Глава 21. Невидимая роковая черта становится всё чётче

Невидимая роковая черта становится всё чётче.

Вот и начала обозначаться та невидимая, но ощутимая черта, которую почувствовал Коля, возвращаясь из клуба вечером. Вот и начала она делить людей на своих и чужих, на наших и не наших. Вот и пришло время каждому выбирать, где ему быть и что делать.

– Советская власть в опасности! Бандиты пытают коммунистов! Петра Ярышева убили! Вставайте на защиту советской власти! Выходите спасать скот! Бандиты хотят заморить скотину! Вставайте все! Вставайте все!

Так или примерно так звучали слова Анны Павловны и Раисы Морозовой в каждом доме, куда они заходили. По разному встречали их, но вот что было удивительно: для большинства испуганных, забившихся за закрытые ставни людей, не знающих, что предпринять и ожидающих каждую минуту чего-то страшного, конкретный призыв идти спасать скотину оказывался спасительным лекарством. То, что есть люди, которые знают что делать, и есть дело, к которому нужно приложить свои силы, как-то успокаивало людей, да и вместе было смелее и надёжнее.

И всё четче и явственнее проступала роковая черта.

У Раисы Морозовой первой на пути была центральная контора. Она вошла – и оробела. Вспомнила, что она простая доярка, что калоши у неё в навозе, и постеснялась войти в бухгалтерию, где в это время собралось всё женское население конторы и полушепотом обсуждало события. К счастью, в коридоре ей встретилась Любовь Андреевна, и Раиса обратилась к ней.

– Ну, Любаша, поднимай бухгалтерию. Слышала, что делается? До Советской власти добираются. Скотина не кормлена, не поена, воды нет, трактора все арестованные… Выводи народ. Пускай переоденутся, берут кто вилы, кто вёдра и подходят к памятнику.

Любовь Андреевна растерялась, Она так привыкла всегда советоваться с кем нибудь. С директором или парторгом. И они всегда говорили, как поступать. Поэтому первым её движением было искать кого-то старшего. Но кабинеты были заперты, везде царствовало молчание, и когда в дальней комнате она обнаружила зоотехника, то обрадовалась.

– Юрий Сергеевич, надо поднимать народ!

И она объяснила суть дела, радуясь, что старший специалист сейчас снимет с неё ответственность.

Но Юрий Сергеевич сморщился и скороговоркой заявил: что никакой ответственности на себя брать не будет, потому что директор, уезжая, наверняка, поручил замещать себя кому-нибудь другому. Тут сказалось поздняя обида Юрия Сергеевича. Хотя совхоз животноводческий и, следовательно, он, зоотехник, был первым заместителем директора, но директор, отлучаясь, почему-то возлагал исполнение своих обязанностей на главного инженера или даже на полуграмотного замдиректора. Сейчас это оказалось очень кстати и избавляло зоотехника от ответственности, хотя речь шла о сохранности скота. Он и не подозревал, что директор потому и не оставлял его вместо себя, что уже заметил в нём неумение и боязнь принимать самостоятельные решения.

– Там есть Байдалинов и главный инженер, пусть они и разбираются…..

И он отвернулся, показывая, что разговор окончен. Любовь Андреевна медленно повернулась и вышла в коридор. Что делать? Обратиться было не к кому. А между тем – она это только теперь начала понимать и с каждой минутой понимала всё яснее – между тем она стояла во главе профсоюзной организации. Она вдруг осознала, что не просто занимает тёплое, важное место, исполняет канцелярскую работу, которая под силу и женщине (так она считала сама, и так считали все вокруг), но она возглавляет рабочий коллектив совхоза, и должна вести его за собой. Она вспомнила странный визит Семёна Семёныча и его болтовню, поняла, что сегодняшние события прямо связаны с этим новым профсоюзом, следовательно, это вызов ей, война против неё. И как назло в этот решительный момент она осталась без опоры, без спасительного крылышка старших.

Но надо как-то бороться. И она вошла в бухгалтерию.

Любовь Андреевна работала когда-то завклубом, играла на сцене женщин-комиссаров и не боялась говорить. Когда она появилась перед напуганными конторскими дамами, ясноглазая, вроде бы уверенная и твёрдая, и внятным голосом объявила о необходимости всем выйти на помощь ферме, некоторые сразу почувствовали себя легче. Всегда ведь легче, когда перед тобой какое-то определённое дело, оно отвлекает от панических мыслей, отгоняет страх.

Но неожиданное препятствие возникло в лице главного бухгалтера Сильвы Александровны.

Она вовсе не была против сохранности совхозного скота и не против Советской власти – упаси бог. Но она была против Любови Андреевны. Хотя у них никогда не было столкновений, тем не менее Любовь Андреевна была потенциальным врагом Сильвы Александровны. Естественным врагом, каким всегда бывает хорошенькая и свободная женщина для другой, менее хорошенькой и не вполне благополучной в семейной жизни. А Сильва Александровна боялась за свою семейную жизнь, потому что была замужем уже пятый год, а детей всё не было, и муж всё откровеннее выражал своё нетерпение. До неё, конечно, не доходило, что Любовь Андреевна – вожак профсоюзной организации, рядовым членом которой состояла и Сильва Александровна. Для неё Любовь Андреевна была мелкой сошкой, которую выдвинули потому, что надо же кому-то занимать это место, и уж во всяком случае, гораздо более мелкой, чем она, занимавшая место главного бухгалтера и учившаяся заочно целых пять лет. Поэтому она никак не могла стерпеть, чтобы Любовь Андреевна командовала в её епархии.

– Никто никуда не пойдёт, – резким голосом заявила Сильва Александровна. – У нас годовой отчёт на носу.

Между тем уже целый час в бухгалтерии никто не работал, и многие стыдливо опустили глаза.

– Что за беда если не поработаете часа два, ведь это не каждый день бывает! – пыталась уговорить Любовь Андреевна.

– Вы за годовой отчёт не отвечаете, а я отвечаю – твёрдо отчеканила Сильва Александровна.

– Скотина передохнет, так в чём будете отчитываться? – зло крикнула Любовь Андреевна и, чтоб не разреветься прилюдно, выскочила из бухгалтерии.

– Пойду одна… Интеллигенция за...ная – говорила она сама себе, заматываясь платком.

– Ходят тут всякие, командуют! – победоносно объявила между тем Сильва Александровна.

Однако мнения в бухгалтерии разделились.

– Всё ровно ведь сидим, ничего не делаем, – начала статистик материального отдела. – Скоро темнеть начнёт. Да и холодина, вон какая.

– У нас начальство есть, – попытался возразить кто-то.

– А я думаю, директор нас всех проводил бы на ферму! И на отчёт бы не посмотрел.

– Всё равно с отчётом сверхурочно будем сидеть.

Видя, что настроение меняется не в её пользу, Сильва Александровна заметила:

– Что я вас держу, что ли? Делайте, как знаете…

Бухгалтерия засобиралась. Собственно, идти на ферму, мёрзнуть, таскать вёдра с водой и нюхать навоз никому не хотелась. Но одни мысленно убеждали себя, что «нужно», другие подыскивали причину, чтобы не идти на законном основании и не выглядеть несознательными. Бухгалтерия опустела.

А Раиса Морозова и Анна Павловна всё шли и шли по селу.

В некоторых домах их понимали с полуслова. Тотчас начала собираться Людмила Скородумова. Игорь выскочил из комнаты:

– Мам, я пойду?

– Иди, иди, конечно. Там мужиков во как надо.

Учителя тоже отнеслись с пониманием. Они ещё не разошлись, сообща отваживались с Ксенией Григорьевной Ярышевой, поддерживая её молчаливым сочувствием. У некоторых было затруднение с экипировкой: дорогие сапожки на каблучках и модные шубки, а фуфаек и валенок с галошами не было. Однако учитель всегда должен быть в первых рядах, в этом ни у кого не было сомнения, поэтому все побежали скорее домой.

Неожиданно оказался дома шофёр Еремеев. Утром он опоздал на автобус.

– А я ведь чуял, что-то тут не так, – сказал он. – Вчера говорят: скот повезёшь, а сегодня – на медосмотр. А на мясокомбинате ведь график…

Подхватив лом, он отправился на место сбора.

Настасья Величутина ходила заплаканная. Когда Раиса велела ей собираться на ферму, она заревела:

– Не пойду и Васю не отпущу… Самого куда-то услали, а мы тут хоть пропадай…

– А я все равно пойду, – угрюмо сказал Вася, радуясь, что на­конец есть причина ускользнуть из дома.

В сельсовете председателя как всегда, не было. Капитолина встретила Анну Павловну в штыки.

– Еще чего удумали! Сами не могут со скотиной – управиться, а мы за них гни горб! Не на таковскую напали, никуда не пойду. И не подумаю.

– Против советской власти же выступают. Против вас.

– Какая я советская власть? Я вольнонаемная. Вот Рита – депутат, пускай она идет свою власть защищать. Бросай свое дело, на фронтсобирайся...

Секретарь сельсовета – Рита засобиралась. Мысль, что сейчас она и впрямь старший представитель советской власти, озадачила и ис­пугала её.

– Рано пташечка запела, как бы плакать не пришлось, – зло ска­зала Анна Павловна. – Когда будут судить твоих сыновей – бандитов, что тогда запоешь?

– Иди, иди, без сопливых обойдемся, – Капитолина подыскивала самые обидные слова, но внутренне похолодела: техничка, информи­ровавшая их, не сказала, что Славка и Борис в «банде», видимо, побоялась. – Ишь, старушня, на Маюрово пора, а она тут ходит, активничает... Мало тебеодного пожара? Не твое дело о моих сыновьях беспокоиться...

Анна Павловна хлопнула дверью и ушла. Капитолина демонстратив­но уткнулась в ведомость, но пальцы тряслись, и цифры сливались в непонятную вязь.

Наталья Самохина, с заплаканными глазами, подвязавшись потеплее и надев огромные рукавицы, проверила еще разок свою корову и отправилась.

Покорно и торопливо тотчас засобирались Харины.

Ульяна Сурова едва держалась на ногах. Сережка уже давно где-то шнырял.

У Клавы от страха отнялись ноги. Мать металась между ней и Женечкой и причитала:

– Да куда ж я от них? Да что ж это попритчилось с бабой? Да она бы ведь пошла, не отказалась, а либо я сама сходила, раз надо... Вот погоди, схожу к Анисье, может, она посидит с имя…

У Олега Трубина за расписными воротами с розово-голубым почто­вым ящиком бегала по проволоке собака. Он вышел на настойчивый стук Анны Павловны в пестром свитере и домашних тапочках,

– Пошливы к такой матери, – коротко выругался он, выслушав АннуПавловну, и ушел в дом.

Олег вовсе не был против Советской власти. Наоборот, он при ней сумел очень хорошо устроиться. Привозя в цистерне молоковоза обрат, он всегда ухитрялся слить его не весь, а оставить себе не­сколько ведер. Все об этом знали, и никто Олега не осуждал. Среди шоферов это считалось естественным дополнением к окладу. И до него все так делали, так же, как возившие зерно всегда немного оставляли в кузове, и жены потом заметали остатки на корм курицам. Благодаря этому, у Олега сейчас росло четыре свиньи, а за стайкой, под охра­ной собаки, жили в клетках песцы. Одна самка должна была вскоре дать приплод, и Олег, хотя и боялся изурочить, но не мог удержать­ся, чтобы не подсчитывать идущие барыши.

Итак, ему хорошо жилось при нынешней власти, о другой они не мечтал, но защищать ее вовсе не собирался;

– Сами заварили кашу, сами и расхлебывайте, а я тут ни при чем, – примерно так думая он.

Конечно, если бы ему приказал директор или другой большой начальник, он сразу пошел бы. Но Анна Павловна была не начальник. Он знал, что она член парткома, но он был беспартийный. Поэтому не посчитал нужным хотя бы притвориться вежливым или выдумать причину, хоть немного похожую на уважительную.

Черта разделяла людей всё резче.

Тёща Валерки Пелевина согрела Байдалинову ведро воды, он залил в трактор и завёл его. Только он подъехал к памятнику, как показалась машина Величутина. Байдалинов с беспокойством шагнул ему навстречу.

– Плохо дело, – сказал Величутин. – Вот такая сосна повалена на дорогу и написано: «Заминировано». Кругом не объехать. Сам знаешь, какие там кюветы и снегу по пояс.

– За горло, значит, берут, – задумчиво сказал Байдалинов. – У тебя ружьё есть?

– Есть.

– Неси.

Подошедшая Анна Павловна тоже устремилась домой за мужевым ружьём. Оно у неё было спрятано в одном месте, патроны в другом. Порох в третьем. От Коли. Подойдя, увидела, что дом открыт. Распахнула дверь в комнату: Коля сидел на кровати и набивал патроны. Увидев мать, он сказал спокойно:

– Вроде уже убивать собираются. Надо приготовиться.

Поиск по сайту: