Глава четвертая. Как провести вечность? (Вертеп)

Комната в трактире была наполнена людьми. Дым стоял коромыслом. Пиво лилось. За одним из столов пировала вся немецкая слобода: ремесленники, мастеровые; за другим шли игры... Приглядевшись, в банкомете мы узнали бы, верно, мрачную фигуру СИЛЬВИО, прочие игроки были как будто незнакомы... Поминутно являлись новые лица, тосты следовали один за другим... За пирующим столом появились АДРИЯНПРОХОРОВ и САМСОН...

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Позвольте, козырь?

ВТОРОЙ ПОНТЕР. Ну-с? Беру!

АДРИЯН. Здорово, господа! Привел я гостя!

СИЛЬВИО. Валет убит.

САПОЖНИК. Здоровье всех проезжих гостей!

ВТОРОЙ ПОНТЕР. Семерка.

АДРйЯН. Твое здоровье, Самсон!

СИЛЬВИО. Убита.

САПОЖНИК. Однако ж позвольте узнать, любезный, зачем пожаловали к нам?

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Угол.

Хлопали двери. К картежному столу пробирался ИВАН ПЕТРОВИЧ. СИЛЬВИО распечатал новую колоду...

СИЛЬВИО. Нельзя ли погодить?

САМСОН. Дорога скверная... Ямщик... Эх, Дуня...

СИЛЬВИО. Убита.

ТРЕТИЙ ПОНТЕР. Угол.

ТРЕТИЙ ПОНТЕР. Милостивый государь!

СИЛЬВИО. Убита!

ТРЕТИЙ ПОНТЕР. Я покорнейше вас прошу... Я желал бы...

За карточным столом зашумели.

ТРЕТИЙ ПОНТЕР. Милостивый государь! Я готов ответить, как будет угодно господину банкомету!

СИЛЬВИО. Извольте продолжать!

БУЛОЧНИК. Как это вас Бог принес, батюшка? По какому делу изволите...

БЕЛКИН. Играйте, прошу вас!

САМСОН. Погода несносная... и воют... и стучат... и плачут...

Игроки поднялись, лишь СИЛЬВИО, не замечая ничего, продолжал метать...

ТРЕТИЙ ПОНТЕР. Милостивый государь! Я прошу вас принять ставку.

БЕЛКИН. Полноте. Ведь мы играем не из денег...

САМСОН. Ямщик упрямый... Лошади...

АДРИЯН. Дочь его сбежала с проезжим гусаром...

БЕЛКИН. Извольте, сударь, я сяду за вас... Тройка дана.

САПОЖНИК. С гусаром! Ишь!

СИЛЬВИО. Тройка взяла.

АДРИЯН....нет о ней ни слуху, ни духу...

БЕЛКИН. Семерка.

САМСОН. Жива ли? Нет? — Бог ведает... Эх, Дуня, Дуня...

БУЛОЧНИК. А с кем сбежала-то она?

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Семерка взяла!

БЕЛКИН. Тройка!

АДРИЯН. Как не знать? Фамилия известная...

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Тройка взяла...

СИЛЬВИО. Проклятье!

САПОЖНИК. Что же? И то — правда... фамилия знатная — что ни месяц, берем от них заказ.

БЕЛКИН. Ва-банк.

БУЛОЧНИК. А что? И по всему видать: фамилия славная... Всякий день нарочный от них...

СИЛЬВИО. Тройка взяла!

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Однако же... какое странное теченье карт.

ПОРТНОЙ. А что? Барин бога-а-тый... щедрый... А уж одет! И-и... Уж нам-то заказ от них — одни платки да рубашки...

БЕЛКИН. Валет.

КУЧЕР. Фамилия славная! А уж барыня-то его... вся в бархате да в атласе... Вон давеча мне два целковых дала — ба-а-гатая барыня!

СИЛЬВИО. Снова ваша.

БУЛОЧНИК. Эй!!! Здоровье богатых господ! За тех, на кого мы работаем!

Все за столом начали чокаться и кланяться друг другу...

САМСОН. Бо-га-а-тая барыня... А может, и не она?

АДРИЯН. Айв самом деле... Много их тут... молоденьких дур... сегодня в атласе да бархате, а завтра метут улицу с голью кабацкою...

ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Банк пуст.

САПОЖНИК. Ну, что же ты, заезжий гость! Выпей за здоровье господ богатых! За тех, на кого работаешь!

АДРИЯН. Пей, батюшка Самсон! Пей здоровье господ проезжих...

САМСОН. Нужды нет. Ведь и ты не пьешь здоровье мертвецов.

САПОЖНИК. И правда! Адриян! Пей здоровье своих покойников!

В трактире стало тихо. Все глядели на АДРИЯНА. СИЛЬВИО налил себе вина и подошел к столу.

СИЛЬВИО. Я пью за здравие твоих мертвецов! Слышишь?!

СИЛЬВИО выпил, оставил стакан и вернулся к карточному столу. Хрустнула колода, СИЛЬВИО начал метать.

СИЛЬВИО. Я ставлю выстрел.

Все кругом захохотали и стали подходить к ГРОБОВЩИКУ, чтобы чокнуться...

АДРИЯН. Да что ж это в самом деле?

ПОРТНОЙ. И вправду! Дай тебе Бог, батюшка, поболе мертвецов! АДРИЯН. Да что ж это? Да чем ремесло мое нечестнее прочих?! БУЛОЧНИК. Здоровье мертвецов!

АДРИЯН. Да разве гробовщик гаер святочный?

САМСОН. Да полно, батюшка, что ты? Бог с тобою, они ж смеются... БУЛОЧНИК. Мертвецов поболе да побогаче! КУЧЕР. Да чтоб были доброго нраву да лицом пригожи! АДРИЯН. Чему смеются, басурмане?! САМСОН. Да и ты посмейся, да и выпей со всеми!

АДРИЯН. Ан, нет! Не бывать тому! Уж лучше приду домой и созову тех, на которых работаю, мертвецов православных, да уж и с ними стану пировать! ПЕРВЫЙ ПОНТЕР. Тройка убита.

СИЛЬВИО. Проклятье! Ты выиграл. Выстрел теперь за тобой. САМСОН. Да что ты, батюшка, перекрестись!

Гуляющие притихли. В комнату с корзинами в руках входили НАСТАСЬЯ, ПЕЛАГЕЯ, ДАРЬЯ и АГРАФЕНА.

НАСТАСЬЯ. Что ты, барин, перекрестись! АГРАФЕНА. Экая страсть созывать мертвых на пир! ПЕЛАГЕЯ. Господи прости... ДАРЬЯ. Экая мерзость!

БЕЛКИН. Ей-богу, созову! И на завтрашний же день! Эй! Настасья! Пиши! НАСТАСЬЯ. Ан, нет! Не стану! Грех!

БЕЛКИН. Вот ужо пошлю тебе завтра свиней пасти! Дарья! Милости просим, мои благодетели у меня пировать...

ДАРЬЯ. Что хошь делай, барин, а только не буду!

БЕЛКИН. Аграфена! Угощу, чем Бог послал...

АГРАФЕНА. Да пусть уж лучше рука отсохнет!

БЕЛКИН. Пелагея!

ПЕЛАГЕЯ. Уж лучше свиней пасти на Бесовском болоте!

БЕЛКИН. Молчать! Так-то исполняешь ты господскую волю!

И с этими словами ИВАН ПЕТРОВИЧ выхватил пистолет и выстрелил в строптивую девку. Визг, хохот, топанье босых ног были ему ответом...

ИВАН ПЕТРОВИЧ стоял один посреди своего жилища, окруженный корзинами с исписанными листами... Старая КЛЮЧНИЦА, едва передвигая ноги, шла к нему с конвертом в руках.

КИРИЛОВНА. Точно басурмане, из пушек палим... Нет покою ни днем, ни ночью... Письмо тебе, батюшка...

Зажмурившись, НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА, ПЕЛАГЕЯ и ДАРЬЯ стояли в ряд, на голове у каждой была надета фуражка. Высоко над ними медленно проплывал огромный бумажный змей... ИВАН ПЕТРОВИЧ упражнялся в стрельбе из пистолета.

БЕЛКИН. Милая... драгоценная моя Маша. НАСТАСЬЯ. Господи прости...

ИВАН ПЕТРОВИЧ выстрелил. С головы ее упала фуражка.

БЕЛКИН. С величайшей... не так... Величайшей скорбию наполняется сердце мое...

АГРАФЕНА. Стреляй же, душегуб!

Выстрел. АГРАФЕНА перекрестилась и бросилась поднимать простреленную фуражку.

БЕЛКИН....при мысли о недавней кончине доброго Гаврилы Гаврилыча, почтенного родителя вашего и верного и первейшего друга моего семейства. Грустию и унынием...

ПЕЛАГЕЯ. Батюшка... Христом Богом молю...

Выстрел перебил ее мольбу. Фуражка опять была прострелена...

БЕЛКИН....переполнена душа моя... Искренно желал бы разделить горесть вашу, а также милой моей Прасковьи Петровны... Однако же некоторые обстоятельства требуют моего присутствия в иных местах...

ДАРЬЯ дрожала как осиновый лист.

Скоро... уж скоро судьба покарает сего надменного беса, мнящего себя ее счастливым избранником... и...

ДАРЬЯ, не выдержав, сорвалась с места и побежала со двора... плача и вопя.

ДАРЬЯ. Ох, барин, не стреляй! Не погуби! М-мы-м-м...

БЕЛКИН, прицелившись, выстрелил. Четвертая фуражка была пробита.

БЕЛКИН. Покорнейше прошу терпения вашего. Иван Петрович Белкин.

Бумажный змей летел над Горюхиным, над Жадриным, над Ненарадовым, надо всем уездом, над домиком СМОТРИТЕЛЯ, покуда не исчез где-то в облаках...

■ Глава пятая. Все призрак, суета...

Было утро. За окнами шумел неугомонный город. Свет едва проникал сквозь шторы в комнату, которая являла собою уединенный кабинет, убранный со всевозможной роскошью... Его хозяин безмятежно спал на диване, над ним в задумчивости стоял человек, одетый в черное, с коробкою в руках.

СИЛЬВИО. Ныне мой час настал.

ГРАФ беспокойно зашевелился и сел, а после долго молчал, разглядывая незваного гостя, как будто припоминая забытые черты...

СИЛЬВИО. Ты не узнал меня, граф? ГРАФ. Сильвио?!Ты... СИЛЬВИО. Так точно.

И он выложил перед ним коробку, раскрыл и извлек оттуда пистолет.

Выстрел за мною. Я приехал разрядить мой пистолет. Готов ли ты? ГРАФ. Я... к твоим услугам... Нет, погоди... Разрешишь ли ты мне по крайней мере одеться?

СИЛЬВИО. Я жду.

СИЛЬВИО мерил шагами комнату.

Один. Два.

ГРАФ накинул на плечи халат.

СИЛЬВИО. Четыре... пять...

ГРАФ. Нет, стреляй теперь. Тотчас же! Куда мне встать? СИЛЬВИО. Десять.

ГРАФ. Сейчас сюда могут войти. Нам надо торопиться... Куда мне становиться?! Ну же?

СИЛЬВИО. Одиннадцать. Двенадцать. К барьеру!

ГРАФ встал около стола. СИЛЬВИО прицелился...

ГРАФ. Стреляй же!

За дверью послышались шаги. ГРАФ в ужасе обернулся. В дверях стоял САМСОН ВЫРИН.

САМСОН. Ваше высокоблагородие!

ГРАФ. Ты?!

САМСОН. Ваше высокоблагородие! Сделайте такую божескую милость...

Старый ЛАКЕЙ, поспешно вбежав в кабинет, схватил СМОТРИТЕЛЯ за рукав.

ЛАКЕЙ. Сюда нельзя! Нельзя! Пошел! ГРАФ. Пошел! Оставь нас!

ЛАКЕЙ тотчас же исчез. СИЛЬВИО прицелился опять. ГРАФ переводил взгляд со СМОТРИТЕЛЯ на СИЛЬВИО.

СМОТРИТЕЛЬ. Выше высокоблагородие... Что с возу упало, то пропало. Отдайте мне по крайней мере мою бедную Дуню...

ГРАФ. Стреляй же!

СИЛЬВИО. Я сожалею, что пистолет заряжен не черешневыми косточками...

ГРАФ. Что сделано, того не воротишь... виноват перед тобою... Вот... Возьми себе... и уходи же...

И ГРАФ, судорожно раскрыв одною рукою ящик, вытащил пачку ассигнаций и бросил их СМОТРИТЕЛЮ.

Ну что же ты медлишь?! Стреляй!

СИЛЬВИО. Мне все кажется, что у нас не дуэль, а убийство... Начнем все сызнова. Решка.

И он достал из кармана монету и подбросил ее. Монетка упала, покатилась и замерла у ног СМОТРИТЕЛЯ.

СИЛЬВИО. Ну что же, старик?

СМОТРИТЕЛЬ. Орел, выше высокоблагородие...

СИЛЬВИО. Ты, граф, чертовски счастлив...

Он вынул из коробки другой пистолет и протянул его ГРАФУ с дьявольской усмешкою.

СМОТРИТЕЛЬ. Выше высокоблагородие! Не погубите... Велите же теперь кликнуть Дуню... Вы ведь уж натешились ею...

ГРАФ. Я не стану... я не хочу... Я отказываюсь стрелять!

СМОТРИТЕЛЬ. Выше высокоблагородие! Что за девка-то была! Всякий похвалит, никто не осудит...

ГРАФ. Оставь нас, старик! На что тебе ее?!

СИЛЬВИО. Ваш выстрел!

САМСОН. Ваше высокоблагородие! Дорога скверная... Ямщик упрямый! Лошади не везут! Бывало, кто ни проедет, всякий похвалит, никто не осудит. Дом ею держался! Дуня!

САМСОН уж кричал. ГРАФ выстрелил... СИЛЬВИО продолжал стоять, не шелохнувшись.

ГРАФ. Слава Богу, промах...

Воцарилось молчание. СИЛЬВИО начал прицеливаться опять; и тут отворились двери и ДУНЯ в белом утреннем платье вбежала в кабинет.

ДУНЯ. Что? Да что же это?!

ГРАФ. Милая, разве ты не видишь, что мы шутим? Не надо пугаться, поди к себе, мы после придем.

САМСОН. Дуня!

ДУНЯ бросилась к СМОТРИТЕЛЮ.

ГРАФ. Стреляй же! Ради Бога!

Она тотчас обернулась к СИЛЬВИО.

ДУНЯ. Сударь, да разве ж вы теперь шутите? Скажите мне правду! Вы оба!

САМСОН. Дуня... Вот и приведу домой заблудшую овечку мою...

СИЛЬВИО. Шутим... Он всегда шутит, Авдотья Самсоновна. Однажды дал он мне шутя пощечину, шутя прострелил вот эту фуражку... Как-то раз он шутя обвенчался с чужою невестой, а после, разумеется тоже шутя, увез тебя из родительского дому...

ГРАФ. Бог знает, о чем он говорит. Ну да все равно! Стреляйте же!

ДУНЯ. Это ложь! Я ехала с ним по своей охоте! Вы слышите?!

ГРАФ. Встань, Дуня, стыдно! А вы, сударь, перестаньте издеваться над бедною женщиной! Будете вы стрелять или нет?

СИЛЬВИО. Не буду. Я видел твое смятение, твою робость, с меня довольно. Я давеча проиграл свой выстрел.

Он отдал пистолет ИВАНУ ПЕТРОВИЧУ, который Бог знает откуда появился за его спиною, и вышел вон.

БЕЛКИН. Сударь, узнаете ли вы меня?

ГРАФ. Да будь вы сам дьявол — стреляйте!

ДУНЯ. Да это ж... Разбойники! И ты с ними заодно? Ты, верно, хочешь меня зарезать! Что тебе от нас надобно?!

САМСОН. Дуня... Не тебя первую, не тебя последнюю сманил проезжий повеса... а там подержал, да и бросил!

БЕЛКИН. Полно, да этот ли человек повстречался мне тогда на станции?

САМСОН. Может статься... Дорога большая... ямщик упрямый... лошади не везут...

ГРАФ. Да будете вы стрелять или нет?!

БЕЛКИН стоял в нерешительности... в растерянности... АГРАФЕНА, ДАРЬЯ, НАСТАСЬЯ и ПЕЛАГЕЯ ожидали его ответа. Но ИВАН ПЕТРОВИЧ молчал. Девки переглядывались и ерзали...

НАСТАСЬЯ. Так будете вы стрелять или нет?!! АГРАФЕНА. Не буду. Я видел твое смятение и робость.

ДАРЬЯ. Мой выстрел назначен другому. ПЕЛАГЕЯ. Прощай.

ИВАН ПЕТРОВИЧ молчал. Тогда они совсем осмелели...

НАСТАСЬЯ. Он вышел на крыльцо... кликнул ямщика и уехал.

ДАРЬЯ. Дуня лежала в обмороке!

АГРАФЕНА. А смотритель... уехал домой... и...

ПЕЛАГЕЯ. Умер.

Перья заскрипели.

АГРАФЕНА. А Сильвио...

НАСТАСЬЯ. Уехал на войну и тоже умер.

ДАРЬЯ. И Дуня умерла?

ПЕЛАГЕЯ. Дура!

НАСТАСЬЯ. Дуня обвенчалась с графом и народила ему детишек! Фу-у-у...

Они бросили перья и аккуратно сложили исписанные листы в корзину. ИВАН ПЕТРОВИЧ безмолвствовал.

ПЕЛАГЕЯ. Кириловна!

Из соседней комнаты вышла КИРИЛОВНА, причитая и бормоча.

■ КИРИЛОВНА. Ох, горе да беда... Господи, помилуй нас грешных... Чего тебе? АГРАФЕНА. Вот тебе на хозяйские потребы. Всю корзину забирай... ДАРЬЯ. Хоть окна зимою во флигеле заклеить...

КИРИЛОВНА. Тьфу, Господи, прости! Говорю тебе, горе у нас! Матушки-и-и... Батюшки святы-ы-ы...

Она снова заголосила. ИВАН ПЕТРОВИЧ очнулся, будто бы ото сна.

БЕЛКИН. Что сие означает?!

КИРИЛОВНА. Ох, батюшка, уж не знаю, как и сказать... Сраму-то, сраму на весь уезд...

БЕЛКИН. Да что приключилось, говори!

КИРИЛОВНА. Да девка-то наша... Авдотья-кривая, ну, помнишь, что свиней пасет да за курами ходит, сделалась вдруг беременною...

НАСТАСЬЯ. Эка невидаль. Дак где ж она свиней-то пасла?

КИРИЛОВНА. Известно где. У Бесовского болота.

ДАРЬЯ. Ну. Там бес-то болотный и проказит... и промышляет...

КИРИЛОВНА. Врешь. Нету там никакого беса!

АГРАФЕНА. А вот и Настасья... назавтра на то болото собралася...

НАСТАСЬЯ. А что? И пойду! Пойду по грибы...

ДАРЬЯ. А вот и поглядим...

КИРИЛОВНА. Ишь! Тьфу, Господи прости, рожи бесстыжие! Да что ж ты-то, батюшка, молчишь?!

НАСТАСЬЯ. Слышь?! Колокольчик!

Они прислушались. КИРИЛОВНА поспешила к окну.

КИРИЛОВНА. Настасья! Ставь самовар! Аграфена! Дарья! Собирай-ка на стол, да паутину, паутину-то сымите с икон! Батюшки святы! Муромские к нам! Да ты-то, батюшка, поди... лицо умой да надевай сертук! Сам Григорий Иванович с мадамою да Лизаветой! Поди ж!

КИРИЛОВНА, НАСТАСЬЯ, АГРАФЕНА и ДАРЬЯ разбежались по сторонам.

БЕЛКИН. Милая... драгоценная моя Марья Гавриловна. Сия эпоха... Настасья! Сия эпоха жизни моей не принесла заветных плодов... Аграфена! Дарья! Пелагея!

ПЕЛАГЕЯ. Чего тебе, барин?

БЕЛКИН. Душа моя пребывает в беспокойстве и унынии. Час мой еще не настал... А посему покорнейше прошу терпения вашего... ибо сердце мое уж чует новую бурю... Ибо повесть сия еще не окончена... Остаюсь искренним другом вашим... Иван Петрович Белкин.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Поиск по сайту: