Глава 15. В учительской с утра слышались ахи, охи и самые разнообразные суждения

Грозное судилище.

В учительской с утра слышались ахи, охи и самые разнообразные суждения. В одном сходились все: расплачиваться за «демонстрацию» придётся им, учителям, и ждут их чёрные дни. Директриса, Софья Митрофановна, мысленно уже прощалась с директорским портфелем. А классный руководитель, Ксения Григорьевна, которую снимать было некуда, представляла, как её имя будут склонять на всех совещаниях и конференциях. Остальные тоже понимали, что предстоят бесчисленные комиссии и проверки воспитательной работы. Никто ведь не безгрешен, и что-нибудь непременно выявится. Поэтому все были едины в невольном недоброжелательстве к «преступникам» и не скрывали этого.

– Ну, кто бы мог ожидать от Игоря такой выходки? – сокрушалась Софья Митрофановна. – Ведь идеальный был ученик: и успевающий, и дисциплинированный, и металлолом собирал, и на олимпиаду по химии и биологии ездил, третье место занял… Мы же им гордились… Я не знаю, каких тогда надо воспитывать…

– А Васенька-то Величутин каков? – возмущалась математичка. – Трижды шесть не знает, а туда же лезет чего-то демонстрировать!

– А Суренок-то, Суренок, – удивлялась Валентина Сергеевна, жена парторга, женщина грубая, любившая в компании выступать с нецензурными анекдотами. От неё часто можно было услышать вместо фамилий прозвища учеников. – Другой бы на его месте искал, где наесться, а он туда же…

– Из-за их дури теперь тень на всю школу…

– А я думаю, тут без взрослых не обошлось, кто-то их научил…

– Это что же, по-вашему, – у нас в Ёлышеве фашисты действуют? – пониженным голосом спросил кто-то.

– Никогда не знаешь, где найдёшь, где потеряешь, – думает вслух Ксения Григорьевна. – Как я старалась, когда классный уголок оформляла! Два дня сидела, Петра своего рисовать заставила! И уголок подготовки к экзаменам сделала, и «до экзаменов осталось» ребята сделали, и инструкцию об экзаменах изучили с ребятами, и с родителями… А, оказывается, надо было совсем другое что-то делать…

– А слышали, что пожар у Анны Павловны как-то связан с этими… «фашистами»?

– Да, она их выгнала, говорят…

– Неужели ребята могли поджечь?

– От Суренка всего можно ожидать…

Голоса то прерывистые, приглушенные, с оглядкой, то резкий самоуверенный бас Валентины Сергеевны. Один Эдуард Иванович как в рот воды набрал, сам желтый, хмурый – не выспался.

Людмила Скородумова и Настасья Величутина уже сидели в учительской. Посланная за Суровым техничка вернулась с сообщением, что Cурова дома нет, а Суриха – «крепко поддатая», но обещала передать мужу, если он придёт.

Наконец в учительской появился парторг. Софья Митрофановна быстренько известила учителей и привела в учительскую виновников. Когда все собрались, директриса произнесла проникновенно:

– Итак, товарищи, непредвиденное событие заставило нас собраться… – тут дверь учительской заскрипела, и на пороге появилась Суриха с остекленевшими глазами. Как это часто бывает у подобного рода людей, алкоголь вызвал в ней усиленные родительские чувства и желание воспитывать, что она и принялась сходу делать.

– Ну вот, Серёженка, ну вот, сынок милый, теперь все увидят, какой ты есть, сколько я с тобой горя приняла, – заговорила она пронзительным голосом, нараспев, никого не видя и не слушая, кроме себя. – Разве мы с папкой тебя этому учили? Ведь я, когда его в школу провожаю, только одно наказываю: Серёжа, учись! Серёжа слушайся учителей! Вот мы с папкой не учёные, в навозе копаемся, дак ведь такая жизнь была, у нас ведь условий не было. А у вас все условия есть: И кино каждый день, и портфель каждый год новый, а ведь он, упрямая башка, ничего в голову не берёт, домой пришёл, портфель на полати забросил – и до утра… Серёжа, говорю, али вам уроков никаких не задают? Не твоё, говорит, дело, я и так всё знаю… Или с них теперь спросу нет? Вот у нас Елена Павловна, бывало, линейкой, линейкой по рукам. Вы бы его тут тоже линейкой, али за ухо, за ухо…

Сражённые этим педагогическим словоизвержением, учителя не сразу опомнились. Первым пришёл в себя Серёжка Суров.

– Ты зачем пришла? – грубо сказал он. – Уходи отсюда! Ты пьяная. Сука! – с ненавистью добавил он.

Педсовет возмущенно ахнул.

– Слышите, слышите, как он со мной разговаривает! – завизжала Суриха. – Слышите, как он на мать… Да он всю душу мою вымотал…

Тут все зашумели. Кто стыдил Серёжку, кто его мачеху. Директор сказала твёрдо:

– Гражданка Суворова! Выйдите отсюда, вы в нетрезвом состоянии.

– Я тверёзая! Я граммочки в рот не брала! – заспорила Суриха, направляясь, однако, к двери. – Сперва сами зовут, потом выгоняют… Учёные, язви вас, – последнее послышалось уже за дверью.

Твёрдо и чётко, ни на кого не глядя, Игорь рассказал, как пришла ему в голову идея проверить «про свободу», как подговорил он товарищей и один во всём виноват.

Софья Митрофановна ласковым голосом спрашивала, не рассказывал ли ему кто-нибудь из взрослых о чём-нибудь подобном, не советовался ли он с кем-нибудь, но Игорь ответил отрицательно.

Вася и Серёжа подтвердили.

Потом учителя стали по очереди высказываться. Говорили о войне, о фашистах, о подвигах тех, кто отдал свою жизнь в борьбе. Ксения Григорьевна напомнила о молодогвардейцах, говорила красиво, с большим пафосом, но Игорь почему-то вспомнил, как её муж, Пётр Ярышёв, тайком возил с поля совхозную тыкву, а учительница рубила её корове, и хорошие слова не задевали его.

Старая, грузная учительница начальных классов, Зинаида Петровна, едва ходившая на распухших больных ногах, спросила:

– Ты, Игорь, мимо памятника ходил, читал, сколько погибших в нашей деревне?

– Читал.

– Неужели они за то воевали, чтобы их внуки надели фашистские повязки?

– Нет, конечно, – ответил Игорь, а сам подумал: и бабушка на болоте… как она папку спасла! И тётя Мотя… Знали бы они!

Все трое знали, что им предстоит капитальная проработка, поэтому воспринимали происходящие, как должное, которое надо терпеливо вынести. Игорь пережил главное вчера, Вася был лишён обещанного магнитофона, Серёжку же вообще трудно было чем-нибудь пронять. Поэтому все чувствовали, что педсовет не достигает цели: обвиняемые не всхлипывают и не каются.

Валентина Сергеевна взялась честить без стеснения:

– Бесстыдники! Они, видишь ли, опыты проводят, а мы из-за вас на всю область прогремим! Скажут: это те учителя, которые фашистов воспитывают! А на школу теперь какое пятно! Директора запросто смогут с работы снять, а что, Софья Митрофановна вас учила безобразничать, что ли? Чем она виновата?

Это совсем не педагогическое выступление явно подействовало на подсудимых. Они опустили глаза и смутились. Действительно, про учителей и про школу они не подумали. Игорь не мог сказать, что он любил и ценил кого-нибудь из учителей, но в общем все они были хоть и не без недостатков, но не вредные, старались, показывали опыты и учебное кино, проводили с учениками вечера, ездили на экскурсии, оставляя дома маленьких детей и сердитых мужей. И в общем так крепко обижать их совсем не входило в планы ребят…

Не выступил из учителей только Эдуард Иванович.

Решили на этом закончить и ребят отпустить. Парторг, молчавший всё время, спросил Игоря:

– Ну вот, ты теперь проверил нашу свободу. Доволен, удовлетворён?

– Нет, – чуть слышно ответил Игорь.

– Почему же?

Игорь молчал. Как дорого бы он дал сейчас, чтобы этого «опыта» не было!

– Cвобода у нас действительно есть. Тебя не посадят. Но свобода есть и у других людей. Комсомольцы могут свободно решать, кто подходит для Ленинского Союза Молодёжи, а кто нет, и кого они могут считать своим товарищем, Страна свободна решать, кому можно доверить оружие для защиты Отечества, а кому нет. У жителей Ёлышева есть свобода: возможно, многие начнут сторониться тебя или насмехаться над тобой – ничего не поделаешь – свобода!

Игорь испытывал тоску. Господи, не выдумай он эту нелепую демонстрацию, как мирно и спокойно текла бы сейчас жизнь! Ходили бы в школу, на переменках дурачились помаленьку, на уроках поднимали руки, иногда смеялись бы, если смешно, и не надо было бы никакого напряжения, и не надо было бы бояться поднять глаза… Как раньше было легко и хорошо! Дурак, дурак и дурак!

Когда ребята были уже у дверей, парторг вспомнил утренний разговор с Кравцовой и оставил их.

– Да, ребята, а что вы знаете о пожаре у Кравцоых?

Они отвечали с готовностью. Вопрос означал, что с ними говорят уже не как с подсудимыми, а как с обычными людьми.

– Я сразу от них пошёл домой и… лёг спать и уснул, даже пожар проспал, – ответил Игорь.

Людмила подтвердила.

– Мы с Серёжкой в кино были, а потом сразу домой, – сказал Вася. А когда пожар был, мама меня не пустила…

Мать подтвердила.

– А я когда прибежал, уже почти потушили, – сообщил Серёжка.

– А кому вы рассказывали, что Анна Павловна вас выгнала?

– Никому… Да мы не обиделись…

И только уже за дверью. Игорь вспомнил: Халóма и Славка.

«Ай-яй-яй, какая она неосторожная!» Но почему-то не сказал ни слова Васе и Серёже.

А учителя ещё немного поговорили: снижать или не снижать ребятам оценку за поведение, отразить или не отразить в выпускных характеристиках, как быть с остальными учащимися: провести ли общую линейку или отдельную беседу в каждом классе?

– Завтра всем сдать воспитательные планы, – в заключение объявила Софья Митрофановна.

Кое-то внутренне содрогнулся. А парторг поспешил на собрание к скотникам: не ладилось с активными прогулками коров.

Поиск по сайту: