Глава 20. Клава не могла понять, долго или нет, просидела она за стеллажами

Тревога! Тревога!

Клава не могла понять, долго или нет, просидела она за стеллажами. Временами она как будто теряла сознание, впадала в какое-то забытьё, потом, вздрагивала и приходила в себя, когда за стеной бухала дверь, раздавались шаги, спорящие голоса и матерщина. Она слышала, как допрашивали Ивана Игнатьича, негодующие крики Фёдора Егорыча и много ещё разговоров, из которых можно было бы понять все замыслы забастовщиков.

Но однако, было на свете что-то, что оказалось сильнее страха и оцепенения, владевших Клавой. Это что-то был её трехмесячный ребёнок, маленький Женечка. У неё уже давно спустилось молоко, и бюстгальтер промок, и только поэтому она догадывалась, что прошло много времени. Женечка лежит голодный, плачет. Эта мысль была нестерпимой и вытеснила из Клавиного сознания все остальные страхи и мысли.

Когда за стеной заговорили про обед, а потом стало тихо, Клава насмелилась вылезти из своего укрытия, вышла из склада и направилась к воротам. У ворот дежурили Тима Сварной и Яша.

– Куда? – Тима загородил ей дорогу. Был наказ не упустить арестованного, но лично о Клаве никаких распоряжений не было. Поэтому Тима был в некотором колебании.

– Дядя Тима! Яша! Ребёночек же у меня! – взмолилась Клава. – Всё утро не кормленный! Отпустите! Он там заревелся, наверное…

Она навзрыд заплакала.

Яша оглянулся, нет ли поблизости Славки, оставленного за старшего. Славки не было.

– Дуй! – сказал он.

Клава побежала домой и скоро скрылась за ближними домами.

Тима Сварной сплюнул и сматькался.

Клава родила Женечку без мужа, поэтому сидеть с ним до года и не работать не было возможности. Ребёнка она оставляла с матерью.

К матери с утра пришли старухи, и пили чай из самовара. Самовар был электрический, но сегодня не было света, и она кипятила воду в чугунке на плите, а потом выливала в самовар. Однако старухам всё ровно нравилось. Одна принесла банку молока, другая костянки, третья магазинных пряников. Они сидели, с удовольствием макали сухие пряники в чай и спорили, началось или нет филипповское «говинье» (т.е. пост) и когда было заговенье, какой праздник в числе, и какой не в числе. Никто уже толком ничего не знал, однако разговор всё же был приятный, про божественное. И старухи были бы наверху блаженства, если бы не Женечка. Он уже давно беспокоился, искал губами грудь, выплёвывал пустышку и три раза подряд опрудился.

– Да батюшка ты мой! Истиньки захотел! Ишь, язычишком-то мелет! Сейчас придёт наша мамка, сейчас Женечку накормит, – уговаривала его бабушка, поглядывая на ходики. Однако время шло, а Клавы всё не было. Женечка куксился, хныкал, грыз выпростанный из пелёнки кулачок. Бабушка уж и метала его, и ходила с ним по комнате, пытаясь усыпить.

– Да что ж это, мамка, забыла про Женечку, будь она неладна, с раздражением говорила старуха. – То ли её черти с квасом съели? Не идёт и не идёт…

Старухи советовали накормить Женечку молоком, но бабушка боялась: его ещё не прикармливали, не дай бог запоносит, тогда на неё сорок грехов.

– А свари-ка ему манную кашу жиденькую, чтобы через соску проходила, – посоветовала одна. – Манка, она укрепляет, от неё ребёнок ни в жисть поносить не будет.

Бабушка, наконец, решилась, сварила жиденькую кашку, остудила, налила в бутылочку. Женечка сосал с жадностью и через пять минут уснул. Старухи обрадовались и вылили в самовар ещё чугунку кипятка.

От религиозных праздников и постов перешли к половикам, пощеголяли друг перед другом обветшалыми словами вроде «пасмы», «чисменки», «векошки». Позавидовали, какие хорошие новые тряпки привозит Авдотье Шелепугиной дочь из швейной мастерской. Клавина мать пожаловалась, что с внучком и ремки драть некогда, а сама всё поглядывала на часы и дивилась, что такое с дочерью, два часа уже, а её нет и нет.

Наконец брякнула калитка, и Клава вбежала, запыхавшись, бледная и с остановившимися глазами.

– Что Женечка? – С порога крикнула она.

– Спит, твой Женечка. Манной кашкой накормили, уснул, – торопливо успокоила её мать, видя, что произошло что-то неладное. Клава опустилась на сундук, напряжение, державшее её на ногах, спало, и она заплакала в голос.

– Ой, мамочка… Что делается… Ой, не могу… Петю-то, Петю Ярышева… уби-и-или!... Как я-то живая осталась… Ой, что они делают…

Бабки начали креститься, бросились поить Клаву водой, и в конце концов выяснилось следующие: в мастерской засела банда, чего ей надо – не понять, толкуют что-то про права да про благо народа. Петю Ярышева убили, Федора Егорыча пытали. Везде караулы, никого не впускают и не выпускают, у всех револьверы, свет отключили, телефоны тоже…

Бабки тот же час засобирались домой. В избу стали забегать всё новые и новые односельчане, ближние и дальние, желая выслушать новости из первых рук, и скоро вся деревня была в панике. Среди белого дня стали запираться на замки и затворы, загонять и запирать скотину. Положение осложнилось еще и тем, что не было света. В колонках не стало воды, хлеба в магазин почему-то не привезли (про завал не знали ещё). В столовой не работала электропечь, группу продлённого дня не накормили и распустили по домам. Батареи катастрофически остывали, в яслях детей одели в пальто, и контора тоже вся оделась. Школьников старших классов отпустили раньше обычного, так как не было английского.

Все эти факты, взятые по отдельности, не вызвали бы никакой паники, но когда выяснилось, что во всём виновата банда и что всё это делается злоумышленно, настроение совершенно переменилось. Вдобавок в большинстве домов не было дома мужчин. Многим казалось, что сейчас бомбы начнут падать или ещё что-нибудь такое же страшное. Наталья Самохина, удивлявшаяся, почему Федор Егорыч не пришёл обедать, теперь расстроились ещё больше, и специально бегала на другую улицу к Клавке, чтобы убедиться, что мужа отпустили живого. Хоть и страшно было от неизвестности, что с ним будет, но Наталья испытывала гордость: надо же, как старик повёл себя: «Коммунистом был, коммунистом останусь! Хоть убейте, хоть режьте…» А она и не подозревала, что муж на такое способен.

Катя связывала со всеми этими страстями внезапное исчезновение Эдуарда. Медсестра утром уже не застала его дома. Осталась надежда, что он уехал с механизаторами в больницу на совхозном автобусе, но всё это было странно.

Анна Павловна, услышав новости, тотчас оделась, надо было куда-то идти, что-то делать. Кто-то же должен знать, что делать.

Она вышла из дому и почти сразу встретила Байдалинова.

Жаныбек (он же Николай) Байдалинов был не столько расстроен, сколько рассержен. С утра ничто не предвещало особых осложнений. Механизаторов он, как договаривались накануне, отпустил на медосмотр. Оставался только Иван Локтев, который должен был возить воду на откормочную площадку. На утренней разнарядке его, правда, не было, но ему и являться совсем не обязательно: работа была постоянная. Не было и скотников, но у этих тоже гурты закреплены, и они свою работу знают.

С разнарядки, так как телефон не работал, он пошёл в центральную контору к зоотехнику, и они довольно долго просидели, обсуждая вопрос о выбраковке коров и сдаче скота.

Потом пошёл домой, позавтракал, а затем, как всегда, отправился на ферму. Проходя мимо дома Валерки Пелевина, обратил внимание, что тот опять оставил трактор возле дома, и мысленно возмутился. Так и знай, что кому-нибудь привез сено, угостился и не в состоянии был поставить трактор на место. Сено людям, конечно, вывозить надо, но надо ведь и выписывать трактор, а то куда потом списывать горючее?

Однако до фермы Байдалинов не дошёл. На полпути встретилась ему бригадир Раиса Морозова и доложила обстановку. Утром подоили и молоко отправили. Телят напоили. С час назад не стало электричества, водокачка не качает, в автопоилках воды нет. Но самое главное – нет скотников. Ну, её Степана радикулит прижал, разогнуться не может, поехал в больницу. А остальные-то где? Величутин и Хорьков, которые на молодняке, уже соломы надавали и навоз вычистили, а коровы всё ещё сенинки не видели.

– А Иван воду возит?

– Не видела. Так теперь водокачка не качает, сидит, поди, ждёт, пока свет дадут.

Байдалинов раздумал идти на ферму и завернул на квартиру к Сурову. Суриха объяснила, что муж ушёл на работу раньше обычного. У Спирина – он жил один – на дверях был замок. Байдалинов не поленился, заглянул в завешенные газетами окна, так как был случай, что друзья заперли хозяина на замок снаружи, а он под замком отсыпался. Однако сквозь завешанные стёкла ничего не было видно. Звуков тоже никаких не доносилось. Байдалинов зашёл ещё и к Локтеву, но и там сказали, что ушёл на работу, как всегда, затемно.

– Сидят где-то, сволочи, пьют, – решил Байдалинов. Последнее время скотники совсем от рук отбились, с этими прогулками, сколько было шуму. Но вчера вроде всё нормализовалось. И тут опять не слава Богу.

Он прекратил поиски, решив немного подождать, может дадут свет. Было ещё и сомнение, не поехали ли они самовольно на медосмотр. Но позвонить и проверить не было возможности, телефоны не работали. Наверное, авария, столб где-нибудь упал. Подменить скотников было абсолютно некем, на ферме не было ни одного лишнего человека. И с обидным сознанием своей беспомощности Байдалинов пошёл домой, давая в душе клятвы спустить три шкуры со скотников и хоть в ночь-полночь заставить их выполнить свои обязанности.

Однако нельзя сказать, чтоб он уж очень был расстроен. Происшествия наподобие этого или ещё похуже случались постоянно. То ломались транспортёры навозоудаления, то перемерзал водопровод, то по случаю аванса не являлось на работу сразу 5-6 человек, без конца ломались трактора, или природа вдруг обрушивалась на ферму ураганом и метелью, и приходилось откапывать бульдозером подход к базовкам, водокачке и сенобазе. Словом, Байдалинов привык работать, как теперь говорят, в экстремальных условиях, и сегодняшний случай был не какой-нибудь особо выдающийся. Поэтому, оказавшись один в пустой квартире, он прилёг на диван и уснул.

Проснувшись, первым делом чиркнул выключателем. Света всё не было. Он оделся и вышел. Уже на крыльце услышал доносившийся с ферм рёв скотины.

На первом же углу он встретил Анну Павловну, с другой стороны подбегала Раиса Морозова. Обе с одинаковыми новостями. Выслушав их, Байдалинов был совершённо поражён. Такого ЧП в его практике ещё ни разу не бывало.

– Коммунистов убивают – стало быть, это против советской власти? – сделал он вывод.

– Стало быть, так, – подтвердила Анна Павловна.

– Что делать будем? – спросила Раиса Морозова..

Трудная доля управляющего выработала у Байдалинова одну черту: что бы ни случилось, первым делом думать о скоте. Разражалась ли летом гроза, опрокидывалась ли где-то тележка с удобрениями, заметала ли снежная буря все дороги – первая мысль его была о скотине, за сохранность которой он отвечал головой. Вот и сейчас управляющий, прежде всего, подумал, как напоить и накормить животных. Ответственность полностью лежала на нём, и он сразу начал действовать.

– Давайте, женщины, идите по деревне, поднимайте народ. Пенсионеров, учителей, школьников, контору – всех. Пусть берут вилы, вёдра. Если кто из мужчин дома – пусть берут ломики, лопаты: будем прорубь на озере делать. Посылайте всех к памятнику.

Анна Павловна и Раиса разделили между собой деревню пополам и пошли каждая в свою сторону, а Байдалинов быстрым шагом направился к Величутину. Ни один из них не вспомнил, что они – коммунисты, и возможно, им грозит опасность.

Величутин встретил Байдалинова настороженно. Он ждал, что тот будет просить его поработать за не вышедших на работу скотников, и всем нутром был готов к сопротивлению. В конце концов, он честно сегодня отработал, почему он должен отвечать за других, горлохватов и пьяниц? Однако Байдалинов пришёл к нему совсем с другой просьбой.

Величутины ещё ничего не знали о «банде» и о гибели Петра Ярышева. Красивое мужественное лицо Величутина побледнело, а Настасья заревела в голос.

– Васька, никуда не ходи! Сиди дома!

– Да никуда не иду, – сердито ответил сын, хотя его так и подмывало бежать на улицу, приблизиться к опасной и манящей территории MTМ.

А Байдалинов, между тем, продолжил:

– Прошу тебя, Григорий, заведи машину и езжай скорее в район. Найди директора, обскажи ему всё. Пусть милицию поднимает на ноги, в область сообщит, ну, они сами знают, что делать. Ты смотри, где его машина, или у райкома, или у столовой, или госбанка. А не найдёшь директора – вали прямо к председателю райисполкома, либо к начальнику милиции, либо к первому секретарю. Ты мужик не стеснительный, они тебя знают, в президиуме не раз сидел, добивайся…..

Величутин был беспартийный, но момент был слишком серьёзный, и он, не возразив ни слова, пошёл заводить машину.

А Байдалинов направился к дому Валерки Пелевина. Трактор, в нарушение приказа директора оставленный возле дома, теперь должен был сослужить службу.

Поиск по сайту: