутодафе из

пятидесяти семи осужденных. Десять из них были сожжены, остальные примирены.

Они были иудей-ствующие, за исключением одного лютеранина; почти все они

прибыли из Португалии. Сожженные были испанцы, с детства воспитанные евреями

в законе Моисеевом. История некоторых из этих осужденных интересна по особым

обстоятельствам их процесса. Таковы: 1) доктор Андреа де Фонсека, адвокат

королевских советов, уроженец Миранды в Португалии, поселившийся в Мадриде,

где он был одним из знаменитейших защитников своего времени. Он был уже

примирен вальядолидской инквизицией, отрекшись в 1624 году как сильно

заподозренный; однако он так талантливо и удачно сумел защитить себя в этом

случае, что удовольствовались тем, что его объявили легко заподозренным и

изгнали из Мадрида и Куэнсы на десять лет, заставив заплатить штраф в

пятьсот дукатов. 2) Донья Изабелла Энрикес, его жена, уроженка

Сан-Феличес-де-лос-Гальегос близ Сьюдад-Родриго, уже примиренная в Мадриде в

1623 году, разделила участь своего мужа и заплатила штраф в триста дукатов.

Ее крепкое телосложение помогло ей вынести без последствий пытку, во время

которой она упорно все отрицала. Она поженила юношу и девицу, детей

португальских евреев, и была у них посаженой матерью. Хваля эту чету, она

сказала: "Эти молодые люди - счастливчики: они соблюдают закон Божий". Из

показаний нескольких осужденных вытекало, что это был пароль и лозунг

евреев, чтобы узнавать друг друга, когда они видятся впервые. 3) Симон

Нуньес Кардосо из Лам его в Португалии, житель Пастраны, доктор медицины в

университете Саламанки, штатный врач в Сифуэнтесе, примиренный инквизицией

Коимбры. Он отрицал приписываемый ему рецидив иудаизма и противостоял

мучениям пытки. Единственное его показание состояло в том, что его ложно

обвинили в заключении договора с дьяволом и что поводом к этой молве

послужило то, что в ухо к нему залетел большой слепень, который беспрестанно

твердил: "Не говори о религии". Нуньес произнес отречение, как легко

заподозренный, и был присужден к штрафу в триста дукатов и некоторым

епитимьям. 4) Бальдассар Лопес, уроженец Вальядолида, сын португальских

родителей, шорник королевских конюшен. В юности он ездил в Байонну, чтобы

свободнее следовать Моисеевой религии. В 1645 году он вернулся в Испанию и

привлек к иудаизму одного из своих родственников, приводя ему в

доказательство того, что Мессия еще не приходил, октаву из поэмы Араукана

Алонсо д'Эрсильи [146], которая кончается следующим стихом: "До времени,

когда Бог позволит ему появиться".

XIV. Он был задушен и сожжен по смерти. Обладая веселым характером, он

шутил, даже когда шел на казнь. Один из сопровождавших его монахов увещевал

его воздать благодарность Богу за то, что он войдет в рай бесплатно. "Что вы

говорите, отец! Разве конфискация не забирает у меня двести тысяч дукатов,

причем я даже не уверен, что сделка состоится?" Стоя на костре, он увидал,

что палач плохо справился с удушением двух осужденных, и сказал ему: "Педро,

если ты удушишь меня так же плохо, как этих бедняков, лучше тебе сжечь меня

живьем". Когда его поставили перед столбом, палач хотел связать ему ноги.

"Клянусь Богом, - сказал в раздражении Бальдассар, - если ты меня привяжешь,

я не верю больше в Иисуса Христа. Возьми это распятие", - и с этими словами

Бальдассар бросил его на землю. Монах вернул его к более христианским

чувствам, и осужденный попросил тогда прощения у Иисуса Христа за нанесенное

оскорбление и выразил раскаяние. Когда палач начал его душить, духовник,

давший ему отпущение, спросил его, действительно ли он скорбит о своих

грехах. Несмотря на то что Бальдассару было трудно говорить, он с живостью

ответил палачу: "Разве, отец, вы думаете, что теперь время для шуток?"

Отпущение было ему дано, его удушили, и он был сожжен. Если святой трибунал

не достигает более искренних обращений, я не сомневаюсь, что он получает их

во множестве из-за внушаемого им страха.

XV. 6 декабря 1654 года инквизиция Гранады справила аутодафе из

двенадцати человек, наказанных за иудаизм. На нем была также статуя женщины,

уже присужденной к епитимье кордовской инквизицией, изгнанной на десять лет

из этого города, из Гранады и Мадрида и удалившейся в Малагу. Она была

арестована вторично, потому что ее заподозрили в возвращении к прежней

ереси. Она умерла внезапно в секретной тюрьме. Трибунал постановил вынести

на аутодафе ее статую с санбенито примиренных. Я не читал ничего, что

указывало бы, чтобы этот род изображения появлялся на казнях инквизиции до

царствования Филиппа III. Процессы этого рода оканчивались вместе с жизнью

обвиняемых, и этот обычай был даже основан на одном распоряжении верховного

совета, декретированном 22 января 1582 года по случаю процесса Мигуэля

Санчеса, умершего в тюрьме после осуждения. Правда, прокурор мог возбудить

дело против памяти, погребения и имущества умершего, но в этом случае он был

обязан вызвать родственников умершего, которые имели право его защищать.

Когда это средство не употреблялось, дело не шло дальше. Изображения

примиренных есть изобретение, оскорбительное для чести семейств; его

виновники имели целью увеличение количества жертв. Этот результат может

подтвердить общее мнение о духе, который не перестает вдохновлять

руководителей инквизиции.

XVI. 13 апреля 1660 года инквизиция Севильи справила общее аутодафе из

сотни осужденных. Здесь были: два двоеженца, три колдуна, один лжекомиссар

инквизиции и девяносто четыре еврея. Из последних трое были сожжены живьем

как нераскаявшиеся, четверо задушены и тридцать три казнены фигурально;

примирено было сорок шесть, семеро произнесли отречение, как сильно

заподозренные, была также принесена статуя умершего примиренным.

XVII. Кроме публичных аутодафе и процесса, о котором я упоминал в

главах XXIV, XXV и XXVI, при Филиппе IV было несколько частных дел, которые

заслуживают стать известными из-за имени и ранга участвовавших в них лиц.

Дон Родриго Кальдерой, маркиз де Сиете-Иглесиас (Семь церквей), секретарь

Филиппа III, был привлечен к суду инквизицией, которая не успела его

осудить, потому что он был обезглавлен в Мадриде в 1621 году в силу

приговора королевских судей. Инквизиторы обвиняли его в употреблении

колдовства и наваждения для возвращения королевского благоволения. Этот

пункт был воспроизведен в обвинении прокурора мадридского трибунала, но

судьи не придали ему никакого значения; они поступили совершенно правильно,

так как маркиз, желая доказать, что он не употреблял никакого дьявольского

приема, или если и употреблял его, то без результата, умолял короля из своей

тюрьмы объявить некоторые факты, которые могли служить к его защите. Но

монарх, без сомнения, не испытавший никакого влияния колдовства, сказал

меньше, чем желал обвиняемый. Известно, что маркиз был жертвой придворной

интриги и что граф-герцог Оливареc [147] нанес непоправимый ущерб своей

чести, хладнокровно глядя на казнь человека, который во время своего фавора

оказал ему большие услуги.

XVIII. Дом Луис Алиага, архимандрит Сицилии, духовник Филиппа III и

главный инквизитор, отказался от последней должности в 1621 году по приказу

Филиппа IV. Вскоре после того как его преемником стал кардинал Сапата, он

был привлечен к суду мадридской инквизицией за некоторые приписанные ему

тезисы, заподозренные в лютеранстве и материализме. Алиага умер в 1626 году,

и его процесс не пошел далее предварительного следствия. Можно думать, что

при продолжении дела Алиага доказал бы, что стал жертвой интриганов,

обманывавших короля, как было это в 1620 году при Филиппе III, когда маркиз

де Сиете-Иглесиас был обвинен в отравлении Алиаги. Это обвинение судьи

отвергли как не основанное ни на каких доказательствах. Если справиться с

мемуарами того времени, этот монах заслужил свою опалу. Креатура герцога

Лермы [148], он стал по своей низости и вероломству причиной падения этого

вельможи и, вследствие этого, маркиза де Сиете-Иглесиаса, который был

наказан за свои и чужие интриги преследованием, предпринятым против него

этим презренным человеком.

XIX. В 1645 году состоялся процесс дона Гаспара де Гусмана,

графа-герцога Оливареса, фаворита и первого министра Филиппа IV. Он был

привлечен к суду мадридской инквизицией при главном инквизиторе доме Диего

де Арсе, который ему был обязан епископствами Туи, Авилы и Пласенсии. Дом

Диего не забыл своего благодетеля; его мудрости герцог обязан благоприятным

исходом дела, которое в других руках могло бы иметь самые гибельные

последствия. Герцог Оливарес впал в немилость в 1643 году. Вскоре к королю

посыпались докладные записки с жалобами против бывшего министра, в которых

он был обвинен в величайших преступлениях, что доказывает испанскую

пословицу: "Каждый ломает ветку с упавшего дерева". В то же время

предпринято было преследование герцога трибуналом, который принял все ложные

донесения. Он был оговорен как верящий в гадательную астрологию, потому что

советовался с несколькими лицами, слывшими за искусных в разгадывании

будущего по положению созвездий. Его представили также врагом католической

Церкви, несмотря на все его старания спрятать под лицемерным покровом свои

истинные чувства. Это пытались доказать, уверяя, что он хотел отравить папу

Урбана VIII. Называли даже аптекаря во Флоренции, который изготовил яд, и

итальянского монаха, который взял на себя исполнение этого гнусного

заговора. Наконец, предлагали представить доказательства всех злодеяний, в

которых его обвиняли. Инквизиция велела начать предварительное следствие. Но

дело шло медленно и появилась необходимость достать показания свидетелей из

Италии, что затянуло первые формальности процесса, который еще не позволял

выпустить приказ об аресте, когда герцог-граф умер.

XX. Сочинения иезуита Хуана Баутиста Поза были предметом занятий

испанской и даже римской инквизиции почти все царствование Филиппа IV, в

частности с 1629 по 1636 год. Я говорил в XXV главе этой Истории, в статье

Бальвоа, о мемуаре, представленном университетом Саламанки против иезуитов.

Целью его было помешать помещению в университете императорской мадридской

коллегии, руководимой этими отцами.

Поза написал в защиту претензий своих собратьев. Его раскритиковали. На

его ответ последовало возражение. Иезуит опубликовал новые доклады и,

наконец, том этих статей - по-латыни - для Рима и по-кастильски - для

Испании. Все эти сочинения были осуждены декретом римской инквизиции от 9

сентября 1632 года. Враги иезуитов желали, чтобы испанская инквизиция

предприняла подобную же меру. Она давно отказывалась из боязни не угодить

графу-герцогу Оливаресу, который пользовался тогда большим весом и духовник

коего был иезуит. В это время Франсиско Роалес, уроженец Вальдеморо, доктор

университета Саламанки, податель милостыни и советник короля, профессор

математики и преподаватель кардинала инфанта дона Фернандо, опубликовал 5

октября 1633 года сочинение, наделавшее много шуму. Автор докладывает

католической Церкви вообще и каждому ее члену, в частности верховному

первосвященнику, другим епископам, трибуналам инквизиции и всем католическим

государям, что сочинения Позы еретические и запятнаны атеизмом. Он

рассказывает, что решил доказать истинность этого приговора самому Позе в

частных беседах, а затем в присутствии семи иезуитов, назначенных их

начальниками для присутствия при этой дискуссии по приказу короля, при

герцогах Лерме и де Ихар, графах де Салинас и де Салданья и многих других

грандах Испании. Он доказал на их глазах ложность ссылок и авторитетов, на

которые опирается иезуит Поза. Этого выступления оказалось недостаточно, и

он донес публично, под свою ответственность, испанской инквизиции на его

учение как на еретическое, а автора и иезуитов, его защитников, заподозрили

в ереси. Последние прибегли к преступным средствам для искажения истины;

поэтому он считает необходимым опубликовать это сочинение и обвинить Позу и

его защитников в формальной ереси и уклонении от суда. Он готов доказать это

перед папой, королем, епископами, инквизиторами и согласен подвергнуться

каре по закону возмездия, если вводил кого-либо в заблуждение, как только

обвиняемые захотят явиться сами и вызвать его в суд перед каким бы то ни

было трибуналом и в каком угодно месте. Он заявляет: если они откажутся от

этой дискуссии, он будет продолжать оповещать на латинском языке весь

католический мир, что Хуан Баутиста Поза - реформатор, фальсификатор, явный

еретик, пропагандист и epecuapg. Он берется обнаружить это и доказать, что в

отношении к своим апологиям Поза злонамеренно, а не по неведению защищал и

продолжает защищать еретические тезисы, истинность которых он пытается

доказать в глазах невежд, уродуя и искажая тексты Священного Писания,

соборов и Отцов Церкви. Он берется также доказать, что руководители иезуитов

и ученые ордена не только одобряют учение Позы, но еще назначили его

учителем для публичного наставления в их императорской мадридской коллегии и

что они стараются дискредитировать перед королем и советами Его Величества

декреты конгрегации кардиналов главной римской инквизиции, чтобы принизить

их значение. Наконец, в таком щекотливом деле он не может не обвинить их как

подозреваемых в ереси в высшей степени.

XXI. Узнав об этом, Урбан VIII решил было объявить Позу еретиком. Но он

не сделал этого из боязни не угодить мадридскому двору, первый министр коего

был явным покровителем иезуитов. Он только лишил Посу звания профессора и

потребовал, чтобы он был отправлен в иезуитский монастырь какого-нибудь

городка Кастилии с запрещением проповедовать, учить и писать. Хотя иезуиты,

произнося свой четвертый обет, обещают повиноваться папе без оговорки и,

говоря вообще, являются чрезмерными сторонниками его неограниченной власти,

они, однако, отказались повиноваться Урбану VIII, потому что видели

поддержку в мадридском дворе. Вне Испании был незамедлительно опубликован

труд Альфонсо де Варгаса, о котором я говорил в XXV главе этой

Истории и в котором автор раскрыл перед всеми изощренную хитрость,

политическое вероломство и порочность учения иезуитов, генерал которых,

стараясь извинить в Риме непослушание двух монахов, ссылался на

невозможность исполнить приказания Его Святейшества ввиду запрета испанского

короля.'Таково было положение вещей, когда герцог Оливарес впал в немилость.

Тогда запретили в Испании, так же, как давно уже сделали в Риме,

произведения Позы. Сам он был приговорен к отречению от ересей, к которым,

по-видимому, приводили некоторые его тезисы. Они, однако, не так часто

встречались и не так подталкивали к опасным выводам, как утверждали его

враги. Но последние были вдохновлены чрезмерной заботой о чести школы Св.

Фомы и думали, что она уронит свое значение, если иезуиты добьются принятия

для императорской мадридской коллегии предположенного ими учебного плана.

Обе стороны неистово отстаивали свои интересы, католическая же религия была

только предлогом этих скандальных выступлений. Слишком обыкновенный

результат всех дискуссий, возникающих среди школьных богословов.

XXII. Процесс другого иезуита, известного безнравственностью своих

произведений, окончился гораздо удачнее. Я имею в виду Джованни Никколо де

Диану, уроженца города Кальяри в Сардинии. Он был привлечен к суду

инквизиторами этого острова за проповедь, произнесенную им в день праздника

св. Люцифера [149], архиепископа Кальяри, пришедшийся в этот год на Троицкое

воскресенье. Данное обстоятельство в связи с историей этого святого и

отношением, которое он имел к арианской ереси, привело проповедника к тому,

что он высказал несколько тезисов, сочтенных еретическими. Инквизиционный

трибунал Сардинии повелел взять их назад. Но иезуит опубликовал свое

оправдание и покинул остров, чтобы явиться в Испанию. Он предстал перед

главным инквизитором и потребовал суда верховного совета. Тот, выслушав

нескольких квалификаторов, аннулировал 19 декабря 1653 года приговор,

произнесенный в Сардинии, и, не довольствуясь оправданием иезуита, избрал

его одним из своих квалификаторов.

XXIII. В Сицилии был другой процесс, более щекотливого свойства - Али

Арраэса Феррареса, прозванного ренегатом. Это был тунисский мавр, уважаемый

монархом этой страны, командир. Его взяли в плен и отвезли в Палермо, но он

был выкуплен и вернулся в Тунис [150]. Христианские рабы, жившие в этом

городе, узнав о его прибытии, были удивлены тем, что с отступника взяли

выкуп, а не отправили его в тюрьму святого трибунала. Трибунал, узнав о

разговорах этих рабов-христиан, заявил, что ему было неизвестно, будто Али

Арраэс Феррарес был христианином до исповедания магометанства и что он носил

прозвище ренегата, которое могло родить подозрение. Али был захвачен

вторично в 1624 году; хотя не было другого доказательства его

отступничества, кроме молвы, он был заключен в тюрьму сицилийской

инквизиции. Для установления улик его преступления выслушали множество

свидетелей - сицилийских, генуэзских и других, которые знали его лично и

видали в Тунисе и других местах. Все единодушно показали, что Али имел

прозвище ренегата, а некоторые добавили, что они по слухам знают, что он был

христианином. Али отрицал этот факт. Однако трибунал признал его

изобличенным и присудил к релаксации. Верховный совет решил, что

преступление доказано не полностью, уничтожил приговор и приказал

подвергнуть подсудимого пытке для получения новых улик и вынесения нового

приговора. Али вытерпел мучения пытки и по-прежнему упорно все отрицал. Он

нашел способ уведомить тунисского властителя о своем положении. Мавританский

монарх получил его письмо в то время, как к нему привели пленников - брата

Фернандо де Рейна, брата Бартоломео Хименеса, брата Диего де ла Торре и трех

других кармелитов, которых захватили, когда они направлялись в Рим, чтобы

дать отчет генералу их ордена по делам монастырей в провинции Андалусия.

Тунисский монарх велел им написать сицилийским инквизиторам, чтобы те

выпустили Али на свободу и получили выкуп, и объявить им, что в случае

отказа он заключит в тесные тюрьмы и подвергнет пытке всех христианских

рабов, находящихся в его власти. Монахи извинились, говоря, что они не знают

инквизиторов, и выставляя другие доводы. Дело на этом и замерло. Между тем

сицилийские инквизиторы задумали перевести своего узника в тюрьму,

называемую Викария, но верховный совет приказал посадить его в застенок и

заковать. В августе 1628 года Али воспользовался новым случаем написать

тунисскому государю и сообщил ему, что он заключен вместе с христианским

капитаном в темную и вонючую тюремную камеру, где им приходится

удовлетворять свои естественные нужды; они терпят самое дурное обращение и

почти умирают от голода. Когда письмо Али дошло до африканского монарха,

испанские монахи вступили в переговоры о выкупе. Государь призвал их и,

держа в руках письмо Арраэса (согласно тому, что писали они, с его

разрешения, 2 сентября того же года сицилийским инквизиторам), сказал им:

"Зачем хотят мучениями заставить этого ренегата стать христианином? Если не

уничтожат инквизицию или, по крайней мере, если инквизиторы не пошлют этого

человека вскоре на галеры с другими рабами, я велю сжечь всех христиан,

которые находятся у меня в плену. Напишите им об этом от меня". Три монаха

исполнили это приказание и добавили в своем письме: если правосудие и

религия требуют смерти узника, инквизиция не должна бояться угроз, потому

что они готовы, хотя бы в оковах, скорее претерпеть мученичество, если это

нужно, чем одобрить дело, противное правосудию и религии. Тунисский монарх

затем согласился на выкуп шести монахов. Однако Али Арраэс был еще в тюрьме

в 1640 году, упорно отрицая, что он был крещен; к концу шестнадцати лет его

заточения инквизиторы не получили больше доказательств, чем в первые дни.

Тунисский государь предложил обмен Али на пленного священника. Сицилийская

инквизиция отказалась принять это условие, говоря, что выкуп священника

лежит на обязанности его родственников, а выпустить нераскаявшегося ренегата

на свободу значило бы принять прямое и активное участие в его твердости в

магометанстве и в его вечном осуждении. Инквизиторам представили, что их

отказ может иметь самые пагубные последствия для всех христианских рабов в

Тунисе. Это соображение было бесплодно и не тронуло их, как будто

шестнадцатилетнего заключения не было достаточно, чтобы доказать

инквизиторам, что Али умрет магометанином в их застенке. С другой стороны,

разве не являлась великим беззаконием отсрочка суда над ним после такого

продолжительного времени под предлогом, будто они ожидают новых обвинений,

вопреки тому, что формально требует устав святого трибунала?

XXIV. Дело совершенно иного характера, наделавшее много шума в свете,

занимало тогда в Мадриде верховный совет. В этом городе находился новый

монастырь бенедиктинок во имя Св. Плакиды, в околотке прихода Св. Мартина.

Первым духовником монастыря был брат Франсиско Гарсия, монах того же ордена,

который в среде своей братии считался человеком умным ц святым. Донья Тереза

де Сильва (которая принимала активное участие в основании монастыря и в

течение четырех предыдущих лет ничего не предпринимала без советов брата

Франсиско) была назначена его настоятельницей, хотя ей исполнилось тогда

только двадцать шесть лет. Это отличие было как бы наградой за ее хлопоты по

учреждению монастыря, который своим возникновением был обязан щедрости ее

семьи и протонотария Арагона, основавшего монастырь для нее. Община состояла

из тридцати монахинь, которые, по-видимому, были добродетельны и избрали

монашескую жизнь по собственному желанию, без всякой уступки тем семейным

соображениям, которые приводят в монастырь других. В то время как новый

монастырь пользовался хорошей репутацией, поступки и слова одной монахини

заставили думать, что она находится в сверхъестественном состоянии. Брат

Франсиско Гарсия прибег к заклинаниям бесов. 8 сентября 1608 года, в день

Рождества Богородицы, объявили, что она одержима. Вскоре некоторые другие

монахини оказались в таком же состоянии. В день ожидания родов Пресвятой

Девы {Праздник ожидания родов Пресвятой Девы был установлен королем

Рекисвинтом IX [151]. В Толедо, как и во всех церквах Испании, этот день

торжественно празднуется 18 декабря.} настоятельница монастыря донья Тереза

впала в него сама. То же почти тотчас же приключилось с четырьмя или пятью

другими монахинями. Наконец, из тридцати монахинь двадцать пять были

охвачены этой заразой. Можно судить о необычайных вещах, происходивших в

общине тридцати женщин, заключенных в одном доме с двадцатью пятью бесами,

настоящими или мнимыми, завладевшими их телом. Один из них по имени

Перегрино был их главою, остальные ему повиновались. Относительно состояния

девиц шли совещания между учеными и уважаемыми за добродетели людьми. Все

думали, что монахини были действительно одержимы. Их духовник ежедневно

повторял заклинания. Так как необыкновенные припадки участились и внушали

иногда опасения, духовник не только приходил в монастырь, но и проводил там

ночи и дни для возобновления заклинаний. Наконец он решил принести из

дарохранительницы Святые Дары и выставить их в зале, где община собиралась

для работы; перед ними молились в продолжение сорока часов. Эта

исключительная сцена повторялась неизменно в течение трех лет. Было бы

трудно сказать, когда бы это прекратилось, если бы не вмешалась проведавшая

об этом инквизиция. В 1631 году она велела посадить в секретную тюрьму

города Толедо духовника, настоятельницу и нескольких монахинь, которых

вскоре разослали по разным монастырям. Брат Франсиско был оговорен как

еретик-иллюминат; к этому прибавили, что монахини, которых он развратил,

хотели скрыть свое состояние, прикинувшись одержимыми. После отвода, который

выставили против главного инквизитора и некоторых членов верховного совета,

и после нескольких жалоб королю, расследованных министрами, дело разбиралось

в 1633 году. Духовник и монахини были объявлены заподозренными в ереси

иллюминатов. На монаха падало сильное подозрение, на монахинь легкое. Их

подвергли разным епитимьям и распределили по другим монастырям.

Настоятельница была сослана, лишена права совещания в течение четырех лет и

права голоса на двойной срок. По истечении его она вернулась в монастырь Св.

Плакиды. Так как видели, что она ежедневно совершенствуется в добродетели,

ее начальники приказали ей, под страхом наказания за непослушание,

обратиться в верховный совет с просьбой о пересмотре процесса. Несмотря на

свое смирение, настоятельница повиновалась, сказав, что она делает это не в

защиту собственной чести, но ради чести всех монахинь и монастырей

бенедиктинского ордена. Предприятие представляло большие затруднения; однако

их преодолели благодаря сильному весу протонотария Арагона и графа-герцога

Оливареса, который значил еще больше. Прошение доньи Терезы дышит

чистосердечием и смирением. Рискуешь впасть в заблуждение в вопросах этого

свойства, когда читаешь подобные писания. Тереза жалуется не на осудивших

ее, но на брата Альфонсо де Леона, бенедиктинского монаха, который после

долгой дружбы с братом Франсиско Гарсией стал его врагом и использовал этот

случай для мести ему; на дома Диего Серрано, которому верховный совет

поручил допросить монахинь и который, следуя советам брата Альфонсо,

заставлял монахинь писать и подписывать то, что из-за спешки и страха они не

отличили от своих действительных показаний, благодаря коварству Серрано,

который утверждал, что это одно и то же; при допросе монахини заявляли, что

брат Альфонсо обманывал их. Наконец, Тереза жалуется на трех монахинь,

которые по частным причинам были недовольны ею и ее подругами. Когда был

разобран вынесенный приговор, стало очевидно, что можно войти в обсуждение

процесса с тем большей уверенностью, что, как бы ни судить о факте

одержимости, ясно и бесспорно одно: здесь не только не было ни ереси, ни

вредного учения, ни какого-либо повода подозревать его, но не замечалось

даже малейшей непристойности или чего-либо не подходящего к характеру

монахинь; всякое действие этого рода было невозможно, потому что брат

Франсиско нигде и никогда не оставался наедине ни с одной из них, кроме

исповедальни, и что, наоборот, ужас и скорбь монахинь были так велики, что,

когда брат Франсиско бывал в монастыре, двадцать пять одержимых постоянно

желали быть вместе на его глазах и действительно почти все находились с ним.

Верховный совет признал в 1642 году полную невинность монахинь, но не брата

Франсиско, потому что этот монах имел неосторожность - для удовлетворения

своей любознательности о других вещах - вступать в сношения с бесами прежде

их изгнания из тела монахинь. По вопросу о том, были ли они действительно

одержимы или только прикидывались такими, Тереза сказала, что она может

говорить только о том, что касается ее. Рассказав, что случилось с тремя из

ее товарок, она присовокупила: "Находясь в этом состоянии и испытывая внутри

столь необыкновенные движения, я подумала, что их причина не может быть

естественной. Я прочитывала много молитв, прося Бога избавить меня от такого

ужасного страдания. Видя, что мое состояние не изменяется, я неоднократно

просила приора меня отчитать. Однако он не желал этого делать; он старался

меня уговорить, что все рассказанное мною есть плод моего воображения. Я

делала все, что от меня зависело, чтобы поверить его словам, но страдание

заставляло меня ощущать обратное. Наконец, в день Богородицы "О" {Днем

Богородицы "О" называют в Испании праздник девы Марии 18 декабря, о котором

я говорил выше, потому что подготовительные перед праздником Рождества

Христова антифоны начинаются в этот день с буквы О.} приор надел епитрахиль,

много помолившись в этот день и попросив у Бога, чтобы он указал мне,

находится ли бес в моем теле, обнаружил его или заставил перестать причинять

страдания и боль, которые я испытывала внутри себя. Долго спустя после

заклинаний, когда я чувствовала себя счастливой от ощущения свободы, потому

что не испытывала более ничего, я вдруг впала в своего рода подавленность и

бред, делая и говоря то, мысль о чем никогда не приходила мне в голову. Я

начала испытывать это состояние, когда я положила на голову древо креста

(lignum crucis). Оно, казалось, давит меня, как башня. Так продолжалось в

течение трех месяцев, и я редко бывала в своем естественном состоянии.

Природа дала мне такой спокойный характер, что даже в детстве я не была

бойка и не любила ни игр, ни резвости, ни подвижности, обычных этому

возрасту. Поэтому нельзя было не смотреть как на сверхъестественное дело,

что, дойдя до двадцатишестилетнего возраста и став монахиней и даже

настоятельницей, я стала делать сумасбродства, на которые никогда не была

способна... Иногда случалось, что бес Перегрино, который играл роль

старшего, находился в спальне второго этажа, когда я была в приемной, и он

говорил: "Донья Тереза находится с посетителями? Скоро я заставлю ее

прийти". Я не слыхала этих слов. Я тем более не видала Перегрино. Но я

испытывала внутри невыразимую тревогу и быстро прощалась с посетителями. Я

делала это, ничего не соображая. Я чувствовала присутствие беса, который был

в моем теле. Без размышления я бросалась бежать, бормоча: "Господин

Перегрино меня зовет". Я шла туда, где был бес. Еще не дойдя туда, я уже

говорила о предмете, о котором там разговаривали и о котором я не имела

раньше никакого понятия. Некоторые люди говорили, что мы из тщеславия

притворялись, что находимся в таком состоянии, я якобы делаю это с целью

привязать к себе монахинь. Но для того, чтобы убедиться, что не это чувство

заставляло нас так поступать, достаточно знать, что из тридцати монахинь

двадцать пять были в этом состоянии, а из пяти других три были моими лучшими

подругами. Что касается посторонних лиц, мы более заставляли их бояться нас

и бежать от нас, чем любить и добиваться... Были ли мои действия и мои слова

свободны, один Бог может ответить за мое сердце. Он знает, как мало я

заслужила, чтобы меня обвиняли. В это дело вложили столько злобы, что хотя

каждое выражение и каждый факт были верны, если их разобрать отдельно и

независимо друг от друга, вместе они образовали такую лживую и опасную

совокупность, что я была не в силах рассказать откровенно все произошедшее,

для доказательства невинности моей души. Таким образом, я чистосердечно

давала оружие против самой себя, позволяя делать лживые и коварные выводы из

моих слов. Однажды дом Диего Серрано, допрашивая меня, сильно оскорблял

брата Франсиско и сказал мне: "Хотя вы считаете его человеком хорошим и

святым, вы сослужите большую службу Богу, если расскажете, что знаете о нем,

потому что слово или действие в связи с другим действием помогает открыть

истину". Для удовлетворения его желания я постаралась припомнить, что могло

быть принято в дурном смысле. Я вспомнила, что до принятия монашества я ему

однажды сказала, что училась математике из повиновения воле родителей, на

что он возразил: "Я очень рад этому; через эти познания ты вскоре

приобретешь сведения о многих вещах, относящихся к натуральной философии".

Он указал некоторые из этих вещей и прибавил: "Как можешь ты думать, что

естественно, чтобы голая женщина меньше стыдилась показаться перед мужчиной,

чем перед другой женщиной и наоборот?" Серрано велел секретарю записать эти

слова и следующие как относящиеся ко мне: подсудимая выслушала и сочла это

за верное и истинное учение. Я ему отвечала: "Я не принимала этого за

учение, я только выслушала как тайну природы. Я не поверила этому и не

придала никакого значения, только это и следует записать". Дом Диего,

выслушав меня, сказал: "Это все равно". На это я ничего не ответила. Когда

мне предложили подтвердить мои слова, я была в приемной с двумя

доминиканцами. Мне стало так стыдно, что я потеряла голос и была не в

состоянии видеть или слышать то, что мне читали; я ничего не отвечала. Когда

затем меня перевезли в Толедо, я убедилась, что моим словам не желают

поверить. С этой мыслью я решила говорить только чистую правду; я так и

поступила. Если мне возражали, я всегда отвечала: "Пусть пишут, что хотят,

потому что я не знаю, что говорю". Это была правда, потому что мой ум был

сильно подавлен. Сам дьявол не мог бы более превратно истолковывать

некоторые факты. Однажды, когда я была на исповеди, я хотела посоветоваться

с духовником о некоторых моих сомнениях; стыд удерживал меня и сковывал

уста. Брат Франсиско побуждал меня объясниться. Я отвечала ему, что не могу

говорить, потому что краснею от того, что хотела сказать. "Чего ты

краснеешь, - сказал он мне, - имеющий в сердце любовь не смущается и не

стыдится признания, каково бы оно ни было". Это была истина, выраженная

наивно. Однако ее превратили в преступление, извлекая из нее положение:

когда любят, не стыдятся. Оно содержало уже недобрый смысл. Таким же образом

злоупотребили выражением "мягкость в обращении, единение" и другими

подобными, чтобы обвинить меня в постыдных делах, которых никогда не было".

XXV. Этот рассказ подтверждает слова достопочтенного Палафокса, которые

я постоянно вспоминаю в этой истории: "Чтобы создать процесс, далекий от

истинных событий, как бы ни было похвально намерение тех, кому это поручено

(особенно если речь идет о женщинах), достаточно немного дурного настроения

со стороны того, кто допрашивает, немного желания доказать то, что хотят, со

стороны секретаря и немного боязни со стороны того, кто отвечает. Из этих

трех малых элементов вскоре вырастают чудовищное дело и клевета".

Доказательство этого мы найдем в истории процесса, возбужденного против

покровителя монахинь Св. Плакиды.

XXVI. Дон Херонимо де Вильянуэва, протонотарий Арагона, то есть

государственный секретарь короля по делам этого королевства, в юности был

секретарем инквизиции. Он был привлечен к суду этим трибуналом в эпоху опалы

графа-герцога Оливареса, как его креатура и главный наперсник. Его обвинили

в еретических тезисах, что послужило мотивом к его аресту в 1645 году. Он

был посажен в секретную тюрьму и присужден к отречению. Приговор был

исполнен 18 июня 1647 года. Как только он получил свободу, которую ему

вернули, потому что он выполнил свою епитимью, он апеллировал к папе

Иннокентию X, жалуясь на несправедливое обращение и на лишение средств

защиты и заявляя, что он подчинился вынесенному против него приговору с

целью удовлетворить пламенное желание выставить свои права перед

беспристрастным трибуналом. Поэтому он просил пересмотра своего процесса

судьями, назначенными Его Святейшеством. Дон Педро Наварро, богатый

дворянин, друг Вильянуэвы, предпринял путешествие в Рим из сочувствия к

нему, чтобы обеспечить успех дела. Хотя Филипп требовал от папы через своего

посла высылки Наварро из Рима, Его Святейшество не только отказался

исполнить это требование, но не захотел даже позволить, чтобы он был

арестован и передан в распоряжение испанского посла. Он послал бреве с

поручением епископам Калаоры, Сеговии и Куэнсы, уполномочивая всех вместе и

каждого отдельно потребовать под угрозою отлучения документы процесса,

расследовать их и судить Вильянуэву, подтвердив или отменив в целом или

частично приговор, вынесенный против него толедскими инквизиторами и

утвержденный верховным советом. До произнесения приговора они должны

выслушать прокурора и обвиняемого и принять показания и улики, которые могут

быть представлены с обеих сторон. Король, узнав об этой папской резолюции,

уступил внушениям главного инквизитора дома Диего де Арсе и запретил

епископам 3 сентября 1647 года принимать апостолическое поручение, если оно

им послано, потому что оно противоречит правам его короны. У меня перед

глазами ответ, посланный королю епископом Калаоры 8 сентября с обещанием

точно исполнить его волю. Другие епископы дали такое же обещание. Это

побудило папу перенести дело в Рим и приказать, чтобы туда были посланы

материалы дела. 7 февраля 1648 года верховный совет сделал представление о

том, что не надо обращать никакого внимания на посланный из Рима приказ,

потому что он угрожает независимости испанской инквизиции, признанной и

подтвержденной буллами различных пап. Король велел представить все это папе,

но безуспешно, так как второе бреве подтвердило распоряжения первого.

Верховный совет 17 июля 1649 года сделал королю новые представления. Он

говорил об опасности того, что требуемые бумаги могут затеряться в пути, и

выставил другие подобные доводы. Филипп IV велел послать папе все эти

соображения, и Его Святейшество ответил, приказав изготовить буквальную

копию со всех документов процесса и послать ее в Рим. Главный инквизитор

продолжал упорствовать в своем противодействии папским приказам. Король

назначил его председателем совета Кастилии в надежде, что, после того как он

откажется от обязанностей главного инквизитора, будет легче выполнить без

обиды для него требование папы. Но дом Диего де Арсе предпочел уступить этим

претензиям, чем отказаться от своей должности. Процесс был послан в Рим, где

Вильянуэва был оправдан. Противодействие и несправедливости, на которые папа

натолкнулся в связи с этим процессом, побудили его послать второе бреве т 24

июня 1653 года, в котором он заявлял, что обнаружил большое количество

нарушений в судопроизводстве по делу Вильянуэвы и обязывает главного

инквизитора впредь наблюдать, чтобы правила точно соблюдались и чтобы в

приговоре по процессам было больше справедливости, серьезности и

осмотрительности. Несмотря на это последнее папское предостережение, вскоре

возникли новые споры между римской курией и мадридским двором. Для

достижения соглашения папа отправил в Мадрид нунция Франческо Манчини. Тот

не мог добиться аудиенции у короля и был принужден обратиться 16 августа

1654 года от имени Его Святейшества к главному инквизитору. Последний взялся

доказать, что своими действиями папа оскорбил короля, а относительно

протонотария Арагона утверждал, что судопроизводство испанской инквизиции

было исправно, окончательный приговор был продиктован правосудием, что

признал сам папа. Но если это обстоятельство верно, надо думать, что папа

выразил такое мнение до ознакомления с процессом, то есть до 1650 года.

Когда судопроизводство очутилось в руках римского трибунала, то скоро

открыли нарушения и беззакония. Здесь нечего удивляться, если припомнить

случившееся с процессом Каррансы. Процесс Вильянуэвы без труда доказывает:

дух инквизиции при Филиппе IV был тот же, что и при Филиппе II, трибунал

веры являлся орудием в руках придворных интриганов; он постоянно пребывал в

страхе, как бы процессы не попали в руки посторонних судей; наконец, это

показывает, что инквизиторы не потеряли привычки подделывать или искажать

подлинные документы, когда эти ухищрения служили их целям, несмотря на

нелогичность, которая могла отсюда произойти, как это было видно в процессах

Каррансы и Вильянуэвы.

XXVII. В это царствование было несколько других процессов, которые

заслуживают упоминания только по имени обвиняемых. Это были: в 1629 году

процесс дона Хуана Санса де Латраса, графа д'Атареса; в 1660 году процесс

дона Хаиме Фернандеса де Ихары, герцога Ихары. Оба разбирались сарагосской

инквизицией. Эти вельможи были обвинены в произнесении еретических тезисов;

но улики, несомненно, были недостаточны, так как даже не было постановления

о заключении в тюрьму оговоренных. Третий процесс - дона Педро д 'Арруэго,

сеньора де Лартоса, - относится к 1634 году. Этот испанец был оговорен как

склонный к суевериям и лжебесноватый. Четвертый процесс был возбужден против

Мигуэля Човера, который убил дома Хуана де Лесаэта, сарагосского

инквизитора, имевшего близкую связь с его женой. Это событие относится к

1647 году. Обвиняемому пришлось много вытерпеть в тюрьме. Он избежал

виселицы, отрицая факт, в котором его обвиняли, даже под пыткой, которой он

подвергался несколько раз. Я видел в Сарагосе эти четыре процесса и

множество других, о которых я не счел нужным говорить, чтобы не выйти из

границ моего труда.

Глава XXXIX

Поиск по сайту: