Глава 16. Новый профсоюз начинает действовать

Новый профсоюз начинает действовать

Между тем профсоюз «Единство», о котором решительно позабыли в текучке событий, набирал силу. Мало того, должно было состояться первое собрание.

Халóма был доволен. Ему повезло. Эти дураки-школьники со своими свастиками были просто неожиданным подарком, свалившимся с неба. Замешательства и разговоров они вызывал немало. А пожар ещё поддал жару. Кое у кого душа, наверняка, ушла уже в пятки. Страху, смятения было бы ещё больше, если бы Славка не пустил эту сплетню, что парень курил. Впрочем, может и лучше, что пустил, безопаснее.

Со скотниками тоже очень хорошо получилось. Их даже агитировать не пришлось, они уже были готовенькие. Дело в том, что скотникам дойных гуртов в этом году стали платить только за молоко, как дояркам. Есть молоко – платят, нет – не взыщите. Активные прогулки, по мнению скотников, на количестве молока не сказывались, поэтому они вовсе не были заинтересованы их проводить. Доводы же, что это влияет на будущее потомство, а следовательно, на будущее молоко, на них не действовали. За телят платили Зойке-осеменаторше, пусть она и занимается прогулками. А что касается будущего молока, то до него ещё дожить надо. Может, половина коров окажутся бруцеллезными и их сдадут на мясокомбинат.

Халóме оставалось только чуть-чуть подогреть готовность скотников к сопротивлению под лозунгом: «Все за одного, один за всех». Получилось бы ещё лучше, если бы не глупость Сурова: польстился на новый полушубок, обещанный тому, кто будет гонять на прогулку коров всех гуртов, в то время как остальные поделят между собой часть его работы. Если бы он, дурак, не вызвался, возможно, удалось бы вытребовать полушубки всем скотникам и уж во всяком случае потрепать нервы начальству. Ну, ничего, главное, что есть уже осознание успеха, сознание своей силы. Теперь бы ещё небольшую диверсию: взорвать что-нибудь или отравить скот – и считай, что все лёжкой полягут от страха, делай с ними, что хочешь.

Списка членов «Единства» у Халóмы не было, да и письменных заявлений он ни с кого не брал. Но он и так помнит всех, и о каждом многое вызнал. Автослесарь Семён Семёныч – первый активист. Тима Сварной сплюнул и сказал: «Я-как все». Близорукий, в толстых очках газовщик Яша застенчиво поддержал: «Ну, и я как все». Кочегары все трое, во главе со Славкой Огудиным. Не говорил ещё с токарем Иваном Игнатьичем да с кузнецом Фёдором Егорычем, они партийные, но не очень ярые, против всех не пойдут. Петра Ярышева Халóма понял: трус. Дело не в том, что он партийный, а в том, что он начальник, значит, по долгу службы будет на стороне администрации.

С шофёрами сложнее, они народ насмешливый, высокомерный, разговаривать не хотят. У них, видите ли, дальние рейсы, тонно-километры. Им надо больше ездок сделать, им наплевать на «Единство». Но одного всё же удалось вовлечь: бледненького кудреватого Родю, который на жижевозке работает. Ну, ничего, лиха беда начало.

Из механизаторов тоже один Иван Локтев пока, а скотников порядочно. Величутин, правда, только посмеялся, посверкав своими белыми красивыми зубами. На что ему «Единство» у него и так всего хватает, привесы выше всех, в районной газете он на доске почёта, недавно «Жигули» купил. Его негласный соперник Хорьков (следующие «Жигули» – его) хмуро сказал: «Ещё одни членские взносы платить? На фиг». Но таких, как Величутин и Хорьков среди скотников раз-два и обчёлся. В большинстве в скотники попадали вышибленные из колеи люди. Шофёр спился и уже четвёртый раз у него отбирают права – в скотники его. Отбыл тюремное заключение какой-нибудь бедолога – и его туда же. Считалось, что вилами орудовать в состоянии каждый.

Не было только в «Единстве» женщин. Халóма и сам осознавал, что в этом вопросе у него недоработка, но с женщинами столковаться было труднее. Собственно, с молодыми и одинокими вступать в контакт было легко, они сами к нему липли. И Халóма знал, что не одна пошла бы за ним в огонь и воду, не только в профсоюз «Единство». Беда была в том, что больше одной нельзя было их туда пускать, иначе немедленно начались бы сцены ревности и вообще непредсказуемые события, которые могли бы поставить под удар всё дело.

Что касается замужних и более пожилых, то к ним решительно не было подступу. К каждому мужчине они относились с недоверием и привычно подозревали в нём лишь два душевных движения: желание выпить и стремление увильнуть от своих прямых трудовых обязанностей. Кроме того, они матерились хуже мужиков, и работали добросовестно.

Собрание было назначено у Халóмы, в Дуськиной избе, хозяйка которой так кстати оказалась в больнице. Ставни были закрыты ещё ею, и Халóма их так и не открывал, чтобы лишний раз не мозолить глаза соседям.

Приходили по одному, по два. Никакой конспирации не соблюдалось, потому что решительно некому было заниматься слежкой, в Ёлышеве не было даже участкового милиционера. Зная об этом, Халóма, чтобы не вызывать в людях тревоги и сомнений, держался так, будто их «Единство» – совершенно законная и обычная вещь. В первую очередь закуривали, подшучивали друг над другом, скотник Антипин сыпал анекдотами, остальные хохотали. В маленькой Дуськиной кухне становилось уже душно, табачный дым смешивался со сладким запахом силоса и стойкой вонью солидола. Наносило слегка и «гамырой», кто-то уже успел приложиться.

Среди залоснившихся фуфаек и бушлатов Халóма казался красивым южным цветком в своём ярком импортном свитере и вязаной шапочке, на золотистых волосах. Он сидел за столом, перебирая бумаги и помалкивая, и это придавало уважительный оттенок всему предстоящему делу: профсоюз – дело государственное, значит, должны быть всякие инструкции, указания-как же без этого? И хотя Халóма был невозмутим, на самом деле очень волновался. Говорить ему было трудно, по складу характера он был функционер, практик, а не теоретик и не оратор. У него был трезвый житейский ум и наблюдательность, но теория давалась ему с трудом. Хорошо, если бы их было двое. Но там, откуда его послали, каждый человек был на счету.

Наконец, собрались все. Кому не хватило места на лавках, разместились на полу, а Суров просто плюхнулся у порога. Новый, не по росту полушубок встал вокруг него коробом.

Холóма обвёл всех блестящими холодными голубыми глазами.

– Ну, начнём… друзья.

Хотя он сказал негромко, разговоры тотчас прекратились. И большинство даже спешно затушило сигареты.

– Мы не бюрократы, не будем выбирать президиум. Что надо, Слава запишет, он грамотный.

– «Самозванцев нам не надо, а председатель буду я!» – сказанул Степан Морозов, но тотчас осёкся под осуждающими взглядами.

– Не буду рассказывать вам про международную обстановку. Перейдём к нашим рабочим делам.

– Правильно! – поддакнул Семён Семёныч. Он ел Халóму глазами, щёчки его пылали. Антипин, сидевший напротив, взглянул на него недоброжелательно. Он считался среди скотников интеллигентом, был когда-то киномехаником, на концерте неизменным конферансье, знал множество басен, присказулек, но из-за пьянки скатывался всё ниже. Басни и прибаутки позабылись, в голове остались одни анекдоты. Но Антипин продолжал считать себя первым парнем на деревне.

– Ваш прежний профсоюз – неправильный. Он служит интересам работодателей. Подчиняется их диктату. Все руководители этого профсоюза – оппортунисты.

Суров крякнул и завозился на полу. На него посмотрели сердито. Учёные слова внушали уважение. Всё как у людей.

– Настоящий профсоюз должен защищать интересы рабочих. Он организует демонстрации, забастовки и предъявляет работодателям требования. Мы тоже должны организовать забастовку.

Собравшиеся переглянулись с некоторой растерянностью. Хотя случаи отказа от работы были нередки, особенно, если обнаруживалось, что мало начисляли, но почти всегда это были одиночные выступления поругавшихся с управляющим рабочих, которые, отведя душу водкой, через день опять выходили на работу. Никто это и забастовками не считал. Теперь же речь шла об общей, организованной забастовке.

– Ух ты-ы… – растерянно протянул Степан Морозов.

– Это загнул!

– Так мало же нас. Раз, два, три… Четырнадцать человек только.

– Не поднять нам всех…

– Партийные не согласятся… Да и такие не согласятся.

– Мы сделаем так, что согласятся, – жёстко сказал Халóма. – Захватим МТМ, это нетрудно, там почти все наши. Поставим пикеты. Ни одна машина из гаража не выйдет, ни один трактор. Энергию отключим. Остановится и поение, и доение. Кочегарку заглушим. Ну, кто будет сильно сопротивляться, того прижмём немного.

– Здорово! – восхитился Семён Семёныч.

– Одна бухгалтерия будет сидеть, бумажки писать, значит.

– А пусть себе сидит, кому жаль.

– Небось, как батареи остынут, живо все по домам расползутся.

– Халóма, слышь, а если из района милицию вызовут?

– Телефоны Борис отключит. А милиции в районе двенадцать человек. В других совхозах тоже будут забастовки. Некого будет посылать.

На минуту воцарилось полувосхищённое, полуиспуганное молчание. Потом заговорили:

– Вот это да!

– А когда бастовать-то?

– Завтра, – твёрдо сказал Халóма.

Лица вытянулись, посерьёзнели. Одно дело болтать о забастовке, а совсем другое вплотную браться за дело. Кто-то пробормотал:

– А почему так скоро?

– Завтра часть рабочих поедет на медосмотр. Постарайтесь отговориться, что поедете послезавтра. Пусть механизаторы едут, шофёры. Меньше будет народу.

– Меньше народу – больше кислороду, – сообразил Антипин.

– Вот именно.

– Да-а, что говорить, момент удобный.

– Попрут нас, – с тоской проговорил Суров, шурша полушубком.

– Дальше тюрьмы не упрут, – зло захохотал скотник Андрей Спирин, почти всё время молчавший, только поглядывавший исподлобья узкими непроницаемыми глазами.

– Ты побывал там, дак не боишься, а я боюсь, – откровенно признался Степан Морозов. Трезвый, он был нисколько не кровожаден, а даже несколько простоват и Раису свою боялся.

Началось обсуждение деталей: как захватить МТМ, не поднимая излишнего шума, чтобы не дать администрации слишком рано встревожиться. Как обойти замдиректора, который приходит в семь часов распределять машины в рейсы, как поступить с Фёдором Егорычем и Иваном Игнатьичем, а самое главное, с Петром Ярышевым? Решили телефоны отключить сразу, а электричество потом, чтобы доярки утром подошли и спокойно разошлись, не вызывая преждевременной паники. Борис Огудин где-то выслушал, что завтра пленум райкома, следовательно, директор и партог уедут к 10 часам. Надо суметь до тех пор не вызвать подозрений. Обсуждалась в подробностях каждая деталь. И вдруг заговорил сидевший молча газовщик Яша.

По собранным Холóмой сведениям, Яша был слабак и тюхтя. Слабохарактерный человек. Когда-то бухгалтер, постепенно спивавшийся, наконец, докатился до направления в ЛТП на двухгодичное лечение. Там получил специальность газовщика и вот недавно вернулся. Люди покачивали головами, говоря, что работа газовщика не подходит тому, кто решил бросить пить: слишком легко поддаться соблазну и уступить кому-нибудь баллон вне очереди на бутылку. Однако Яша пока держался. С женами ему не везло: дважды женился и оба раза неудачно. От одной ушёл сам, другая загуляла с армянами-шабашниками.

– Товарищи, – заговорил Яша, смущённо усмехаясь пухлыми губами и переводя с одного лица на другое свои толстые очки, – мы чё-то все про забастовку. А зачем бастовать? Чего добиваться-то будем?

Халóма почувствовал досаду. Так хорошо, оживлённо все обсуждали и вдруг остановились, как конь на скаку. И смотрят растерянно. Халóма и сам увлёкся, практическая сторона дела его гораздо больше интересовала. Но Яша был прав, и, стараясь не выдавать недовольства, Халóма внушительно произнёс:

– Конечно, мы предъявим требования. Я как раз хотел переходить к этому вопросу.

Халóма порылся в своих бумагах и начал зачитывать приготовленные заранее требования.

– Пункт 1. Признать существование независимого профсоюза «Единство» с девизом «Все за одного, один за всех».

Возражений не последовало.

– А взносы будем платить, ай нет? – поинтересовался с полу Суров.

– Пока нет, – ответил Халóма, понимая, что вопрос важный.

Собрание удовлетворённо приняло сказанное к сведению.

Задали было ещё вопросы: про бюллетени да про путёвки, но Халóма, видя, что этому конца не будет, сказал:

– Я свяжусь с центром и попрошу, чтобы прислали лектора. Он вам на все вопросы ответит. А сейчас давайте дальше. Слава, записал?

Славка кивнул. И он, и Борис помалкивали. Не потому, что им всё было ясно, а потому, что скорее хотелось действовать.

– Итак, второе требование: повысить заработную плату на 15 процентов.

– Неплохо бы, – облизнулся Спирин.

– Не, не повысят, – решительно заявил Антипин. – Это надо во всеобщем масштабе.

– А мы на работу не выйдем! – Семён Семёныч выкатил свои шалые глаза.

– Нет, товарищи, – с мягкой улыбкой заговорил Яша. – Ничего не получится. Всякое повышение зарплаты должно обеспечиваться прибавлением продукции. Ну, к примеру, сдадим сто центнеров молока – вот нам и лишние деньги, можно кому-то больше заплатить. Если хотим, чтобы зарплата прибавлялась на 15 процентов, значит, надо и молока сдать настолько же больше, и мяса. А мы ничего не сдадим, а денег просим. А где нам банк возьмёт, если на счету нету?

– Откроют сейф, да возьмут, – сказал Борис. – У них там под замком много.

– Банк с нами разговаривать не будет, – возразил Яша.

– А наше, какое дело! – петушился Семён Семёнович. – Пущай директор, где хочет, берёт.

– Пустое! Кабы они у директора в кармане лежали, тогда бы можно требовать. Нечего зря и писать, – раздались голоса.

– Им тогда розничные цены надо повышать на молоко и мясо, – продолжал разъяснять Яша.-тогда фонд заработной платы увеличится.

– Финансовая экономика, – веско сказал Антипин.

Халóма не верил своим ушам. Такое привлекательное требование явно отклонили! Да в других местах…

Неожиданно выручил Степан Морозов. Морща лоб от непривычного для него напряжения мыслей, широко открыл светлые глаза, он высказался:

– Ну, а почто армянам такие деньги платят?

Его поддержали.

– Верно!

– Тут пять рублей заробишь за день и уже рад – много! А у них подёнка по 50 рублей обходится.

– Своим ни за что не дадут заработать!

– Такие бы деньги платили – не уж бы сами не строили?

– Заработки бы были, и народ не разъезжался бы…

После многих пререканий решили записать: пункт 2. Армян больше не нанимать, строительство вести силами своих рабочих и платить им так, как платили армянам.

– Ну, теперь все на строительство бросятся, – решил Семён Семёныч, как будто данный пункт приобрёл уже силу закона.

– А чё? Я первый побегу, – заявил Спирин.

– Все пойдём, мужики, – посмеиваясь, сказал Степан Морозов

– А коровушек на мясокомбинат.

– А для кого тогда строить-то?

Захохотали. Но ненадолго. Чувствовалось: не очень верили в возможность такого.

– Не горюй, мужики, скоро свои армяне подрастут! – дурашливо крикнул Степан Морозов и подмигнул светлым глазом.

Ещё посмеялись. Все поняли, что он намекает на черноглазых ребятишек, народившихся в Ёлышеве за последние годы.

– Ну, давай, Халóма, что там дальше.

Халóма прочитал:

– Не запрещать каждому, верить в бога и молиться, как он хочет.

Повисло недоумённое молчание.

– А кто запрещает? – спросил, наконец, Суров.

– Никто не запрещает, нечего писать, – решительно сказал Антипин. – Читай, Халóма, дальше.

– Разрешить всем свободно торговать.

Опять замолчали.

– Было бы, чем торговать, – вздохнул Суров.

– Будто нечем? – с насмешкой сказал Спирин. – Вот ты украл мешок комбикорма и таишься, тайком сбываешь за полцены, на бутылку выгадываешь. А тут, значит, будет свободно – вынес на базарчик и торгуй.

– А милиция? – засомневался Суров.

Мужики покатились со смеху.

– Трепотня это всё, – решительно вмешался Антипин. – Тебе, Андрей, лишь бы поржать. Давайте серьёзно решать: писать или нет?

Пришли к выводу, что писать не стоит. Молоко, мясо, яйца, картошку – у кого что есть лишнее, все и так продают. А украденный комбикорм-тогда надо писать другое требование: разрешить всем воровать, а это несерьёзно.

Халóма пытается объяснить, что желающие могли бы открыть небольшую торговлю. Например, скупать в глухих деревеньках яйца подешевле и продавать подороже, или закупать где-нибудь в Грузии мандарины и продавать их на Урале. Но, к его удивлению, энтузиазма не было.

– А бензину с этими яйцами сожжёшь на тысячу, – подытожил Степан.

– В общем, как цыгане, спекулировать.

– Не подходит это нам. Пускай грузины на базаре стоят, а мы уж возле скотины…

Халóма внутренне чертыхался и зеленел от злости. Все самые проверенные, рекомендованные центром требования, проваливались. Мало того, он, Халóма, уже представал перед ними в смешном виде. Эдак можно всё дело завалить. И Халóма, подумав, пропустил пункт, где говорилось о раздаче крестьянам земли в собственность.

Неожиданно хорошую мысль подал бледненький кудрявый Родя. Они с Тимой Сварным сидели на полу у печки и до сих пор не проронили ни слова. Теперь Родя осмелился и предложил:

– По-моему, неправильно, что у нас новые машины все одним и тем же шоферам дают: Еремееву, Деулину да Марченко. А молодые крутятся на старых, больше ремонтируют, чем ездят. Заработка нисколько нет.

– Ну-к, они партийные, – тотчас включился Семён Семёныч.

– А тебе дай новую машину, ты ее в два счёта угробишь! – вдруг обрушился на Родю Спирин. Сам бывший шофёр, он в душе презирал Родю. Тема о новых машинах больно задела его, пробудила воспоминания.

Родя обиделся.

– Я ещё ни одной машины не угробил, Не как ты.

– Пока ездишь по Ёлышеву на жижевозке, да гаишникам на глаза не попадаешься, так и живой. За километр слышно, когда ты едешь: всё брякает.

Яша прервал их перебранку.

– Родя прав. Надо записать: новые машины распределять между шоферами по очереди.

Так и записали. Халóма радовался, что всплывают новые требования, но Яша ему не нравился: тихонький, добрый, в очках, а себе на уме. И Антипин не нравился: больно по-хозяйски себя ведёт.

Внёс свою лепту и Суров.

А ещё пускай начальники сами косят. А то мы после работы косим, бабы надсажаются, а им готовую зелёнку везут.

Это предложение приняли без возражений.

Наконец осмелился высказаться и Иван Локтев:

– Надо Байдалинова с управляющих снять, – хрипло от волнения сказал он. – Больно руки распускает, кыргызская морда.

Откликнулись не сразу. Всем было понятно волнение Локтева. Однако Байдадинова уважали: он давал людям заработать, накосить сена, вывезти дрова, хороших работников ценил и поощрял. Но в то же время все знали: драться не положено. Халóма, уловив эту неуверенную паузу, продиктовал Славке:

– Пиши: снять управляющего казаха, поставить русского.

– Ну, и кого вместо него оставить?

По голосу Антипина было ясно, что ставить некого.

– Найдут, не твоя печаль, – ответил Спирин.

– Ну, к примеру, если тебя или меня, то ни хрена мы с тобой не наруководим.

– Так чё – значит драться? – не унимался Локтев.

Полушубок яростно заскрёб пол. Суров выставил из большого воротника щетинистое неряшливое лицо.

– А ты тоже хорош, – захрипел он на Ивана. – Мы неделю почти силоса не давали. Мы ведь тоже получаем с привесов да с надоя. А ты залил шары да и навернулся опять с погрузчиком. Я бы тоже тебе морду намылил.

– Не достал бы, – Как бы сожалея, ввернул Андрей Спирин. Все опять грохнули: Иван Локтев был длинный, худой, а Суров маленький, сгорбленный.

Когда просмеялись, опять умное слово сказал Яша:

– Я думаю, Байдадинова надо оставить. Пусть, может, его и не заменят, но ему будет урок. Поймёт, что рабочие его не одобряют. Только сформулировать надо иначе. Казаха, русского – это обидно звучит. У нас ведь нации равны. Я предлагаю: снять управляющего Байдадинова за рукоприкладство.

– Верно, верно, – сразу одобрили несколько голосов.

– Мы нации не трогаем…

– Он казах, да человек, а ты, Иван, русский, да г…

– Ох, Яша, ну и голова у тебя! – Степан Морозов дружески ткнул его в спину. Яша порозовел от общего внимания.

– А я вот что скажу, – опять вступил Антипин. – Тогда мы и вначале неверно написали: «Армян больше не нанимать». Во-первых, у нас не одни армяне, а бывают и чеченцы, и ингуши, и твои земляки, Халóма. А во-вторых, мы опять нацию задеваем. Надо записать: приезжие бригады не нанимать.

– Верно. Давай, исправляй, Славка.

И Халóма, внутренне чертыхаясь, вынужден был согласиться. Ну, ничего, ничего. Будете ещё по струнке ходить, как миленькие. А пока можно и в демократию поиграть.

Осмелевший Суров внёс предложение:

– Надо бы медосмотры отменить. Пускай, кто хочет – едет, а силом чтоб не посылали…

Он и не подозревал, что ежегодные медосмотры с предоставлением совхозного транспорта были завоеванием профсоюза, одним из требований коллективного договора. Для него каждый медосмотр был мучением, у него по всему телу росли какие-то бородавки, и он стеснялся раздеваться.

К предложению отнеслись равнодушно.

– Не хочешь, дак не езди. Кто тебя гонит…

– Оно ведь и не худо провериться.

Предложения иссякли. Поговорили ещё немного о завтрашнем и стали расходиться. Халóма мигнул остаться Борису. Славке и Семёну Семёнычу. Остальные вывалились кучей на улицу.

Поиск по сайту: