Глава 4. Рожать Капитолина не боялась, родила четверых

Старший сын.

Рожать Капитолина не боялась, родила четверых. Девчонки обосновались в городе, – что в деревне делать кроме животноводства? – повыходили замуж. Сыновья остались дома.

Старший, Борис, вначале пошел по стопам отца. Большую склонность имел к технике, освоил и трактор, и машину, про мотоциклы и говорить нечего. В ПТУ выучился на сантехника, а в армии попал в связь, изучал радио и телефон. Казалось, бы, все дороги для него открыты, всюду он желанный работник.

Но была у него вторая страсть – охота. Чуть выберется свободная минутка, он – ружье на плечо, заводит мотоцикл и на дальнее озеро. Зимой бил зайцев, лис, научился ставить капканы на ондатру, и браконьерничал, бил лосей, но умел не попадаться. Утром вставал до солнца, ставил на озеро сети. Когда пришел из армии и женился, охота и рыбная ловля постепенно заняли в его жизни первое место. Он увидел, что это доходно, научился шить шапки, унты, брался отстреливать непривязанных собак, причем выбирал рослых, с густой шерстью псов. За это многие сердились на Бориса, но боялись возникать. Смотрел он угрюмо, говорил, как и отец, мало, отрывисто, иногда грозил:

– Убью гада…

Но впрочем, никого не убил и не избил.

Женился Борис глупо. Привез из армии с Северного Кавказа казачку, красивую, черная коса до пояса, чеченские брови вразлет, и черные глаза. Но в остальном ничем не лучше елышевских девах, без образования, одевалась по-деревенски и в магазин ходила босиком. Капитолина сразу начала ворчать:

– На работу не устраивается… Что, я ее – кормить буду?

И Алефтина скорей – скорей поступила на ферму телятницей. Ходила в грязном халате, и пахло от нее кислым. А через месяц освободилось выгодное место в пекарне, и Капитолина опять заворчала:

– Нет чтобы оглянуться, подумать, посмотреть… Сразу бух! – и на телятник. Сейчас бы работала в тепле, и хлеб бесплатный…

Из-за бесплатного хлеба (для поросят) особенно переживала Капитолина, но на людях самокритично высказывалась:

– Что поделаешь, каки – сами, таки и сани.

А в душе не могла простить сыну глупости. За эти годы в Елышеве открыли восьмилетнию школу, каждый год наезжали молодые учительницы, а он польстился на какую-то казачку, не видели таких!

В конце концов, заплаканная Аля сказала Борису:

– Я домой поеду, к маме.

– Ты что, сдурела? – он любил ее страстно, без нее жить не мог. Но высказать свои чувства не умел и даже не подозревал, что это можно как-то сделать, потому что у них в доме никто не говорил хорошими и добрыми словами, а только грубо, с подковыркой. А отец и всего только употреблял два слова: «хрен» да еще одно, похлеще.

– Нет, уеду, уеду… Не могу я у вас жить.

Борис пытался обнять ее, но она оттолкнула. Ей нужно было душевное участие, а физической близостью она была сыта по горло.

Борис понял, что единственный выход – жить отдельно от матери, и пошел просить квартиру.

– Мне квартиру надо, – мрачно сказал он директору.

– Одному тебе, что ли надо? – нелюбезно ответил директор. – Да ты у нас, кстати, и не работаешь.

– Жена работает.

Директор смягчил тон.

– Ну, сколько она работает – полгода. Вы же знаете, квартир нет, которые отстраиваются – уже распределены. Механик с семьей почти год живет на квартире у этой… ну, у той… – директору очень не хотелось сказать «Дуськи-седой», но он не знал, как по-настоящему ее зовут. – Мы ждем нового парторга, тоже надо немедленно предоставить квартиру… Ведь у вас не такое уж безвыходное положение, крыша над головой есть, да и дом не маленький…

Объяснять, что из-за квартиры может, рухнут его семейное счастье, не хотелось. Слишком уж явно этот человек намекал, что разные механики и парторги важнее для него, чем Борис Огудин.

Молча нахлобучил он шапку и пошел из кабинета. Но разговор с директором не пропал для него даром. Пораскинув умом, он отправился на край деревни, где в худенькой избушке без всякого пристроя, одиноко доживала век хроменькая бабка Анисья.. У нее сердце оборвалось, когда Борис, огромный, в рысьей шапке, в собачьих унтах, шагнул на порог ее жалкого дома. Он быстро окинул взглядом помещение, сообразил, что двуспальную кровать поставить можно, и только потом поздоровался.

– Здорово, бабка! Пустишь меня с женой на квартиру пожить? Дрова мои.

Дрова сразу прельстили бабку Анисью, но она медлила, потому что просто боялась угрюмого Бориса. Он же, видя ее колебания, добавил:

– А я, бабка, непьющий

Посмотрел на её изношенные, растрескавшееся валенки, которые она и дома носила с галошами (подошв считай что не было), хлопнул себя по унту:

– Вот такие чулки сошью тебе из собачины. Знаешь, какие, теплые?

Бабка сдалась.

Капитолина рвала и метала. Она надеялась, что семейная жизнь сына сама собой разладится, и он переженится. У неё и невеста была уже присмотрена.

Пнула ногой мешок с собачьими шкурами.

– И вонь свою убирай! Ноги моей у вас не будет!

– На хрена мне твоя нога – по-отцовски ответил Борис.

Так и прожили они у бабки Анисьи полтора года. Там у них сын первый родился. Бабка оказалась ничего, водилась с парнишкой, когда Аля вышла на работу, помогала ей чистить осточертевшую рыбу, которой бесперебойно снабжал их Борис. Приехал новый парторг, механик переселился в новый дом, а Борису все нет и нет квартиры. Правда, он не ходил и не напоминал о себе, но неужели они не видят? И решил он о себе напомнить.

В один весенний день были выборы в Верховный Совет. Ну, выборы и выборы – что тут особенного? Комиссия была опытная, всё распределила, кому с урной ехать, кому на списках сидеть, кто за буфет отвечает. Все шло как по-писаному: с шести утра народ толпился возле избирательного участка, нарядный, веселый. Постояли в буфете в очереди, потом устремились в клуб бесплатное кино смотреть. В половине десятого председатель комиссии, потирая руки, спросил:

– Ну, как там у вас? Много ещё не проголосовало? Скоро сможем рапортовать району?

Оказалось, что не отмечены только те, к которым с урной поехали, а кроме того Борис и Алефтина Огудины.

– Засони, – решили в комиссии.

Вот уже и машина с урной приехала, а их все нет.

В одиннадцать уже начали понимать, что дело не чисто. Надежда отрапортовать первыми, конечно, уже рухнула. Возникло опасение, что и ста процентов не будет.

Полдвенадцатого прибежала запыхавшаяся Аля, торопливо опустила бюллетень.

– Вот дурак, не хочет голосовать, – пожаловалась она, – и меня не пускал. А я говорю: люди ждут, им ведь тоже домой охота. А он: скажи, что не приду, пусть идут домой.

Обеспокоенный парторг, председатель комиссии и председатель райкома совещались, что делать.

– Черт с ним, не идет и не надо, – говорил председатель комиссии. – Много чести будет за каждым ходить.

Но парторгу сильно не хотелось, чтобы в его коллективе случился такой позорный факт, и он не соглашался.

-Надо все же выяснить, в чем причина, что это за демонстрация. Мы же с ним не беседовали.

Председатель райкома поддержал:

– Верно, верно. Давайте, пошлем к нему агитатора. Это ведь его святая обязанность.

Агитатором на том участке оказалась Катя Кравцова, воспитательница детсада. Изобразив на лице гримаску ужаса, она отправилась.

Через полчаса поступило донесение:

– Он сказал: пускай сам парторг идет, а с вами, вшивиками, я и разговаривать не буду.

Парторг покраснел. Мнения опять разделились.

– Это же шантаж!.. Неужели потакать?.. Нахал!.

Но желание иметь сто процентов победило. Отправились втроем.

Анисьина избушка с покосившимися косяками и выщербленным полом уж больно была неприглядная. Пахло псиной и рыбой. Борис сидел босой, лохматый, мял выделанную шкуру. Парторг начал вежливо:

– В чем дело, Борис Николаевич? Почему вы не хотите голосовать?

– Без меня обойдетесь, – буркнул Борис.

– Вы что – против советской власти? – несколько повысил голос председатель райкома.

– На хрен мне такая власть. Посмотрите, как я живу.

– Почему заявление не подаете, что вам нужна квартира? – вмешался председатель комиссии, он же председатель рабочкома.

– А вы что, сами не видите?

– Дитя не плачет – мать не разумеет. Мы считали, что вы довольны своими жилищными условиями, – возразил председатель. – За этот год три заявления удовлетворили, десять еще лежит. А от вас заявления не было.

– Вам, значит, главное – бумажка?

Парторг добавил:

– Вы требовали парторга – я пришел, не погордился. Вы свою претензию высказали, оказывается, она необоснованная. Немедленно квартиры мы вам дать не можем, напишите заявление, при первой возможности дадим.

– Догоните, да еще раз дадите, – сгрубил Борис больше для того, что бы не казаться побежденным.

– Ну, пошли, товарищи, – сказал представитель. – Чего его уговаривать, сам не маленький. А советская власть и без его голоса проживет.

И пошли.

– Иди, дурак, голосуй, а то закроют, – не отставала Аля. – Строит чего-то из себя…

Борис сидел, сидел…

– Ну, давай не то рубаху чистую…

Через полчаса Борис в чистой рубахе и негнущемся костюме явился на избирательный участок, и, ни на кого не глядя, проголосовал.

А через месяц совершенно неожиданно освободилась одна квартира. Никто не успел оглянуться, как Борис самовольно её занял. В рабочкоме, в парткоме поднялся шум: самоуправство, выселить, проучить… Однако связываться никому не хотелось, и в конце концов решили: чёрт с ним, пусть живет…

Поиск по сайту: