Глава 4. Жить втроем в комнате на четверых здорово

Жить втроем в комнате на четверых здорово. Во‑первых, есть лишнее место в шкафу, а значит, и на полке. А во‑вторых, целый угол у нас был свободен, и мы расставили там пластиковые стулья. Правда, мы этого не ценили до того, как двое парней из хозяйственной службы постучались к нам и спросили, куда ставить дополнительную кровать.

У нас в академии, помимо учителей и шеф‑повара, довольно большой штат персонала, но академия – не то место, куда приходят по объявлениям из газет (если только… сами понимаете… это не шифрованные сообщения). Сюда приходят люди двух типов: студенты, стремящиеся попасть в списки спецслужб (ЦРУ, ФБР, УНБ[2]), и персонал, желающий уйти оттуда. И когда у вас в комнате появляются двое плечистых мужчин с металлическими прутьями и тисками, как‑то сразу понятно, что этими инструментами они работают давно – только раньше использовали их немного в другом назначении.

Поэтому мы не стали задавать вопросов в тот вечер. Мы просто показали на свободный угол, а сами ринулись на второй этаж.

– Входите, девочки, – крикнула мама, как только мы появились в Историческом зале – задолго до того, как она могла нас увидеть. Порой ее шпионские таланты меня пугают, хоть я и выросла с ней рядом. Она подошла к двери. – Я ждала вас.

По дороге я заготовила небольшую речь, но как только увидела силуэт мамы на фоне двери, у меня тут же все вылетело из головы. К счастью, у Бекс в голове все осталось на месте.

– Извините, мэм, – выступила она, – вы не в курсе, зачем хозслужба установила еще одну кровать в нашу комнату?

Любой другой, задавший такой вопрос в подобном тоне, познал бы на себе силу гнева Рейчел Морган, но сейчас мама лишь сложила руки на груди и таким же, как у Бекс, изысканно вежливым тоном ответила:

– Ну, как же, Ребекка! Конечно, знаю.

– Вы не поделитесь с нами информацией, мэм? Или это сведения из разряда секретных, с ограниченным доступом?

Если кому и нужен был доступ, так это нам – ведь мы теряли свой милый уютный уголок!

В ответ мама жестом велела нам следовать за ней.

– Давайте пройдемся.

Что‑то не так, поняла я. Наверняка. Я села ей на хвост и по дороге до лестницы засыпала вопросами:

– Что? Это шантаж? У сенатора что‑то есть на…

– Камерон, – попыталась заткнуть меня мама.

– Он состоит в сенатском комитете по спецслужбам? Или это вопрос финансирования? Если все дело в этом, мы могли бы ввести плату за обучение, ты же…

– Ками, просто следуй за мной, – скомандовала мама.

Я сделала, как мне было велено, но не успокоилась:

– Она у нас не продержится. Мы можем избавиться от…

– Камерон Анна Морган, – оборвала меня мама, использовав козырь второго имени, который все матери придерживают в кармане как раз на такой случай. – Достаточно.

Я застыла, когда она вручила Бекс большой картонный конверт.

– Это результаты тестов вашей новой соседки по комнате.

Ладно, должна признать, они были хороши. Не настолько, как у Лизы, но гораздо лучше, чем можно было ожидать от Макей МакГенри с ее средним баллом.

Мы свернули в старый коридор, и наши шаги сразу же разнеслись эхом.

– Итак, у нее хорошие тесты, – сказала я. – И что теперь…

Мама резко остановилась, и мы все трое чуть не налетели на нее.

– Я не принимаю решений в тайне от тебя, Ками, правда? – Во мне зашевелилось чувство стыда, но мама уже перенесла свое внимание на Бекс. – И я время от времени принимаю противоречивые решения, правда, Ребекка? – Тут мы вспомнили, как Бекс попала к нам, и даже она теперь заткнулась. – И, Лиза, – мама вновь перевела взгляд, – неужели ты считаешь, что мы должны принимать девушек только из семей сотрудников спецслужб?

Вот так – она разделала нас.

Мама скрестила на груди руки и продолжила:

– Макей МакГенри привнесет в академию столь необходимое разнообразие. Ее семейные связи дадут нам доступ в некоторые очень закрытые общества. Она обладает интеллектом, который сейчас явно не задействован. И… – Над последним пунктом мама немного задумалась. – …В ней есть качество.

Качество? О, да! Снобизм – это качество человека. Так же, как и фашизм, рефлексия и анорексия[3]. Я начала было рассказывать маме о восьмистах калориях в день и хотела напомнить о том, что тесты в режиме Красного кода ненастоящие. Но потом глянула на вырастившую меня женщину, которая однажды уговорила русского высокопоставленного чиновника переодеться в женское платье и пронести под рубашкой мяч с жидким азотом, изображая беременную, и поняла, что полностью обезоружена, даже поддержка Бекс и Лизы тут не поможет.

– И если этого вам недостаточно… – Мама повернулась к старинному гобелену, висевшему в центре длинной каменной стены.

Само собой, я видела его и раньше. Если постоять возле него подольше, то можно проследить генеалогическое древо Джили Галлахер на девять поколений до нее и два поколения после. Если же у вас есть дела поважнее, то можно просто сунуть под него руку, нащупать выбитый в стене фамильный герб Галлахеров, повернуть маленький меч и юркнуть в открывшийся потайной ход. (Признаюсь, я предпочитала второе.)

– Какое это имеет отношение… – начала было я, но остановилась, услышав Лизино изумленное «боже мой».

Я проследила за рукой моей подруги, которая ткнула в нижнюю строчку на гобелене. Вот уж не знала, что Джили вышла замуж! Не знала, что у нее был ребенок. И конечно, мне и в голову не могло прийти, что фамилия у этого ребенка была МакГенри.

Все это время я считала себя наследницей Галлахеров.

– Если Макей МакГенри желает учиться здесь, мы найдем для нее место, – закончила мама.

Она пошла прочь, но Лиза окликнула ее:

– Но, мэм, как она… как она будет нагонять?

Мама сочла это резонным вопросом, а потому снова скрестила на груди руки и ответила:

– Конечно, мисс МакГенри будет несколько отставать от второго курса, поэтому большую часть дискуссии ей придется изучать с младшими курсами.

Бекс подмигнула мне, но даже мысль о том, что на длинных супермодельных ногах Макей будет каланчой возвышаться над остальными первогодками, не могла скрасить того, что двое коротко стриженых парней (за чьи головы вполне могла быть назначена приличная награда) сейчас готовят для нее место в нашей комнате. Мама же выжидательно посмотрела на нас – примем ли мы Макей?

Я глянула на своих подруг. Если мы согласимся принять Макей МакГенри, нам придется по‑дружески поддержать ее. Добрая девочка во мне говорила, что я должна хотя бы попытаться помочь ей влиться в наш коллектив. Шпионка во мне знала: мне дано задание, и если я хочу когда‑нибудь достичь второго уровня, лучше улыбнуться и отрапортовать: «Есть, мэм». А как дочь я понимала, выбора‑то у меня нет.

– Когда она приступает? – только спросила я.

– В понедельник.

В воскресенье я пришла к маме в кабинет на ужин из картофельных котлет и куриных наггетсов. По непреложному правилу воскресные ужины мама непременно готовила сама. Это, конечно, приятно, но для моего пищеварения весьма плачевно. (Папа всегда говорил, что самое убийственное в нашей маме – ее стряпня.) На первом этаже, прямо под нами, мои подруги наслаждались изысканнейшими блюдами, какие только мог приготовить пятизвездочный шеф‑повар, но когда мама вошла в старом папином свитере, похожая на подростка, я бы не согласилась поменяться с ними местами даже за все крем‑брюле в мире.

В самом начале учебы в академии меня еще терзало чувство вины за то, что я могу видеться с мамой каждый день, а мои одноклассницы месяцами не видели родителей. Со временем чувство вины прошло. В конце концов, мы‑то с мамой не проводим вместе летние каникулы. Но самое главное – у нас нет папы.

– Ну, как учеба? – спросила она по обыкновению, как будто сама не знала – а может, и не знала. Или, как любой уважающий себя оперативник, хотела выслушать все точки зрения, прежде чем составить свое мнение.

Я макнула картофельную котлету в медово‑горчичный соус и ответила:

– Нормально.

– Как тебе секретные операции? – продолжала расспрашивать она. В вопросе я почувствовала профессиональный интерес директора школы, который желает знать, оправдывает ли новый учитель ожидания.

– Он знает о папе.

Не знаю, откуда взялась эта мысль и зачем я ее озвучила. Я шесть дней провела, в ужасе ожидая приезда Макей МакГенри, но сказала именно это. Я изучающе смотрела на маму, жалея, что мистер Соломон на этой неделе провел занятие по основам слежки, а не по чтению языка тела.

– Ками, в мире есть люди – такие, как мистер Соломон, – которые так или иначе в курсе того, что случилось с папой. Это их работа – знать. Надеюсь, ты когда‑нибудь привыкнешь к этому. И еще. То, что кажется очевидным, не всегда истинно. Уж поверь мне. Понимаешь, о чем я?

– В какой‑то мере.

– И как ты справилась с этим?

Я не закричала тогда и не заплакала, поэтому маме я сказала:

– Неплохо, кажется.

– Хорошо. – Мама взъерошила мне волосы, и я в тысячный раз задалась вопросом: неужели у нее одна и та же пара рук для работы и для таких вот моментов? Мне представлялось, что она держит разные комплекты в чемоданчике и меняет их, когда нужно – сталь на шелк и наоборот. Доктор Фибз вполне мог изготовить подобное – но он этого не сделал. – Я горжусь тобой, малыш. Со временем станет легче.

Мама – самый лучший из известных мне спецагентов, пришлось ей поверить.

Проснувшись на следующее утро, я помнила, что наступил понедельник. Но забыла, что это тот самый понедельник. Поэтому меня в холодный пот бросило, когда по пути на завтрак я услышала зычный окрик Букингэм.

– Камерон Морган! – эхом прокатилось по вестибюлю. – Попрошу вас, а также мисс Бакстер и мисс Сьюттон следовать за мной. – Бекс и Лиза растерялись не меньше моего, но Букингэм пояснила: – Ваша новая соседка по комнате прибыла.

Букингэм уже довольно старенькая, да и нас трое против одной, но выбора все равно не было – пришлось идти за ней.

Я ждала, что в кабинете будут только мама и Макей – ее родителей уже наверняка отправили назад в лимузине, если они вообще приезжали (а они не приезжали). Букингэм распахнула дверь, и я увидела, что на кожаном диванчике сидят еще Джо Соломон и Джессика Воден. Мистер Соломон так откровенно скучал, что я пожалела его. Джессика же, довольная, устроилась на краешке диванчика.

Почетная гостья сидела за столом напротив моей мамы. На ней была наша форма, но она в ней выглядела, как супермодель. Когда мы вошли, она даже не оглянулась.

– Как я уже сказал а, Макей, – продолжила мама, дождавшись, пока мы втроем усядемся на наш любимый подоконник в дальнем конце кабинета. Букингэм застыла по стойке смирно возле книжного стеллажа, – надеюсь, тебе понравится у нас в академии.

– Пфф!

Да, я не владею языком наследниц, но совершенно уверена, что это следовало трактовать как: «Не первый раз это слышу, а вы говорите так только потому, что мой папаша выписал чек на кругленькую сумму». Но это навсегда останется моей догадкой.

– Макей, – прозвенел совершенно отвратительный голос. Не знаю точно, за что я так не люблю Джессику Воден, может за ее слишком прямую осанку. Почему‑то не доверяю людям, которые не умеют нормально сутулиться. – Когда совет попечителей узнал о твоем приеме, моя мама…

– Спасибо, Джессика. – Как же я обожаю маму! Мама открыла толстую папку. – Макей, как я вижу, ты проучилась семестр в академии Триада?

– Ага, – отозвалась Макей. (Вот уж кто знает, как приосаниться.)

– И целый год в Веллингтоне. Еще два месяца в Ингалле. О! И всего неделю в институте Уайлдера.

– К чему вы все это? – резанула Макей, словно острым канцелярским ножом, который в задумчивости крутил в руках Джо Соломон.

– Ты повидала много разных школ, Макей…

– Я бы не сказала, что они хоть чем‑то отличались друг от друга, – буркнула она.

И только она успела это сказать, как в воздухе просвистел тот самый канцелярский нож. Он пролетел в каких‑то десяти сантиметрах от ее роскошной шевелюры, метя прямо в голову Букингэм. Все произошло очень быстро – никто и моргнуть не успел. Вот Макей заявляет о том, что все школы одинаковы, а в следующее мгновение Патриция Букингэм хватаете полки том «Войны и мира» и закрывает им лицо, и канцелярский нож вонзается в кожаный переплет.

Некоторое время тишину нарушала только звенящая вибрация ножа, торчащего из книги – он гудел, как камертон, настраивающийся на чистое ми. Мама чуть наклонилась и сказала:

– Думаю, ты скоро узнаешь, что у нас преподают кое‑что, чего нет ни в одной другой школе.

– Что… – запинаясь, выдавила Макей. – Что… Что… Вы с ума сошли?

И вот тут мама снова рассказала историю школы – уже полную версию, начиная с Джили и останавливаясь на значимых подробностях. Например, упомянула, что именно воспитанницы Академии Галлахер, делая друг другу маникюр, обнаружили, что в мире нет двух одинаковых отпечатков пальцев, ну и еще о некоторых более прибыльных открытиях. Скотч не сам по себе появился, знаете ли.

Когда мама закончила, Бекс сказала:

– Добро пожаловать в школу шпионов. – Она сказала это со своим родным, а не географически нейтральным акцентом, который только и слышала Макей до сих пор. Мне показалось, что у нее вот‑вот голова лопнет от переизбытка информации. Ситуацию еще больше испортила Джессика.

– Макей, я знаю, тебе будет непросто адаптироваться, и именно поэтому моя мама – она член попечительского совета академии – попросила меня помочь тебе…

– Спасибо, Джессика, – снова оборвала ее мама. – Попробую прояснить ситуацию. – Она вытащила из кармана на вид обыкновенную серебряную пудреницу. Откинув крышку, дотронулась пальцем до зеркала. Небольшой лучик просканировал ее отпечаток, и когда мама захлопнула крышку, мир вокруг Макей преобразился – процедура Красного кода пошла в обратную сторону. Книжные шкафы, всю неделю стоявшие шиворот‑навыворот, разворачивались, показывая свое истинное содержание. Диснейленд исчез с фотографии на мамином столе. Лиза, молчавшая все это время, спросила по‑португальски:

– Sera que ela vai vomitar? – Но я только покачала головой – откуда мне знать, стошнит ли Макей.

Когда все прекратило вращаться и двигаться, перед Макей открылись столетние шпионские тайны, но они ее не интересовали. Она взвизгнула:

– Вы все тут психи! – и ринулась к двери. К несчастью, Джо Соломон был проворнее.

– Прочь с дороги! – крикнула Макей.

– Извините, – холодно ответил он, – мне кажется, директор еще не закончила.

– Макей, – голос мамы был спокойным; – Я понимаю, для тебя все это большое потрясение. Но мы – действительно школа для особо одаренных девушек. Занятия у нас очень сложные, программа уникальная. Но все, чему научишься здесь, ты можешь использовать где угодно. Любым удобным для тебя способом. – Мама прищурилась, и голос ее стал тверже: – Если останешься.

Мама шагнула вперед, и я поняла, что теперь она действует уже не как директриса, а как мать.

– Если захочешь уехать, Макей, забудешь обо всем, что здесь случилось. Когда проснешься завтра утром, это покажется тебе всего лишь сном, который не можешь отчетливо вспомнить, а в твоем личном деле появится еще одна запись о неудачном опыте в школе. Но каким бы ни было твое решение, ты должна понять только одно.

Мама надвигалась на нее все ближе, и Макей выпалила:

– Что?

– Никто никогда не узнает, что ты увидела и услышала сегодня. – Макей продолжала метать из глаз молнии, но у мамы не было под рукой томика «Войны и мира», поэтому она воспользовалась другим действенным средством:

– Особенно твои родители.

И вот тут‑то лицо Макей расплылось в улыбке…

Поиск по сайту: