Глава 11. Прошло несколько дней, прежде чем Игорь, Вася и Серёжа привели в исполнение свой замысел

«Демонстрация»

Прошло несколько дней, прежде чем Игорь, Вася и Серёжа привели в исполнение свой замысел. Дело в том, что не так просто было найти красный материал на повязки. Для этого пришлось изловчиться и вечером содрать со школы транспарант с надписью «Добро пожаловать!». Удивительно, что на это никто не отреагировал. Одни не заметили, а другие заметили, но решили, что кто-то распорядился его снять.

Затем Серёжка утащил у мачехи занавеску, из неё вырезали белые круги и нашили на повязки, а потом нарисовали на кругах чёрные свастики. Всё это делалось тайно на квартире Игоря, мать которого как раз уехала к отцу.

Но вот, наконец, всё было готово.

Решено было пройти по деревне из конца в конец, мимо конторы, сельсовета, магазина. Время выбрали – четыре часа. Как раз в это время пойдут рабочие из МТМ, откроется магазин, и на улице будет много народу.

Все эти подробности они обговорили не один раз, но первоначальный план, родившийся в голове Игоря после слов Эдуарда Ивановича «попробуйте сами», остался неизменным. С самого раннего детства они знали, что немцы или фашисты (по их мнению, это было одно и то же) – самые главные враги, самые плохие люди, а их свастика – самый плохой знак. Если кому-нибудь приходило в голову нарисовать его мелом на заборе, тотчас находилось несколько благоразумных, которые хором предупреждали:

– Не рисуй, рука заболит!

Естественно, когда потребовалось «против власти», им тотчас вспомнилась свастика.

Нельзя сказать, что они чувствовали себя уверенно и спокойно. Правильнее будет признать, что у них сердце было в пятках. Они постояли немного у Игоря в ограде за закрытыми воротами

– Ну, двинулись?

– Пошли.

И вот они идут посреди улицы, плечо к плечу. В центре высокий, красивый Вася Величутин, более мелкие Серёжка и Игорь по сторонам. У всех на руках алеют повязки с пауками свастик на белом фоне.

Первая встреча: бабка Анисья стоит у ворот. Непонимающими глазами провожает она парней. До этой не дошло.

А вот дальше пострашнее: у водопроводной колонки целая группа народу. Борис Огудин с паяльной лампой отогревает колонку. Рядом стоит пенсионер Саврасов в очках и даёт ему руководящие указания. Борис молча злится. Две женщины с коромыслами и вёдрами ждут воды.

Когда «демонстранты» поравнялись с колонкой, женщины прекратили разговор.

– Чё это они? – растерянно спросила одна.

– Хрен их знает, – равнодушно ответила другая.

Борис Огудин, мрачно поглощённый делом, даже не взглянул. Только пенсионер Саврасов возмутился:

– Школьники, а хулиганят! Куда учителя смотрят? Довоспитывали!

Прошли мимо конторы. В одном окошке на них уставились сразу трое. Заметили. В остальных окнах было пусто.

У памятника им повстречался пьяный Степан Морозов и обругал матерщинными словами. Когда он напивался, ему становилось неопровержимо ясно, что его Раиса ему изменяет, только неясно с кем: с красавцем ли скотником Величутиным или с зоотехником, или и с тем и с другим? Вот сейчас она ушла на дойку, а Степан уже весь истерзался и не знает, чем её убить, когда она вернётся: вилами или жердиной, которая валяется у ворот? Повязок на рукавах у парней он даже не заметил, а если бы заметил, то его пьяный мозг едва ли осмыслил бы увиденное.

Прошла тётка с хлебом. Отойдя на несколько шагов, оглянулась. Другая тоже оглянулась.

Сельсовет. У крыльца стояла Капитолина, направлялась домой. Остановилась поглядеть на диво.

Величутины приходились Огудиным дальней роднёй, изредка ходили друг ко другу. Поэтому Капитолина выбрала из всех Васю Величутина и на него направила свою воспитательную энергию.

– Васька! Вот отец узнает – ох, он тебе и да-аст! Чё ты его позоришь? В тюрьму захотел, что ли?

– Мы ведь не воруем, – гордо ответил Игорь дрожащим голосом, видя, что Капитолина явно не знает конституции.

– Кто ворует, того не садят,-тотчас возразила Капитолина. – А вот вас посадят, дураков! И с кем связался! С Сурёнком голозадым! Вот уж верно-то говорят: с кем поведёшься, от того и наберёшься… Ишь, ишь, задница-то сверкает!

Увы, это было справедливо: у Серёжки штаны были сзади порваны. Но там ничего не сверкало, потому что снизу были поддеты другие штаны, порванные в другом месте. Оскорблённый Серёжка не выдержал и обозвал Капитолину уличным прозвищем:

– Замолчи, Синтитюриха! Подавишься языком!

Это вызвало новый поток издевательских оскорблений, но парни уже прошли мимо. До Игоря донеслось:

– …мать-то накрасуется, вернётся, так не мало тебе будет…

Он густо покраснел. В этом «накрасуется» он уловил подлый намёк, который не раз уже слышал и от других, что мать его не к отцу ездит.

– Cволочь, – проговорил он сквозь зубы.

Вася тоже был смущённый и злой. Он понимал, что его товарищей оскорбили, да и его унизили. Но надо было крепиться. Они же договаривались выдержать всё.

Навстречу из магазина шли три женщины.

– Глико-сь! – на всю улицу удивилась одна.

– Никак дружинники! – обрадовалась другая.

Они остановись и проводили ребят глазами.

– Дак вам, ребята, надо вечером у клуба, чего днём-то ходить! – крикнули вслед.

Вот и поворот к МТМ. Что-то рабочих не видно. Ребята не знали, что рабочие сняты на очистку навоза и всё ещё на ферме. Навстречу им шёл лишь Халóма, красивый, ловкий, в нарядном кожанчике и пёстрой вязаной шапочке на золотистых волосах.

Поравнявшись с ними, Халóма быстро огляделся и весело сказал:

– Хайль Гитрлер! – и подмигнул.

Шутка? Насмешка? Или в поддержку? Они ничего не ответили, но стало ужасно противно. Как в кино, когда показывают гитлеровскую солдатню. Даже ещё противнее.

Наконец, на последнем повороте (улица шла вдоль берега озера и повторяла его округлую форму) впереди показались Харины. Они шли трезвые, дружненькой парочкой, и мирно беседовали.

Харины были своего рода достопримечательностью Ёлышева. Оба маленькие, тихонькие, друг от друга ни на шаг. Их и на работу ставили только вместе. Сторожить – вместе. Дважды в месяц (в «день кассира») они набирали дешёвого красного вина («гамыры») и пили несколько дней, не выходя на работу. Когда-то, давно ещё, пробовали их обсуждать, перевоспитывать. Они винились, соглашались, обещали, что больше не будут, но в следующую получку повторялось то же самое, и, в конце концов, на них махнули рукой: живите, как знаете, получайте, сколько зарабатываете. В городе их лишили бы городской прописки, выслали бы в сельскую местность (как будто там такие нужны), а из Ёлышева высылать было уже некуда, уволить – так ведь надо же им как-то жить.

Были у них и дети. Пока маленькие – влачили жалкое существование, ходили в чужих обносках, в школе подкармливались за счёт фонда всеобуча. Когда подросли – через разные училища, где содержали на казенный счёт, вышли в люди, обзавелись семьями, ни один не стал пьяницей, а главное, как с гордостью говорила Хариха, «ни один за тюремную ручку не держался». Дети, естественно, не стремились жить с отцом и матерью, и никто не мешал старикам мирно существовать, скрашивая жизнь любовью к вину и друг к другу.

Но никто почти не знал, что во время войны Харин провёл три страшных года в немецком плену и остался жить только благодаря своему исключительному искусству сапожника. Вернувшись на родину, он возненавидел своё ремесло и забросил его, стал пить и постепенно опустился до своего теперешнего положения. Не было у него орденов и медалей, не приглашали его на пионерские сборы, а на митингах в День Победы он стеснялся садиться вместе с фронтовиками на выставленные для них стулья и скромненько стоял в общей толпе со своей Стюрой.

И вот пара шла навстречу «демонстрантам». Ребята не ждали тут никаких осложнений, но когда они сблизились настолько, что их повязки стали отчётливо видны, Игорь вдруг увидел на круглом, плохо пробритом лице Харина какое-то беспокойство. Глаза его забегали и приняли жалкое выражение. Он пошёл медленно, как будто спотыкаясь, и наконец совсем остановился шагах в пяти от приближающихся ребят. Он неотрывно смотрел на Васю Величутина (дался всем Вася!), и губы его кривились, как будто хотели и не могли что-то выговорить. Наконец он хрипло произнёс:

– Сними!

Парни хотели обойти его, но он уже чётко, с угрозой, повторил:

– Сними!

И схватился за Васину повязку. Вася дёрнулся. Силы ему было не занимать, молодой, хорошо кормленный. Ветхий Харин отлетел от его толчка, да ещё поскользнулся в кирзовых сапогах на плотно уезженном снегу и грохнулся наземь.

И тут ребята не выдержали напряжения и, как по команде, бросились бежать в переулок к озеру. Забежали за чьё-то огороженное сено и начали срывать с рукавов злосчастные повязки.

Харин же в общем не пострадал. Стюра помогла ему встать, и они продолжили свой путь.

Поиск по сайту: