Глава 7. У Эдуарда Ивановича Шмагина, учителя английского языка Ёлышевской восьмилетней школы, был свободный день

Хэллоу, Катя… Хэллоу, Эд…

У Эдуарда Ивановича Шмагина, учителя английского языка Ёлышевской восьмилетней школы, был свободный день. Поэтому он вдоволь повалялся в постели, пока в комнате не стало совсем светло, а это означало: пошёл десятый час. С приятным ощущением, что можно никуда не торопиться, он натянул джинсы и свитер, затем обследовал, что оставила на завтрак жена. Макароны с рыжими кубиками поджаренного сала. Ну что ж, не плохо. Он включил газ, умылся, и уселся завтракать, положив перед собой книжку. Книжка была английская, не классика, конечно, так, современный бестселлер, и читал он просто для практики в языке, чтобы не забывать.

Позавтракав, он залез с ногами на диван и продолжал читать свою книжку, потому что она была всё-таки довольно интересная и давала некоторое представление об американских нравах.

Дочитав до того места, где герой встречает свою первую жену и они обмениваются дружескими «Хэллоу, Боб!» и «Хэллоу, Джин!», Эдуард Иванович отложил книжку и задумался.

Всё-таки здорово у них там устроено, вот хотя бы отношения между мужчиной и женщиной. Всё так просто, никаких комплексов: понравились – сошлись, разонравились – разошлись. Он с другой, она с другим, повстречались – «Хэллоу, Боб!». – Взять к примеру того же Рокуэла Кента (его книгу «Это я, господи!» Эдуард Иванович недавно прочитал). Художник, интеллигент, передовой человек, а оставил жену с пятерыми детьми! У нас бы сказали; бросил пятерых детей, какой подлец… А у них всё спокойно. Детей он обеспечивает, значит, свой отцовский долг выполняет. И дети не переживают, не обижены за мать, ездят к нему в гости и ещё одобряют его выбор – молоденькую жену!

А у нас? Мать с отцом расходятся – у детей уже психическая травма. Неродной отец – целая проблема. Дети ненавидят ушедшего из семьи отца, отцу не позволяют встречаться с детьми, «трудные» дети, «трудные» семьи…

Ну, ясно: у них капитализм, у нас социализм, но законы любви разве не одинаковые? Вообще-то любовь они здорово описывают. Поездки в красивых машинах, бары, коктейли, современная музыка… О, как тебе идёт этот костюм!... Что ты будешь пить, дорогая?.. И расстаются красиво.

А вот он, Эдуард Иванович, женился чрезвычайно банально. Не было у них с Катей ни автомобиля, ни коктейлей. На вечеринке в честь дня учителя он спросил её:

– Вам красного или белого?

Она ответила:

– Лучше белого, от него не так болит голова.

И он налил ей водки.

Нельзя сказать, что Эдуард Иваныч недоволен своей женой и женитьбой. Боже сохрани! Но какое-то сожаление, что не было в жизни всех этих красивостей, не покидало его.

У них очень быстро всё пошло на лад. Катя оказалась весёлой и умной, понимала его студенческие шутки, но сама была более приземлённой – или трезвой? – он не умел объяснить. Она в общем-то быстро и легко пошла на близость с ним, но скоро задумалась над тем, что делать дальше. Ему казалось всё просто:

– Переходи ко мне да и всё.

– Значит, заявление подадим?

– Зачем? Поживём пока так, а там видно будет.

Он знал по рассказам друзей, что часто после первого угара молодые люди обнаруживают полнейшее несходство характеров, и боялся себя связывать. Он ждал: что Катя скажет, что в деревне всё на виду, что там на такие дела смотрят строже, чем в городе, и называют попросту развратом. Но она сказала совсем другое:

– Если мы будем жить «пока так», то мы не будем стараться создавать свою семью. Понимаешь?

Эдуард удивился, что она до этого додумалась, а он нет. Да в общем он ведь не против, чтобы жениться, только без всего этого самого… Под «этим самым» он подразумевал кукол, ленты, воздушные шары, гульбу всей деревни, ряжение и прочую муру которую он уже наблюдал в Ёлышеве и которая превращает бедных молодожёнов из счастливцев в мучеников.

Катя не возражала.

Она же первая сообразила, что надо познакомиться с его родителями. Они высвободили себе субботу и отправились в областной город. Катя, конечно, волновалась, но Эдуард Иванович гораздо больше. Зная своих родителей, он был уверен, что они будут категорически против.

Родители Эдуарда Ивановича были интеллигентные люди, вернее, считали себя таковыми, потому что занимали высокие посты. Поэтому они старались сделать из сына что-нибудь выдающееся.

Они решили «дать ему всё».

Но рядовой областной город не Москва, поэтому в программе воспитания выдающейся личности не всё было выполнено. Предполагалось: музыка, фигурное катание, бассейн, английский язык. Однако, к счастью, у Эдика не оказалось музыкального слуха, а секция фигурного катания при Дворце Пионеров так и не открылась из-за отсутствия руководителя. В бассейне Эдик провёл много приятнейших часов своего детства, но не попал в число перспективных пловцов, и в старшую группу его не включили.

С иностранным же языком Эдику повезло. Сперва нашлась очень хорошая няня с английским языком, которая каждый день по два часа с ним гуляла. Стоила она ужастно дорого, но чего не сделаешь для единственного сына! Потом Эдик поступил в спецшколу с английским языком, где и проучился благополучно десять лет.

Каждое лето его возили в Крым, на Кавказ, в Прибалтику, в туристические поездки. Он привык к атмосфере турбаз, пансионатов, гостиниц, в маечке с картинкой и надписью, с фотоаппаратом на шее и транзистором в руке, он выглядел маленьким иностранчиком, пресыщенным впечатлениями.

Учился он довольно хорошо: до восьмого класса был отличником, потом стали появляться четвёрки – не любил физику и математику. Правда, старался, потому что знал: ему надо поступать в Москву, в институт, где готовят дипломатов. Налегал на предметы, по которым предстояли экзамены, брал уроки французкого языка. Вступительные экзамены сдал неплохо: две пятерки, две четверки. Но то ли средний балл аттестата подвёл, то ли много было сдавших гораздо лучше его-только он не прошёл по конкурсу.

Что говорить, удар был чувствительный. Однако родители приняли его мужественно. Подготовиться, как следует и через год поступать снова! Для них это было совершенно ясно.

Эдуард, однако, встретившись с бывшими одноклассниками из спецшколы, узнал, что некоторые из них без особых трудностей поступили на инфак местного пединститута. И что его, с хорошими оценками в экзаменационном листке такого престижного института, наверняка, примут. Эдуард сходил в пединститут и, действительно, его согласились принять пока кандидатом в студенты, до первой сессии.

Мама и папа были ошеломлены таким нерациональным поступком, но Эдуарду совсем не хотелось проявлять чудеса настойчивости и преодолевать трудности. Он предпочитал синицу в руках журавлю в небе. Притом его могли ведь в любое время взять в армию.

Нелегко было маме и папе отказаться от мечты видеть сына дипломатом, за границей, на ответственном посту. Однако они преодолели трудности и вместо одной мечты завели новую. Конечно, выпускников педвузов распределяют в школы, притом иногда даже в сельские. Но ведь не секрет, что больше половины туда не едет, становятся переводчиками в разных технических бюро и торговых фирмах, а некоторые даже переводят литературу… Может быть Эдуард переведёт «Сагу о Форсайтах». Хотя нет, она уже переведена. Ну, кого-нибудь современного, кого ещё не перевели.

А Эдуард учился. Учиться было не трудно. Как и многие, он не готовил себя в учителя, а всякие методики и педагогики сдавал хорошо, чтобы получать стипендию, потому что не секрет, что со стипендией лучше, чем без неё.

Как и другие его сокурсники, считавшие себя умными и самостоятельно мыслящими, он мог со снисходительной улыбкой отозваться о марксизме как о чём-то, безусловно устаревшем, как будто у него была своя собственная, гораздо лучшая и современная философская теории. На самом деле ничего не было, и вообще философскими вопросами задаваться было немодно. Зато модно и современно было болтать о тряпках и иметь обо всём собственное мнение, главным достоинством которого было то, что оно не совпадало с официальным взглядом на события и вещи. Если же оно случайно совпадало с мнением буржуазных газет или «Голоса Америки», то в этом ничего предосудительного не было. Главное – обо всём судить не так.

Одно лето он провёл в стройотряде. Работали в своей области, очень много простаивали из-за отсутствия стройматериалов. Некоторые дня на два – три, а то и на неделю отлучались домой, никакого подъёма и удовлетворения не было. После этого Эдуард решил, что и во всех стройотрядах так, а в газетах пишут другое, естественно, чтобы завлекать.

И вдруг напоминающий звонок: распределение. По рукам пошёл отпечатанный на машинке листок со списком вакантных мест, с названиями районов и школ, с указанием нагрузки и расстояния от железной дороги. Многих, в том числе и Эдуарда, как молотком по голове стукнуло: в шко-лу! У-чи-те-ля-ми! Хотя он и не собирался переводить английских или американских писателей, но что-то ему представлялось всё-таки более благородное, чем вдалбливание английского произношения в речевой аппарат деревенских школьников. Какие-нибудь иностранцы… И он что-нибудь переводит… В картинной галерее или в музее. Или на какой-нибудь деловой встрече…

Мама высказалась совершенно твёрдо:

– Требуй свободный диплом. Никаких школ. Тебе надо ехать в Москву, там все журналы и литература. Конечно, там сложно с квартирами, но Клавдия Христофоровна обещает помочь снять комнату в Подмосковье у её родственников. Первое время мы будем вам помогать, за квартиру уплатим.

Эдуард не заметил выскочившего в пылу словечка «вам». А дело было в том, что мама уже мысленно женила его на Монике Феоктистовой, которая выучилась на музыковеда. Какая прекрасная, интеллигентная, женственная, возвышенная профессия! Эдуард будет переводить, Моника станет музыкальным критиком или будет вести музыкальные программы по телевидению. До этого умилительного счастья было уже рукой подать.

Подпортил папа. Дело в том, что у него в это время были кое-какие неприятности. У кого из начальников не бывает неприятностей? Папа был не жулик, сохрани бог, и не взяточник, и приписками не занимался, но он плохо контролировал, чтобы этого не делали другие.

В результате жалоба, народный контроль, комиссии, проверки, разбирательства по партийной линии… Не хватало только, чтобы сын его не поехал по распределению и об этом хлестко написали в газете.

Поэтому решили: ехать. Год отработать, а там начинать выбиваться в люди. Мама отложила свою красивую мечту на год

И вдруг через какие-то три месяца Эдуард пишет, что намерен жениться и в ближайшую субботу привезёт знакомиться свою невесту!

– Он с ума сошёл, – хладнокровно пожала плечами мама. – Ему же надо ехать в Москву. И Моника…

Тут она запнулась, потому что в эту часть своих планов она даже папу не посвящала.

– Дурак, мальчишка! – сердился папа. – побежал за первой юбкой.

Два дня мама была в спокойной уверенности, что стоит только Эдуарду появиться дома, как всё станет на свои места: он опомнится, а эта Катя поймёт, что садится не в свои сани, и добровольно удалится. Это не помешало ей, увидев в гастрономе крупную и красиво выглядевшую рыбу горячего копчения, купить её и подумать, как эффектна она будет на столе, а также договориться с Клавдией Христофоровной о банке компота из ананасов.

На третий день (а это была пятница) мама чувствовала себя уже не в своей тарелке и, пока в парикмахерской ей подкрашивали волосы, напряжённо думала, как же всё-таки начать разговор с этой Катей. Нельзя же прямо сказать: сидите-ка, милочка, в своей деревне, вы не нашего круга… Или, может, бить на самопожертвование: если вы любите Эдика… Ему надо ехать в Москву, пробивать себе дорогу, входить в высшее общество, а вы его только свяжете… Нет, кто знает, может, этой Москвой её как раз ещё больше заманишь…

Ах, Моника! Какой контраст!.. Та тонкая, интеллигентная, поговорить может о таком возвышенном, знает все московские новости, про всех артистов, музыкантов… А эта, кроме коровьих хвостов, ничего, поди, и не видела.

Мама, как горожанка с тридцатилетним стажем, презирала сельскую жизнь, особенно животноводство, хотя молоко любила.

Нет, надо так построить встречу, чтобы Эдик сам убедился, что эта Катя ему не пара. Для этого надо всё организовать на самом высшем уровне, показать такой бонтон, что Эдику сразу бросится в глаза разница между его средой и этой самой Ёлышевской Дульсинеей.

Пока сохли волосы, успела обдумать, какой ещё дефицит и каким образом достать. Остаток пятницы прошёл в беготне и беспокойстве, а с утра в субботу началась вообще невообразимая горячка. Папа протирал рюмки и фужеры и накрывал на стол. Мама готовила голубцы и, пока они томились в духовке, красиво раскладывала и украшала салат, икру, копчёную рыбу, сыр и колбасу. В ход был пущен дорогой сервиз с золотыми каёмочками, уже пять лет стоявший в серванте, но ни разу ещё не использовавшийся по назначению. Делалось всё, чтобы пустить пыль в глаза или не осрамиться – мама уже сама не могла разобраться, чем она руководствовалась.

Трудно сказать, по какую сторону входных дверей царило большое напряжение, так как виновники беспокойства уже прибыли, но ещё не решалась позвонить.

– Эдька, ты не забудь, что ты должен представить меня как свою невесту, а то выйдет, как будто ты просто привёл знакомую деваху магнитофон послушать.

– Помню, помню. Ну, примерно так: познакомьтесь, вот моя невеста, Катя Кравцова, прошу любить и жаловать…

– Не надо «любить и жаловать».

– Нет надо, а то выйдет отрывисто, как военный рапорт.

– Ну, ладно. Бог с тобой, золотая рыбка…

Постояли ещё. Поцеловались.

– Ну, господи благослови… – Катя мелко перекрестилась. – Звони.

Эдуард нажал звонок. Они переглянулись. Катя нервно хихикнула, но тут же приняла серьёзное выражение: за дверью уже слышались шаги.

Недаром сложена поговорка «по одежке встречают». Когда схлынули первые приветствия и рукопожатия (Эдуард благополучно произнёс затверженную фразу, и мама величественно поцеловала Катю в щёку, Катя же, не зная, положено ли это ей по рангу, не осмелилась ответить ей тем же). Мама, как ни была взволнована, успела заметить, что на Кате шуба – вполне рядовая, рублей за 240, и сапожки тоже ширпотреб, 70 рэ. Удлинённая юбка и чёрный свитерок подчёркивали её стройную и тоненькую фигуру. Поверх свитерка была надета нитка продолговатых белых с зелёным отливом бус.

Золота нет, отметила мама про себя, однако больше ни к чему не могла придраться. Волосы по-современному короткие. Косметика наложена умело. Красива она или не красива, мама ещё не успела разобраться, потому что ей мешали Катины большие зеленоватые смеющиеся глаза. Но вдруг она заметила лак на ногтях у Кати, перламутровый с чуть фиолетовым оттенком, мечту всех дам её окружения, и, сама не зная как, неожиданно утратила всю свою величественность и с элементарной завистью базарной бабы спросила:

– Ах, милочка, где вы достали такой лак?

– Мне подруга из Прибалтики привезла, – ответила Катя, сияя зелёными глазами.

Их провели прямо к столу, сияющему хрусталём, рюмками и бокалами всех величин, золотыми каёмками посуды, замысловато украшенными закусками. Приём шёл по высшему разряду, и это располагало к благожелательности и благодарности. Улучив момент когда они остались одни, Катя шепнула Эдику:

– Ты мне подсказывай, а то я осрамлюсь. Вон чё одних только рюмок, запутаться можно.

– Не бойся, я тебе сам буду наливать, – ободряюще подмигнул Эдуард.

– А это какое варенье: костянка или красная смородина?

– Тю! Серость! Это красная икра.

– А как её едят? Вилкой или ложкой?

– Лучше всего намажь на кусочек хлеба. Да много не бери, может, она тебе не понравится. Я, например, её не люблю.

Эдуард потянулся к Кате и ласково обнял её. Ему нравилось опекать её. Случилось так, что мама выглянула в этот момент из кухни и несколько секунд смотрела на них.

– Как голубки! – умилённо сказала она мужу, обтиравшему бутылки, и неожиданные слёзы полились у неё из глаз.

– Ну что ты, что ты, – стал успокаивать папа и тоже обнял её, чего не делал уже много лет. Слёзы покатились ещё пуще, тушь защипала глаза, и пришлось принимать срочные меры.

В общем мама и папа забыли о той роли, которую собирались сыграть, а когда Катя, попробовав голубцы, сказала: «Ой, как вкусно!», – мама совсем размякла и уже была уверена, что ничего другого, кроме как получше принять будущую сноху, у неё и в мыслях не было.

Обговорили все практические вопросы. Поскольку оба жили в Ёлышеве, свадьбу решили сыграть там. Большой свадьбы не делать, так, семейный вечерок.

– Ну, а где вы в дальнейшем намерены жить? – сделала разведку мама.

– У Эдуарда ведь комната в двухэтажке, – ответила Катя. А со временем отдельную квартиру дадут.

Мама имела в виду Москву и поняла, что Эдуард ничего не говорил Кате. Мечта опять отодвигалась на неопределённое время.

Свадьба получилась скромная, но весёлая. В сельсовет ходили пешком, хотя мама и папа приехали на машине. На обратном пути дорогу им внезапно преградили Семён Семёныч с Иваном Игнатьичем: натянули верёвку и поставили столик. Ладно, свидетельница оказалась опытная, имела в сумке бутылку, откупилась от них.

Учителя явились всем коллективом, плясали и выкрикивали частушки. Ясли – сад тоже не отставали. Потом Коля принёс магнитофон, и включили современные ритмы. Гости легко переключились на шейк.

Ясли – сад подарили молодым стиральную машину, учителя по-интеллигентному клали конвертики с деньгами. Мести пол невесту не заставляли. Хотели продавать мясной пирог, но когда хватились его, то оказалось, что гости его на кухне уже доедают. Тёща объявила, что отдаёт молодым тёлку, папа и мама положили двести рублей. В итоге молодым надарили шестьсот пятьдесят рублей, плюс тёлка. Они приобрели диван – кровать, шифоньер-маломерку и холодильник. На телевизор не хватило.

Глава 8
Мелочи семейного быта

Эдуард Иванович опять углубился в свою книгу, но в это время кто-то зашёл в квартиру. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянула тёща.

– Ты дома? Вот слава богу. Айда, у меня корова телится, поможешь телёнка домой затащить. Мне одной не унести.

Хотя в душе Эдуард Иванович проклинал этого некстати свалившегося телёнка, оторвавшего его от интересного чтения, но внешне виду не показал. Зачем зря обострять отношения, тёща у него вполне терпимая, в их дела не вмешивается, не требует, чтобы он её мамой называл, да ещё снабжает мясом. А теперь вот будет ещё и молоко. Он натянул курточку и обулся. Тёща с некоторым сожалением смотрела на него.

- А похуже у тебя ничего нету? Ну да ладно, я тебе что-нибудь дам. А то ещё замараешься.

Сама она была в фуфайке и в старых валенках с галошами, облитых свинячьим пойлом.

Тёща Эдуарда Ивановича, Анна Павловна Кравцова, которой по мнению Славки Огудина, было пора на Маюрово, хотя и была пенсионерка, но ещё довольно бодрая и деятельная. С возрастом она не полнела, а наоборот, усыхала. Раньше она была учительницей, а теперь занималась домашним хозяйством, одевалась кое-как, думала прямолинейно, по-газетному, как телекомментаторы скажут.

Идти было близко. Эдуард Иванович с отвращением надел Колькину грязную фуфайку, тёща взяла большой мешок, и они отправились в стайку, откуда доносилось мычание коровы..

Однако корова ещё не отелилась. Она лежала на боку, удивлённо оглядывалась на себя, и время от времени жалобно мычала.

– Да что же это? – забеспокоилась тёща. – Ведь уже полчаса прошло, а то и больше, как я заметила. Не дай бог, телёнок неправильно идёт. Бывает, знаешь, голова кверху завернётся или ножка подогнётся.

Преподнеся Эдуарду Ивановичу эту популярную лекцию, она уже толкала руку в зад корове, туда, откуда сочилось слизкое и кровяное. Эдуард Иваныч содрогнулся.

– Не дай бог, не дай бог… Ветврача не сыщешь, как уедет на третью ферму, и с концом… Ага, вот оно, копытце. А вот и другое. Оба тут. Сейчас мордочку проверим. У него, говорят, шмара там, на третьей ферме… А вот и мордочка. Всё правильно. Ну, видно, просто голова большая, не может родить. Бык, наверное. Сейчас, матушка, я тебе помогу…

Анна Павловна крепко ухватилась за копытце и, дождавшись, когда корова напряглась, потянула. Сперва казалось, что это не возымело действия, но через несколько секунд она почувствовала, что телёнок подался. Потянула ещё. Замёрзший в тоскливом бездействии Эдуард Иваныч вдруг увидел, как с фыркающим звуком из коровы вырвалось что-то большое и слизкое. Это и был долгожданный телёнок.

Анна Павловна достала из кормушки клок сена, вытерла им руки, а потом начала обтирать сеном телёнка. Корова встала и тоже начала его облизывать.

– Давай, матушка, давай, облизывай своего ребёнка, – приговаривала Анна Павловна, протирая сеном уши и другие труднодоступные места новорождённого. Он фыркал и время от времени звонко мычал. Корова отвечала ему…

Наконец, Анна Павловна расстелила мешок, передвинула на него телёнка. Они взялись за концы мешка и потащили. Тёща уже приготовила телёнку место, отодвинув сундук в Колькиной комнате. Этим сундуком телёнка и загородили. Он пытался вставать, но ножки разъезжались.

– Недаром есть поговорка: «как мокрый телёнок», – сказала тёща, принеся горсть соли. Этой солью, она посыпала телёнку спину, голову, а остальным натёрла ему внутри рот.

– Шаманство? – пытался пошутить Эдуард Иваныч, чувствуя себя выбитым из колеи.

– Да как тебе сказать? Свекровка моя всегда так делала. И поросят тоже солят. Я так думаю, что от соли вреда быть не должно. Солью ведь продукты консервируют. Ну а во рту натереть солью – это вполне разумно: от соли он пить захочет.

Эдуард Иваныч долго и тщательно мыл руки, хотя ни разу даже не дотронулся до теленка. Тёща понимающе смотрела на него.

– Когда я приехала из города – мне тоже всё это дико казалось. Но жизнь заставила. И ничего в этом поганого нет. Это природа. Ну, спасибо тебе. Извини, что оторвала, ты, поди, к урокам готовился.

Эдуард Иванович вернулся домой, равнодушно поглядел на лежавшую на диване книжку и в самом деле взялся за подготовку к урокам. Не любил он подготовку, угнетала его она, да и уроки не любил, особенно в младших классах. Там надо полуиграть, выдумывать что-то новое, показывать картинки, повторять хором… Бр-р-р… Со старшеклассниками легче, хотя они ничего не знают – в прошлом году совсем не вёлся иностранный язык. Эдуард Иваныч утешался тем, что за один год восьмиклассников ему всё равно не научить, много с них не требовал, на уроках у него всегда оставалось свободное время, и они болтали, или он почитывал им английские детективы. Они с восторгом смотрели, как он прямо с английского текста шпарит по-русски, и сидели хорошо. Может, это было даже лучшей агитацией в пользу иностранного языка, чем десять педагогических бесед.

Поиск по сайту: