Глава 3. Семья Огудиных. Капитолина Григорьевна

Семья Огудиных. Капитолина Григорьевна

Борис Огудин и Халóма тоже покинули «трубу» и отправились в кочегарку. Кочегарил брат Бориса Славка. Он только что бросил лопату, закрыл топку и протянул Халóме бледную руку, казавшуюся зеленоватой от припорошившего её угля.

– Здорово.

Они опустились на низкую скамейку и закурили. Славка и Халóма сидели рядом, оба светловолосые и светлоглазые. Только у Халóмы глаза были прозрачные и блестящие, с синевой, а у Славки белесые и тусклые. Волосы у Халóмы были пышные и слегка вились, а у Славки – прямые и слипшиеся прядями.

Огудиных в деревне не любили. Но боялись. Причина была в том, что они людей не любили. Началось это ещё до войны. Бабка Татьяна, которая теперь, держась за стеночку, изредка вытаскивала себя на солнышко и одиноко сидела на лавочке у ворот, была тогда важной птицей, женой начальника, в колхозе не работала. Начальник, правда, был не из крупных: то заведовал молоканкой, то подвизался налоговым инспектором, то секретарём сельсовета. Однако с народом держался строго и послаблений не допускал. В 37-м году он раскрыл группу врагов народа во главе с председателем колхоза, потравивших колхозных лошадей. Через полгода обнаружилось ещё несколько неблагонадёжных, которые были недовольны осуждением председателя и куда-то написали, что лошади пали от сибирской язвы. Он бы ещё выявил немало вражеских происков, но начавшаяся война прервала его активную деятельность. Начальника призвали в числе первых. Он очень удивился, что ему не дали бронь. Надежды на НКВД не оправдались, и полез он в теплушку за простыми колхозниками, которых глубоко презирал. Когда он высунулся в последний раз, крича что-то своей Татьяне, та отчётливо услышала за спиной:

– Ну, унёс чёрт иуду. Да чтоб ты там остался, проклятый!

По голосу узнала Звездину, муж которой был арестован вместе с председателем. Но не оглянулась, виду не показала. При муже держалась она начальницей, теперь пришлось прикинуться тихонькой, болезненной, научилась плакаться, держаться униженно и льстиво. Пристроилась техничкой в сельсовет, убирала, сидела смиренно, ожидая, куда пошлют. Посылали часто, особенно, когда районное начальство наезжало: по налогам или на заём подписывать, а то и прямо сказать о том, что знаешь. Милиционер и сам стал первым заговаривать: что, дескать, у вас тут новенького? И немало народу вывела Татьяна на чистую воду: у Жгонихи дочь с лесозаготовок убежала, сидит в подполе третий день... Звездиха с фермы ворует молоко. А сын её, Витька, двенaдцати лет, который на быке возит воду, быку рога губной помадой выкрaсил – прямо страм смотреть… К чему бы это? Уж не намекает ли на что?

И вот уже Жгонихину дочь с рёвом вытаскивают из подпола и водворяют обратно на лесозаготовки, где её и задавит через месяц берёзой. А Витька Звездин остаётся без мучного пайка на декаду – за элементарное хулиганство. Поплатилась и Звездиха, позорно поплатилась, только не сразу об этом узналось…

Муж-начальник так и сгинул на войне, даже похоронки не было. Когда стали после войны кое-которые солдаты возвращаться, Татьяна ко всем ходила, всё пытала, не встречали ли её Гришу, плакала вместе с вдовами, а фронтовику уже добрые люди шептали: поостерегись, не скажи лишнего слова, заложит…

Между тем единственная дочь Татьяны Капитолина кончила семь классов, подалась в город на курсы счетоводов. Воротилась с шестимесячной завивкой, губки подкрашены, смотрит гордо, как королева. Мать расплакалась:

– Ты у меня как в раме…

Она имела в виду «писаный портрет».

Капитолина устроилась продавцом. И просто удивительно было, как это место ей подходило, как быстро она освоилась. Торговала бойко, на счётах щёлкала, как правленческий бухгалтер, на покупателей покрикивала:

– Тише, бабы! У меня ведь дело денежное, не мешайте считать! А то сейчас закрою и уйду, стойте тогда на улице.

К начальникам откровенно подлизывалась, лебезила, оставляла лучший товар, зато в лошадке за товаром ехать ей никогда отказу не было. И райповское начальство сумела ублаготворить, ей всегда лучше и больше товару давали, чем в другие магазины.

Скоро зазналась Капитолина Григорьевна (по-уличному – Капка Гришина), вся деревня была у неё в зависимости. Одни подхалимничали, чтобы достать мануфактуры, другие ненавидели, но молчали. Высшее наслаждение испытывала Капитолина в те моменты, когда разложив привезённый товар, запускала народ в магазин. Бабы стоят плотно, смотрят жадно, боятся пошевелиться, боятся спросить – не рассердить бы Капитолину Григорьевну. А она, бог и повелитель, стоит за прилавком, неприступная, великолепная, и на кого кинет взгляд, тот съёживается, как будто ждёт, что сейчас всесильная Капа скажет:

– А тебе не дам.

Но до этого Капитолина не доходила, знала край. Однако поиграть на нервах умела, особенно у тех, на кого злобилась.

В те бедные послевоенные времена любой товар был дефицитом. Очередь занимали с ночи. Вот как-то привезла Капитолина несколько пачек чулок.

– Даю по паре в руки, – грозно объявила она.

По паре так по паре. Лишь бы досталось. Очередь стоит, дышит прямо Капе в лицо, в глазах напряжение, страх, надежда – неужто не достанется? Пару за парой быстро Капитолина все пачки распродала, последняя пара осталась, а очередь подошла Звездиной.

– Всё, товарищи, больше не продаю. Последнюю пару оставляю техничке.

Звездиха побледнела, и губы у неё задёргались.

– Не имеешь права товар оставлять.

Капитолина распалилась, белые глаза выкатила.

– Своему работнику да не имею права оставить? Если она техничка, так уж не человек?

– А что, она сама постоять не может? Или переробила? – раздались уже и другие голоса.

– Она второй день ихнюю картошку полет!

– И полет! И не укажешь! – взъярилась Капитолина.

Но и Звездиха уже не владела собой.

– Давай чулки, сука, а то сейчас кудри выдеру!

– За суку ответишь! – однако чулки выбросила. – Подавись!

Звездиха добавила матом. И на крыльце ещё материлась. А Капитолина – как с гуся вода – уже вербовала сторонников:

– Будьте свидетели! На рабочем месте… При исполнении обязанностей…

Свидетели, конечно, нашлись. Судье очень хотелось уладить дело миром, но Звездиха сказала:

– Я лучше задушусь, а извиняться перед этой тварью не буду.

Звездиху оштрафовали на 200 рублей (старыми). С тех пор она в магазин ходить не стала, за солью либо за мылом посылала парнишку последнего, в войну прижитого. Капитолина подавала ему сдачу, с притворной заботливостью говорила:

– Смотри, не потеряй сдачу-то, а то мать скажет, что Капка – сука обсчитала…

А когда оборванный и нестриженый парнишка скрывался за дверью, поясняла присутствующим:

– Милицейский выползок. Вот, глядишь, и сгодится на старости лет…

Капитолина вышла замуж. Муж, Николай Огудин, был трудяга из трудяг, молчаливый, малограмотный, у трактора даже не все детали знал по названию, обходился выражениями «эта хреновина», «вон та фиговина». Однако трактор у него работал, как часы. Николай пахал да пахал, получал помногу хлеба, а потом и денег, задумал строиться, срубил сруб крестовый.

Однако всё кончилось неожиданно и враз.

Осенней порой, вечерком, подъехали к их дому два охотника на мотоцикле.

– Хозяюшка, не продашь бутылочку?

Водку Капитолина всегда дома держала, про это знали и свои, и чужие. Да и как не держать: дело деревенское, то гость приехал, то дрова привезли, то другая причина, не будешь же каждый раз в магазин бегать, в замок контрольную бумажку влаживать. Конечно, если бы Капа твёрдо отказала раз и навсегда, никто бы не насмелился прийти к ней на дом, но она не отказывала, потому что на водке выполняла план, притом дома, как правило, сдачи не давала.

– Нет мелочи. Завтра придёшь в магазин, отдам.

Никто, конечно, не приходил. И на этот раз Капитолина вынесла из чуланки бутылку и подала охотникам. Один подал ей деньги – 5 рублей.

Охотники – люди городские, денежные, заикнёшься о сдаче – обычно говорят:

– Не надо, оставь себе…

И то ли уж привыкла Капитолина, что всё ей дозволено, только осторожность всякую потеряла и пятёрку спокойно в карман положила. Да ещё и сказала довольно грубо:

– Ну, чего глядишь? Сдачи не будет, тут тебе не магазин.

А охотник полез в карман и открыл перед ней удостоверение.

Капитолина думала легко отделаться, однако в районе ей показали целую пачку бумаг – это были жалобы на неё. И за грубость, и за торговлю водкой на дому по повышенной цене, и за то, что магазин открывала и закрывала не по часам, а когда вздумается. Всплыло и судебное дело со Звездиной. Всё-таки и она ведь была не во всём права. Правда, из райпо характеристику дали хорошую: лучший продавец, перевыполняет план, недостач не было… Но с работы сняли.

Сильно пережила Капитолина своё падение. Недоброжелатели подняли головы, открыто злорадствовали. Капитолина не один раз сцеплялась с ними ругаться, отъедалась одна от семерых.

Молоденькую продавщицу, принявшую у неё магазин, запугивала:

– Посмотрим, посмотрим, долго ли проторгуешь. Корова-то есть у матери – недостачу платить?

Однако потом дело пошло совсем худо. Загорелись у Огудиных копны сена на покосе. Да не одна, а все подряд, а копны одна от другой метров за тридцать.

Кто поджёг, следов не оставил. Потом собаку отравили.

Николай никогда в домашние дела не вмешивался: не знал, ни как деньги тратятся, ни как дети воспитываются. Всё только работал. Но тут сказал решительно:

– Эдак до коровы доберутся. Нé хрен здесь жить.

Сказал и сделал. Договорился в соседнем совхозе, приехал на двух тракторах, подцепил свою хоромину и так целиком перевёз. Новый сруб продали. Жалели в колхозе хорошего работника, но отпустили без слов: дело было ясное.

Так обосновались Огудины в Ёлышеве. Николай опять впрягся в работу и скоро заработал орден. Капитолина начала было работать в клубе. Удобно было, утро свободное, но вечерами приходилось задерживаться, и это Николаю сильно не нравилось. Однажды он появился вечером в клубе, когда Капитолина проводила танцы, и потребовал:

– Выключай эту хреновину. Пошли домой.

Он вообще стал иногда говорить. Редко, но решительно. Тёщу прижал:

– Сиди дома.

Клуб пришлось бросить. Но не в доярки же идти. Всё же с образованием. От нечего делать бегала в контору сверяться, как её Николаю начисляют зарплату, ругалась, пять раз судилась с совхозом, два раза высудила недоданные мужу деньги. Но когда в бухгалтерии освободилось место, все работники её восстали единодушно: не принимать Огудину! Взяли кого-то другого.

Наконец, удалось устроиться бухгалтером в сельсовет. Поле деятельности, конечно, неширокое: начальная школа, медпункт да клуб. В школе и медпункте ей сразу отпор дали, работники были старые, опытные, все законы знали. Зато уж клубников она тиранила, как хотела. То и дело звонила в клуб по телефону – проверяла, на работе они или нет, ходила, считала, сколько стульев сломано и на месте ли баян. Каждое приобретение – покупка игрушек на ёлку или пошив костюмов для самодеятельности – всё вырастало в проблему, и редко какой завклубом находил в себе достаточно сил и терпения, чтобы преодолеть её сопротивление. Зато и менялись они, как перчатки, и никто почти не уходил, не уплатив определённой мзды за какие-нибудь утраченные материальные ценности. Подписывая очередную обходную, она приговаривала:

– Не любит теперь молодёжь работать, не хочет. А вот мы разве не работали? Не считались со временем… Какие концерты ставили! В другие деревни ездили…

Хотя на самом деле поставила всего один концерт и ни в одну деревню не ездила.

Поиск по сайту: