Глава 21. Пока я пробиралась по тайному ходу, в голове билась одна‑единственная мысль: Но ведь сегодня у меня никакой не день рождения

Пока я пробиралась по тайному ходу, в голове билась одна‑единственная мысль: Но ведь сегодня у меня никакой не день рождения.

Как же мне хотелось, чтобы грызущие сомнения оставили меня в покое! Я же получила серьги, верно? Какая разница, по какому поводу он подарил их мне? Девушки всегда злятся, что парни забывают об их дне рождения. Пусть Джош подарил их раньше времени. Ну и что? Если он вдруг забудет про что‑нибудь – например, лет через двадцать он забудет о годовщине нашей свадьбы, я ему скажу: «Не переживай, дорогой! Помнишь, ты подарил мне серьги не в мой день рождения? Ну, теперь мы квиты».

Да, но сегодня у меня никакой не день рождения.

Девятнадцатое ноября… Я сказала Джошу, что это мой день рождения, когда он устроил экспресс‑допрос в парке. Не знаю, что меня потрясло больше – то, что он запомнил, или то, что я забыла.

Пустые коридоры закружились перед глазами. Я устала и проголодалась. Хотелось поскорее принять душ и поговорить с подругами. Я прислонилась спиной к старинному камню, обрамлявшему камин в студенческой гостиной на втором этаже. Через пару недель этим тайным ходом я не смогу воспользоваться, если только я не надену огнеупорный костюм доктора Фибза (но в них даже Бекс кажется толстой). Я дернула за рычаг, ожидая, что стена раздвинется, но задела локтем старинную подставку для факела. Подставка скользнула вниз, что‑то скрипнуло, и рядом открылся еще один проход. Его я раньше не видела.

Не знаю, что заставило меня пойти туда – шпионская наследственность или обычное подростковое любопытство, – но вскоре я уже блуждала по узкому коридору, не представляя, куда меня занесло. Впереди показалась узкая полоска света. Сквозь щель в стене я увидела Исторический зал, где на подставке, в свете софита сиял меч Джили.

И тут я услышала чей‑то плач.

Пройдя дальше по потайному ходу, я очутилась за кабинетом мамы. Это я поняла, разглядев заднюю часть вращающихся шкафов – ту, которая демонстрировала набор реликвий директора элитного частного пансиона. Я прильнула к ним. Плакала мама. Если кто‑нибудь сейчас нажмет кнопку, шкафы развернутся и вынесут меня прямо в кабинет, но я все стояла в этом пыльном проходе и не могла отвести глаз.

Мама была одна в кабинете и сидела, свернувшись калачиком, в кресле. Еще недавно она танцевала и смеялась, а сейчас сидела в одиночестве, и слезы текли по щекам. Мне захотелось обнять ее и поплакать вместе. Ощутить ее соленые слезы на своих щеках. Погладить ее волосы и сказать, что я тоже устала. Но я оставалась там, где была. Я не могла пойти и утешить ее. Как я объясню, почему так странно одета, и оказалась в этом месте? Но самое главное, я понимала, маме не хотелось бы, чтобы я видела ее плачущей.

Она потянулась за коробкой с салфетками, стоявшей на полке позади нее. Она сделала это, не открывая глаз, уверенным движением человека, который точно знает, что где лежит. Хорошо отработанное движение, привычка. И тогда я поняла, что горе моей мамы, как и ее жизнь, полно секретов. Я потрогала коробку с сережками в кармане и сразу поняла, почему слезы пришли именно сегодня.

– Господи, – задохнулась я.

Выйдя из потайного хода, я отыскала любимый подоконник в пустом классе. Слез не было. Что‑то подсказывало мне, что Вселенная не выдержит, если обе представительницы семейства Морган будут плакать одновременно. Я стойко держалась, предоставив маме право быть слабой сегодня и заняв ее место на посту.

Я просто ждала, когда кончится ночь. Школа заснула, и вскоре тишина успокоила бешено стучащее сердце. Я смотрела сквозь свое отражение в темном стекле.

– С днем рождения, папа.

В то воскресное утро мне не хотелось ни с кем встречаться. В полдень я должна была увидеться с мамой. Нужно убедиться, что с ней все в порядке и извиниться, что я в общем‑то забыла о дне рождения папы. Что происходит? Прошлое отпускает меня?

Я ворвалась в ее кабинет, приготовив тысячу объяснений, но все они вылетели из головы, когда я увидела маму, мистера Соломона и Букингэм. Они уставились на меня так, словно я прилетела прямо из космоса, и резко замолчали – вот уж, казалось бы, чего опытные шпионы никогда не сделали. Случилось что‑то из ряда вон выходящее! Это точно, ведь три преподавателя лучшей в мире школы шпионов забыли запереть дверь.

После затянувшейся на вечность паузы Букингэм сказала:

– Камерон, очень хорошо, что ты пришла. У тебя есть личный опыт в вопросе, который мы все тут обсуждаем. – Сейчас мне показалось, что Патриция Букингэм отлита из стали, несмотря на то, что у нее артрит и поврежденные бедра. – Конечно, Рейчел, ты – мама Камерон, к тому же директор, поэтому я пойму, если ты сочтешь нужным попросить Камерон уйти.

– Нет, – ответила мама. Она уже здесь и не откажется помочь нам.

Напряженная атмосфера в кабинете завела и меня, и я встревоженно спросила:

– Что случилось? Что…

– Закрой дверь, Камерон, – велела Букингэм, что я и сделала.

– Эйб Бакстер не вышел на связь, – объявил мистер Соломон, присев на угол стола, как делал сотни раз во время уроков по секропам. Но сегодня это была далеко не лекция. – Точнее, он трижды пропустил сеансы связи.

У меня подкосились ноги. Осознала я это только тогда, когда ощутила сзади спинку дивана. Знает ли Бекс, мелькнуло у меня в голове, но тут же пришел и очевидный ответ: конечно, нет.

– Возможно, он просто опаздывает, – предположила Букингэм. – Такое случается – трудности с коммуникациями, смена операторов… Это вовсе не обязательно означает, что его легенда провалена. И все же три пропущенных сеанса связи… это уже тревожно.

– А мама Бекс… – Я с трудом выговаривала слова. – Она с ним?

Мистер Соломон глянул на Букингэм – та покачала головой:

– Наши друзья в Шестой службе говорят, что нет.

Тут я поняла, почему Букингэм выступает за главную в разговоре: она служила в МИ‑6, как и родители Бекс. Видимо, именно она приняла звонок. И ей предстоит решать, говорить ли обо всем Бекс.

– Это ничего не значит, – попыталась успокоить всех мама, но я слышала в ее голосе нотки той женщины, что плакала вчера ночью. Еще двадцать четыре часа назад я бы этого не заметила, но теперь я их слышу и буду всю жизнь вслушиваться, не зазвучат ли они вновь.

– Бекс… – пробормотала я.

– Мы как раз говорили о ней, Ками, – сказала мама. – Мы не знаем, что делать.

Думайте о шпионах что хотите, но они ничего не делают наполовину. Наша ложь идет в комплекте с социальной страховкой и фальшивыми паспортами, а наша правда режет, как испанский клинок. Я понимала, что имела в виду мама. И понимала, почему она рискнула доверить это мне. Академия Галлахер построена из камня, но такие новости, как сегодня, способны спалить ее в считанные минуты, словно карточный домик.

– Ками, – мама присела на краешек журнального столика передо мной, – такое случалось и раньше. Но каждый случай особенный. Ты знаешь Бекс лучше, чем кто‑либо…

– Не говорите ей.

Мои слова удивили даже меня саму. Да, мы должны быть тверды и готовы ко всему. Но мне не хотелось, чтобы Бекс узнала обо всем, только потому, что нам оказалось не под силу хранить этот секрет. Я снова посмотрела на маму и подумала, как много нужно времени, чтобы исцелить некоторые раны. А еще я подумала, что у Бекс будет время, чтобы погоревать.

Ее отец сейчас очень далеко, за тысячи миль, но все же она знает, что он у нее есть. Кто я такая, чтобы отбирать эту надежду? Чего бы я только ни отдала, чтобы продлить эту иллюзию хоть на несколько часов для себя!

– Эй, – окликнула меня Макей МакГенри, и я пожалела, что когда‑то показала ей этот маленький старый коридорчик и сказала, что тут хорошо готовить уроки. – Только не говори, что это из‑за мальчишки.

Она бросила сумку с книгами рядом со мной, но я даже не посмотрела на нее. Я так и сидела, потихоньку вытирая слезы, которые проливала по отцу Бекс, и глотая те, что были по моему папе. Прошло довольно много времени – может, тысяча лет или около того. Наконец Макей ткнула меня коленом и сказала:

– Колись.

Можно что угодно думать о Макей МакГенри, но одного у нее не отнимешь: она не ходит вокруг да около. Супершпион смог бы легко обмануть ее, придумать что‑нибудь правдоподобное. Но я не могла. Может, это стресс. Может, горе. Или ПМС. Но что‑то заставило меня поднять на нее глаза и сказать:

– Отец Бекс пропал. Возможно, его уже нет в живых. Макей присела рядом.

– Нельзя ей говорить.

– Знаю, – ответила я и высморкалась.

– Когда они будут знать точно?

– Не знаю. – И это была правда. – Может, через пару дней. Или месяцев. Он не вышел на связь с куратором. Если он позвонит ему, то…

– Мы не должны говорить ей.

Конечно же. Но что‑то еще в ее словах заставило меня внимательно посмотреть на нее. Впервые за все это время я услышала от нее «мы». Есть вещи, которые я не могу рассказать своей маме, или своему парню, или даже своим подругам. Но сейчас я поняла, есть человек, которому известен мой главный секрет – то, что я совершенно одинока.

Макей встала.

– Ками, только без обид…

Когда кто‑то вроде Макей МакГенри говорит «только без обид», трудно не обидеться заранее, особенно такому человеку, как я. Однако я попыталась.

– …не ходи пока наверх. Ты выглядишь просто ужасно, и она это заметит.

Я не обиделась. На самом деле, даже хорошо, что она это сказала, ведь самой мне и в голову бы не пришло.

Макей ушла, а я еще долго сидела и думала. Я вспоминала, как папа водил меня в цирк. Два часа мы сидели рядом и вместе смеялись над клоунами, вместе болели за укротителя львов. Но лучше всего я помню номер, когда артист шагнул на канат, натянутый высоко над манежем. Пока он дошел до другого конца каната, ему на плечи взгромоздились еще пятеро, но я смотрела не на него, а на папу – он наблюдал за артистом так, словно прекрасно понимал, каково это, быть там без страховочного троса.

В тот день я поняла, что мне не остается ничего другого, кроме как делать шаг за шагом и уповать на то, что секреты, взваленные на мои плечи, не заставят меня потерять равновесия.

Поиск по сайту: