Глава 14. Запоздалые раздумья и сожаления

Запоздалые раздумья и сожаления.

Таких мам, как у Игоря Скородумова, на свете встречается немного. Она не очень учёная – два курса сельхозтехникума. Вышла замуж, родился ребёнок, и бросила учебу. И никогда не жалела. Не бог весть как привлекало её сельское хозяйство, просто надо было куда-то поступать, вот и поступила. Оказалось, что и без диплома можно жить. Работала то почтальоном, то хлебовозом-кольцевиком, то учетчицей и, как и Игорь, любила читать книжки. Поэтому у них в доме не было стерильной чистоты, не мечтали о коврах и полированной мебели, зато и Игоревы приятели, и Маринкины подружки смело шли к ним. Мать всех встречала радушно и весело. С собственными была не чересчур строга, не требовала одних пятёрок, а когда они подросли, и особенно, когда отец надолго заболел, стала с ними во всём советоваться. Дружелюбие и взаимное доверие царствовало в их доме.

Собой Людмила Скородумова была не сказать. что так уж хороша, но молода, довольно пышна телом, и это затрудняло ей жизнь. Многие мужчины считали, что она очень страдает без мужа, и готовы были помочь. Другие, откровенно наглые, видели в ней бесхозное имущество, которым не грех воспользоваться. И хотя ей удавалось отбиться от всех, но сплетни, наподобие той, что услышал Игорь, кружили вокруг её имени.

Особенно неприятно было то, что одним из преследователей был сам управляющий первой фермой, красивый и сильный казах Жаныбек Байдалинов. Это был вообще-то, по мнению всех, правильный мужик. Хозяйство вёл уверенно, послаблений не делал, не пил. Сам хорошо знал технику и не гнушался в случае необходимости поработать за тракториста или за оператора на дойке. Понимал, что людям надо заработать, вовремя накосить себе сена, и шёл в этом навстречу. Недостатков же у него было два.

Во-первых, он был горяч и иногда несдержан на руку. Например, не так давно побил Ивана Локтева, тракториста. И хотя многим было не по себе, когда немолодой уже Локтев растирал по лицу кровавые сопли и пьяные слёзы, но никто не вступился и не пожаловался на Байдалинова. Потому что мучились без грейферного погрузчика, изломанного Локтевым, силос вручную грузили. И вот, когда погрузчик был, наконец отремонтирован, пьяный Локтев перевернулся на нём при съезде в силосную траншею и вторично вывел его из строя. Ну, тут, Байдалинов и дал волю рукам. Конечно, Ивана Локтева следовало после такого дела совсем не подпускать к технике, но что поделаешь, если некому работать и трактора стоят без трактористов…

Вторым недостатком Байдалинова было то, что ему явно надоела его собственная косолапенькая Гульямал – Гуля, и его тянуло к другим, ему не принадлежащим, но часто подвластным. Это в общем-то никто и за недостаток не считал. Всё строилось на основе добровольности, и некоторые женщины – одиночки были даже очень довольны. Однако Людмиле Стародумовой пришлось туго. И когда Байдалинов как-то раз догнал её на своей машине в глухом месте (том самом, где Дуська-Седая когда-то встретила дезертира), она бросила лошадь с ходком и едва убежала от него по пахоте на звук работающего за перелеском трактора, а на другой день категорически отказалась быть учетчицей. Она знала, что Байдалинова ценят и не снимут, про неё же начнут ещё больше болтать, поэтому никому ничего не сказала. Однако она лишилась лошади, которая её хорошо выручила в дни покоса, Байдалинов же упорно не ставил её дояркой, где можно было заработать, ни в ясли или в столовую, где работа была хоть и не денежная, но полегче и постоянная, а всё только на разные работы.

Ничего этого не знали ни муж, ни Игорь.

Не всякая мать стерпела бы от сына такое оскорбление, у большинства не обошлось бы без затрещин и матюков, но Людмила поняла, что с сыном неладно, тем более, что Маринка успела рассказать ей про «демонстрацию» С неожиданным спокойствием Людмила заставила его раздеться, властно, но мягко напоила валерианкой и уложила на диван. И сама села рядом, поглаживала его вздрагивающую спину и приговаривая успокоительно и ласково:

– Ну, поплачь, поплачь, сынок, это ничего, это не стыдно, тебе легче будет… Я на тебя не рассердилась, не думай… Это тебе люди наговорили про меня, это ты просто разнервничался. Ничего, всё будет хорошо, папу скоро отпустят, ему уже гораздо лучше, сказали: ещё три месяца…

В конце концов Игорь успокоился, и, изредка всхлыпывая, рассказал матери всё: и как они шли, и про Капитолину, и про Хариных, и как выгнала их Анна Павловна Кравцова Только про Халому и Славку ничего не сказал, просто они никакого отношения к делу не имели, он уже и забыл про них. Молча слушала его мать и удивлялась, что он, развитой и начитанный, не испорченный плохими примерами, всегда ей во всём помогавший, – и вдруг оказался лишенным какого-то важного чутья, тупо глух к народному горю, неразборчив в поступках. А она-то думала: как хорошо, что он много читает, хорошие книжки научат его правильно понимать и чувствовать. Нет, видимо, этого мало, он эти книжки просто глотал, не переваривая, лишь бы узнать, чем кончится… А они с мужем так мало беседовали с ним! Да и между собой-то: всё только про сено, да про дрова, иногда про кино. Почему так редко рассказывал муж, как они всей деревней скрывались от фашистов на болоте? Конечно, он тогда маленький был, мало и плохо понимал… Но почему они так снисходительно – пренебрежительно относились к бабке, его матери, вынесшей все эти военные муки на своих плечах? Нет, они её не обижали, просто всерьёз не принимали, потому что она частенько заговаривалась, они не слушали её путаные речи, когда она силилась что-то рассказать, теребя запон скособоченными от ревматизма пальцами – не от того ли болота памятка? «Ешьте, мама, ешьте!» – помогали удержать стакан молока в дрожащих руках, а слушать не слушали.

И тётю Мотю хорошо принимали, когда она однажды приезжала. Она была такая странная и смешная, совсем неграмотная. Игоря и Маринку ежеминутно гладила по головкам – своих детей у неё не было – и умилялась. Старались угостить получше, а расспрашивать – не расспрашивали. Игорь же с Маринкой убегали за огород и там передразнивали, как она говорит, повторяли «Тётя Мотя, куда прёте?» – и хохотали от души. А ведь она их отцу, своему брату, жизнь спасла…

И пытаясь хоть немного возместить эти пробелы в воспитании сына, Людмила начала беспорядочно вспоминать и рассказывать ему отдельные факты и подробности, которые запали ей в память из коротких рассказов мужа. Вспоминала и собственное горькое детство, хоть и не под бомбами, но голодное и холодное, в тесноте и обиде, с чужими отцами, с водкой и скандалами. Как рада была она, когда кончила семилетку и смогла поступить в техникум, как торопилась уйти из дома в общежитие!

Игорь слушал молча, потом сказал:

– Мам, давай, уедем отсюда…

– Уедем, сынок, уедем, только отца надо дождаться.

Игорь уснул, не слышал суматохи из-за ночного пожара. Утром встал бледный, но решительный. Он готовился полностью принять на себя всю тяжесть возмездия. Комсомол, в который он вступил так легко и бездумно, беспокоясь лишь о том, какие вопросы будут задавать в райкоме, теперь казался дорогим и нужным ему.

Поиск по сайту: