Глава 3. Пустые коридоры мгновенно заполнились – из классов выбегали девушки и торопливо выходили преподаватели

Пустые коридоры мгновенно заполнились – из классов выбегали девушки и торопливо выходили преподаватели, а красные лампочки продолжали мигать.

Стенд с трофеями развернулся и плавно въехал в потайное отделение в стене, скрыв кубки и тарелки, полученные победителями в чемпионатах по рукопашным боям и в командных соревнованиях по взлому кодов, остался лишь ряд наград в плавании и состязаниях в дебатах.

На верхнем ярусе фойе три золотисто‑алых вымпела «Учись ее умениям», «Не посрами ее меча» и «Храни ее секреты» чудесным образом скрутились, и вместо них появился самодельный плакат в поддержку некой Эмили в избирательной кампании на пост президента студенческого совета.

Букингэм тянула нас наверх. Мимо пронеслась стайка первогодок, верещавших во всю силу своих легких. Я вспомнила, как сама впервые услышала эти сирены. Неудивительно, что девчонки вообразили, будто настал конец света. Букингэм гаркнула:

– Девушки! – заставив всех замолчать. – Следуйте за мадам Дабни. Она отведет вас в конюшни для занятий по выездке. И, леди, – она с укоризной глянула в сторону двух темноволосых близняшек, перепугавшихся больше других, – соблюдайте спокойствие!

С этими словами Букингэм развернулась и припустила по лестнице на второй этаж, где мистер Московиц и мистер Смит пытались закатить в кладовку со швабрами статую Элеоноры Эверетт (выпускницы академии, которая однажды одними зубами обезвредила бомбу в Белом доме). Мы быстро пересекли Исторический зал – там меч Джилиан плавно скользнул в углубление за постаментом, словно Эскалибур, возвращающийся к Владычице озера. Вместо него появился бюст мужчины с огромными ушами – предположительно, первого директора школы.

Вся школа пришла в состояние организованного хаоса. Мы с Бекс переглянулись. Вообще‑то нам полагалось сейчас быть внизу, вместе с остальными второкурсницами, и проверять основной уровень, не осталось ли на виду чего‑нибудь, выдающего нашу связь с разведкой. Но Букингэм повернулась и прикрикнула:

– Девушки, поторапливайтесь! – Сейчас она походила не столько на добрую пожилую учительницу, которую мы знали, сколько на женщину, отобравшую у фашиста автомат голыми руками во время Второй мировой.

Позади раздался треск и несколько польских ругательств, и я сделала вывод, что статуя Элеоноры, скорее всего, превратилась в груду обломков. В конце коридора возле дверей в свой кабинет стояла моя мама – она была так спокойна и столь непринужденно забрасывала в рот «ММ's», будто ждала меня после тренировки по футболу, и день был абсолютно ничем не примечателен.

Ее длинные роскошные волосы рассыпались по плечам, челка небрежно откинута с безупречно чистого лба. Она клянется, что у меня тоже когда‑нибудь будет такой, как только мои гормоны прекратят войну с порами.

Иногда я искренне радуюсь, что девяносто процентов времени мы проводим в этом здании, потому что каждый раз, когда мы выходим куда‑нибудь, я вынуждена смотреть, как мужчины пускают слюни при виде моей мамы или спрашивают, не сестры ли мы. Это выводит меня из себя, хотя мне следовало бы гордиться, что кто‑то вообще разглядел во мне родство с ней. В общем, моя мама – красотка.

– Привет, Ками, Ребекка, – сказала она и повернувшись к Букингэм, добавила:

– Спасибо, что привели их, Патриция. Зайдите на минутку.

В кабинете – спасибо звуконепроницаемой обшивке – общешкольного переполоха было не слышно. Сквозь окна со свинцовой защитой проникали солнечные лучи, играя на дубовых панелях и огромных, во всю стену, книжных шкафах, которые во время нашего разговора разворачивались, скрывая труды типа «История отравлений и ядов», «Преторианское руководство по достойной смерти». Их сменили «Элитное образование» и «Вестник частного образования». На столе у мамы стояла фотография, сделанная во время нашей поездки в Россию. Я с ужасом смотрела, как мы с ней продолжаем обниматься, а на фоне вместо Кремля появляется замок Золушки из Диснейленда.

– Голографическая радиосинтезированная фотобумага, – пояснила мама, заметив мое удивление. – Доктор Фибз летом изготовил пробную партию в своей лаборатории. Голодные? – она протянула нам с Бекс горсть конфеток. Как ни странно, я совсем забыла о терзавшем меня голоде, но все‑таки взяла зеленую на удачу. Что‑то мне подсказывало, что удача понадобится.

– Девушки, мне нужно, чтобы вы провели экскурсию.

– Но… мы же второй курс! – воскликнула Бекс, словно моя мама могла чудесным образом это забыть.

У мамы был полный рот шоколада, поэтому объяснить взялась Букингэм.

– У третьего курса семестр начался с тактики проведения допросов, поэтому они все сейчас под действием пентотала натрия. А четвертому курсу подключали контакты ночного видения, и у них еще часа два зрачки не вернутся в нормальное состояние. Сейчас самое неудобное время, но Красный код есть Красный код – просто так он не включается. Никогда не знаешь, когда случится следующий.

– Ну, что скажете? – улыбнулась мама. – Вы нас выручите?

Человек должен обладать тремя качествами, чтобы без приглашения появиться на пороге Академии Галлахер для особо одаренных девушек, – настойчивостью, властью и отсутствием другого выбора. Большинство потенциальных студентов не продвигаются дальше стандартной отговорки администрации: «В настоящее время мы не принимаем заявлений». Лишь получив отказ во всех школах страны, можно решиться приехать в Розевиль в призрачной надежде, что личный визит что‑нибудь изменит. Но никакая настойчивость не проведет вас через ворота. Нет, для этого требуется настоящая власть.

Вот почему я и Бекс стояли на парадном крыльце, поджидая, когда по аллее подъедет длинный лимузин с семейством МакГенри (да‑да, тех самых МакГенри с обложки декабрьского «Ньюс‑уика»). Они из тех, кого не так‑то просто спровадить. Но мы уже давно поняли: лучший способ что‑то спрятать – положить на видное место. Поэтому мы должны были познакомить их с Академией Галлахер для особо одаренных девушек. Главное, чтобы они ни в коем случае не догадались о специализации школы.

Мужчина, вышедший из лимузина, был одет в темно‑серый костюм, галстук сразу выдавал принадлежность к власти. Женщина выглядела как наследница парфюмерной империи, кем она по сути и являлась, – ни единой лишней прядки или складочки. Я еще подумала, произведет ли на нее впечатление моя вишневая помада. Судя по презрительному выражению лица, не произвела.

– Сенатор, – с истинным американским акцентом произнесла Бекс и протянула руку. – Добро пожаловать в Академию Галлахер. Для нас большая честь принимать вас у себя. – Мне показалось, что она немного перебарщивает, но сенатор МакГенри улыбнулся и ответил:

– Спасибо. Мы очень рады.

Можно подумать, он не понимал, что она не его электорат.

– Я – Ребекка, – представилась Бекс, – а это Камерон. – Сенатор глянул в мою сторону, но тут же снова повернулся к Бекс, которая являла собой воплощение элитного образования. – Мы счастливы показать вам и вашей… – Только тут мы поняли, что их дочь так и не появилась. – А ваша дочь будет…

В этот момент из машины показался черный армейский ботинок.

– Дорогая, – сказал сенатор, показывая в сторону конюшен, – иди‑ка посмотри, у них есть лошади.

– А, так это от них так воняет, – отозвалась миссис МакГенри, и ее передернуло. (Для справки: у нас в школе пахнет прекрасно, если, конечно, ваш нюх не безнадежно отбит годами дегустации духов.)

Но сенатор выразительно глянул на жену и сказал:

– Макей любит лошадей.

– Нет, Макей их ненавидит, – миссис МакГенри прищурилась и посмотрела в нашу с Бекс сторону, словно желая напомнить сенатору, чтобы он не смел перечить ей при посторонних. – Она однажды упала с лошади и сломала руку.

Мне ужасно захотелось прервать эту демонстрацию семейной идиллии и сказать им, что в конюшне нет лошадей, а только стайка перепуганных первогодок, да бывшая французская шпионка, которая изобрела способ отправлять шифрованные сообщения в сыре, но тут раздался голос:

– Ага, от них столько навозу.

Я, конечно, не могу сказать наверняка, но думаю, Макей МакГенри в жизни не притрагивалась к лошади. У нее длинные стройные ноги; одежда хоть и панковско‑маргинальная, но определенно очень дорогая, а бриллиант в носу – не меньше полутора каратов. Волосы выкрашены в черный цвет и выстрижены клоками, но густые и блестящие, а лицо так и просилось на обложки глянцевых журналов.

Я смотрела довольно много фильмов и передач и понимала, что если девушка вроде Макей МакГенри не может выжить в школе, то уж такую, как я, там бы живьем съели. И все же что‑то привело их к нашим воротам, и мы их последняя надежда. По крайней мере, так считали ее родители.

– Мы… – с трудом выдавила я и запнулась. Я, может, и гений в составлении ядов, но вот произносить речи – это увольте! – Мы очень рады видеть вас у себя.

– Тогда почему нас заставили больше часа торчать за забором? – миссис МакГенри кивнула в сторону ворот.

– К сожалению, это стандартная процедура для тех, кто приезжает без приглашения, – пояснила Бекс в лучшей манере студентки‑отличницы. – Безопасность – главная забота в Академии Галлахер. Если бы ваша дочь училась здесь, вы бы тоже требовали такого уровня защиты.

Но миссис МакГенри уперла руки в боки и выпалила:

– Вы что, не знаете, кто он такой? Да вы знаете…

– Мы возвращались к себе в округ Колумбия, – перебил жену сенатор, выйдя вперед, – и нам очень захотелось показать это место Макей. – Он наградил жену взглядом, в котором только слепой не прочел бы: это наш последний шанс, не профукай его! И добавил:

– Безопасность действительно впечатляет.

Бекс открыла парадную дверь и пригласила пройти внутрь.

Я и Бекс сидели в кабинете моей матери, пока та толкала свою стандартную речь об «истории» академии. На самом деле она не так уж отличалась от настоящей, только была урезана. Причем изрядно.

– Наши выпускницы работают по всему миру, – сказала мама, а я про себя добавила: Ага, шпионками. – Мы делаем основной упор на языки, математику, естественные науки и культуру. Именно эти предметы, по отзывам наших воспитанниц, им больше всего пригодились в жизни. – Как шпионкам. – Мы принимаем только девушек, и у наших студенток развивается вера в свои силы, что позволяет добиться большого успеха в жизни. – Как шпионкам.

Я только начала получать удовольствие от этой игры, но тут мама повернулась к Бекс и сказала:

– Ребекка, почему бы вам с Ками не провести Макей по нашей академии? – и я поняла, что пришло время для нашего показательного выступления.

Бекс просияла, а я никак не могла отделаться от мысли, что у нас было всего пол‑урока по секретным операциям, а мы уже на задании! Откуда мне знать, как себя вести? Конечно, если Макей горит желанием спрягать китайские глаголы или взламывать шифр КГБ, то тут я прекрасно подготовлена, но наша‑то задача вести себя нормально, а вот этого я решительно не умею делать. К счастью, Бекс любит поактерствовать. Иногда.

– Сенатор, – воскликнула Бекс, схватив его руку, – для меня была большая честь познакомиться с вами, сэр. И с вами, мэм, – она улыбнулась миссис МакГенри. – Мы так рады, что вы оба…

– Спасибо, Ребекка, – перебила мама, интонацией давая понять, чтобы она не перебарщивала.

Макей поднялась, взмахнув ультракороткой юбочкой, и вышла в Исторический зал, так и не взглянув на своих родителей.

Мы выскочили следом. Макей облокотившись о витрину, в которой обычно были выставлены экспонаты по истории противогазов (приспособление, запатентованное Академией Галлахер, к вашему сведению), прикуривала сигарету. Она глубоко и со знанием дела затянулась и выпустила дым к потолку, где было установлено, наверное, с десяток различных датчиков, и только самый простейший из них – для дыма.

– Тебе придется потушить сигарету, – заявила Бекс, переходя к той стадии операции, где нужно было донести до новичка, что здесь ей точно придется несладко. – У нас, в Академии Галлахер, на первом месте стоят здоровье и безопасность.

Макей глянула на Бекс так, словно та заговорила на китайском. Мне даже пришлось сосредоточиться, чтобы убедиться, что это не так.

– Курение запрещено, – перевела я, вытаскивая из мусорки у лестницы пустую алюминиевую баночку и протягивая Макей.

Она еще раз затянулась и посмотрела на меня так, словно желала сказать, что затушит сигарету, только если я силой заставлю ее. И я, конечно, могла бы это сделать, вот только ей этого знать не положено.

– Ладно, – сказала я и пошла прочь. – Твои легкие.

Но Бекс продолжала сверлить ее взглядом, и, в отличие от меня, по ней сразу было видно, что она на самом деле может спустить с лестницы кого угодно; поэтому наша гостья, сделав последнюю затяжку, бросила окурок в баночку из‑под диет‑колы и двинулась по лестнице за мной. Мимо нас пронеслась стайка девчонок.

– Сейчас обед, – пояснила я, отчетливо понимая, что конфетки «ММ's» скорешились с мятными леденцами в моем желудке и теперь пытаются убедить меня в том, что им нужна компания. – Можем пойти поесть, если хочешь…

– Нет уж, не надо! – отшатнулась Макей.

Но я, идиотка, продолжала напирать:

– Нет, правда, у нас тут очень вкусно кормят. – Это никак не способствовало выполнению нашей миссии, поскольку хорошая еда, как правило, большое преимущество. Но наш шеф‑повар и вправду великолепен. На самом деле он работал в Белом доме, до того как случился инцидент с участием Флаффи (Первого пуделя), гастрономического агента и очень сомнительного сыра. К счастью, одна из наших выпускниц спасла жизнь бедолаге Флаффи, и в знак благодарности шеф Луи перешел работать сюда и балует нас чудесным крем‑брюле.

Я уж начала рассказывать о крем‑брюле, но Макей перебила меня:

– Я потребляю восемьсот калорий в день.

Бекс и я потрясенно переглянулись. Наверное, столько мы сжигаем за один урок НАСА (нападения и самообороны).

Макей скептически оглядела нас и заявила:

– Еда – это вчерашний день.

К сожалению, именно тогда я и поела последний раз.

Мы дошли до фойе, и я сказала:

– Это Большой зал. – По‑моему, такие вещи и надо говорить, проводя экскурсию по школе. Но Макей вела себя так, словно меня вообще рядом нет: она повернулась к Бекс (своей ровне по внешности) и спросила:

– Здесь все носят эту форму?

Мне показалось это особенно обидным, поскольку я была в комитете по утверждению формы, но Бекс только ткнула в темно‑синюю шотландку по колено и белую блузку и трагичным тоном заявила:

– Мы носим это даже на уроках физкультуры. – Отличный ход, отметила я про себя, увидев искаженное ужасом лицо Макей. Бекс шагнула в восточный коридор: – А тут у нас библиотека…

Но Макей направилась в другую сторону.

– А тут что? – С каждым шагом она приближалась к классам и потайным ходам. Мы нагнали ее, отпуская придуманные по ходу комментарии типа «Это полотно – подарок герцога Эдинбургского», или «Ах, да, канделябры из мемориала Визенхауса», или мое любимое: «А это меловая доска из мемориала Вашингтона» (Это и впрямь чудная доска).

Бекс как раз дошла до середины весьма правдоподобной истории о том, что если девушка получает отличные оценки за контрольные, ей дозволяется смотреть телевизор целый час в неделю. Тут Макей плюхнулась на один из моих любимых подоконников, вытащила мобильный телефон и стала кому‑то звонить, даже не извинившись. (Какое хамство!) Но в неловком положении оказалась все‑таки она: набрав номер, она непонимающе уставилась на дисплей.

И я со всем сочувствием, на какое была способна, пояснила:

– Да, мобильные телефоны здесь не работают. – И это абсолютная ПРАВДА.

– Мы слишком далеко от ретранслятора, – добавила Бекс. А это уже ЛОЖЬ. У нас была бы прекрасная мобильная связь, если бы мощный глушитель не блокировал любые посторонние радиосигналы с территории академии, но Макей и ее папаше с Капитолийского холма вовсе необязательно знать об этом.

– Нет мобильных телефонов? – переспросила Макей с таким испугом, будто мы сообщили, что студентов здесь заставляют бриться наголо и держат на хлебе и воде. – Ну все, ноги моей тут не будет! – Она соскочила с подоконника и ринулась в кабинет моей мамы.

Во всяком случае, ей казалось, что он находится там, куда она пошла. На самом деле она приближалась к отделению разработок и исследований в подвале. Я ничуть не сомневалась, что доктор Фибз уже привел все в соответствие с Красным кодом. Но в лучших традициях всех сумасшедших ученых он, скажем так, склонен был притягивать неприятности. Ну и конечно, завернув за угол, мы встретили доктора Московица – кстати, величайшего в мире авторитета по шифрованию. Но сейчас он мало напоминал супергения. Скорее, был похож на хронического алкоголика: глаза налились кровью и слезились, лицо бледное, и шел он спотыкаясь.

– Пррривет! – заплетающимся языком пролепетал он.

Макей уставилась на него с отвращением, что, в общем‑то, хорошо, так как это отвлекло ее от густого лилового дыма, просачивавшегося из‑под двери на лестницу. Профессор Букингэм затыкала щель полотенцем, и каждый раз, когда дым попадал ей в нос, разражалась безудержным чихом. Она уже стала запихивать полотенце ногой. Доктор Фибз появился с мотком изоленты и принялся заклеивать щели в косяке. (Как вам такая супершпионская технология?)

Мистер Московиц продолжал раскачиваться из стороны в сторону – то ли, от того, что лиловый дым лишал его чувства равновесия, то ли потому, что доктор пытался закрыть обзор для Макей. Последнее не назовешь разумным, ведь росту в нем не больше метра шестидесяти.

– Я так понимаю, вы, возможно, станете нашей студенткой, – сказал он.

И тут долговязый, тощий доктор Фибз рухнул на пол, потеряв сознание. Лиловый дым становился все гуще.

Мы с Бекс переглянулись. Все это очень, очень НЕХОРОШО!

Букингэм втащила Фибза на учительское кресло и укатила его подальше. Я совершенно не понимала, что теперь делать. Бекс схватила Макей за руку:

– Пошли. Макей, я знаю короткий…

Но Макей выдернула руку и прошипела:

– Не трогай меня, с… – (Да‑да, она назвала Бекс нецензурным словом на «с».)

Вот в чем, на мой взгляд, недостаток частных школ. МТБ убеждает нас, что это слово давно стало формой выражения симпатии и привязанности или молодежным сленгом, но мое мнение не изменилось: это оскорбление, которым пользуются косноязычные. Так что Макей либо ненавидела нас, либо очень уважала – зависит от того, какой точки зрения вы придерживаетесь. Я глянула на Бекс и поняла, что она склоняется к первому.

Бекс шагнула вперед, она уже не притворялась счастливой школьницей, а нацепила маску супершпиона.

Вот это РЕШИТЕЛЬНО нехорошо, подумала я, и краем глаза заметила белую рубашку и брюки цвета хаки.

Никогда больше мне не придется гадать, был ли Джо Соломон хорош только по меркам женской школы. Одного взгляда на Макей МакГенри было достаточно, чтобы понять: даже за пределами Академии Галлахер Джо Соломон великолепен. А ведь Макей еще не знает, что он шпион (это добавляет мужчине шарма).

– Привет. – То же самое сказал и мистер Московиц чуть раньше, но, бог мой, как же иначе это прозвучало сейчас! – Добро пожаловать в Академию Галлахер. Очень надеюсь, вы собираетесь поступить к нам. – Произнес он это так, будто говорил: я считаю тебя самой красивой женщиной на свете, и сочту за честь, если ты выносишь моих детей. (Честно, я словно слышала эти слова.) – Вам нравится экскурсия?

Макей только хлопала ресницами. Она вдруг стала такой соблазнительной, что совершенно не вязалось с ее армейскими ботинками.

Может, все из‑за лилового дыма?

– У вас найдется минутка? – спросил Джо Соломон и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Я бы хотел кое‑что показать вам на втором этаже.

Он повел ее к каменной витой лестнице, которая когда‑то стояла в семейной часовне Галлахеров. Цветные витражи тянулись на два пролета, и лучи солнца, пробиваясь сквозь них, играли всеми цветами радуги на воротнике его рубашки. Когда мы поднялись на второй этаж, он обвел руками просторный коридор с высоким потолком, залитый калейдоскопом красок. И правда очень красиво, раньше я этого не замечала – все время надо было спешить на уроки, выполнять домашние задания. Я снова вспомнила лекцию Джо Соломона – «подмечайте детали», – и меня посетила неприятная мысль: у нас только что состоялся первый тест по секропам. И мы его провалили.

Он довел нас до Исторического зала, а потом развернулся и пошел обратно, к великолепной стене из витражей. Макей проводила его взглядом и пробормотала:

– Кто это?

Да, Джо Соломон сумел произвести впечатления на Макей.

– Это наш новый учитель, – ответила Бекс.

– Да? – усмехнулась Макей. – Ну‑ну, как скажешь.

Бекс, еще не забывшая инцидента со словом на «с», резко развернулась и рубанула:

– Я так и сказала.

Макей потянулась за пачкой сигарет, но передумала, поймав холодный взгляд Бекс.

– Давайте‑ка я расскажу вам, как все будет, – сказала она таким тоном, будто делала нам большое одолжение.

– Оптимистичный сценарий: все девчонки в школе влюбятся в него и утратят способность к концентрации, что, я уверена, очень важно в Академии Галлахер, – последние слова она произнесла с притворной почтительностью. – Пессимистичный сценарий: он будет ждать и выискивать возможность для совершения непристойных действий. – Надо признать, пока что Макей полностью оправдывала это свое слово на «с». – В таких местах работают только придурки или подонки. А если у вас такая директриса, – она показала на мою маму, которая беседовала с четой МакГенри метрах в пятидесяти от нас, – то нетрудно догадаться, за что мистера Сладкие Глазки взяли сюда на работу.

– Что? – воскликнула я, ничего не понимая.

– Ну, вы же студентки Галлахер, – снова усмехнулась Макей. – Уж если вы не можете этого вычислить, то кто я такая, чтобы вам указывать.

Я подумала о маме – самой красивой маме, которой недавно подмигнул мой новый учитель по секретным операциям, и мне показалось, что я больше никогда не смогу есть.

Поиск по сайту: