Публичная дискуссия

Для того чтобы сопоставить разные представления о модернизации, мы вводим для упрощения (двухмерную) систему координат. Несомненно, это лишает нас возможности учесть массу нюансов, но для старта работы это приемлемо.

Первая ось образуется противопоставлением «самобытной» и «западной» версий модернизации. Мы исходим из того, что при всех различиях, модернизация в «западном» смысле слова (в данном случае имеется в виду именно концепция, а не многообразие практик строительства модернизированных обществ) состоит в приверженности рыночной экономике, рационализму, сциентизму, идеям социального равенства, повышения автономии человека и так далее[89]. В дальнейшем мы будем использовать словосочетание западный подход для обозначения парадигмы общественного развития, предполагающей в качестве ориентира обозначенный выше комплекс черт. При этом мы обращаем внимание на то, что внутри этого подхода существует дискуссия по поводу того, какая из сфер общества должна быть выбрана в качестве приоритетной (экономика vs. политика, например), и какой стиль внедрения новшеств («сверху» или «снизу») должен быть избран в современной России.

Критика «западного подхода» обычно сводится к тому, что в него встроена установка на некий «универсальный» («западный», «либерально-секулярный», «компрадорский») стандарт, на допущение возможности и необходимости копирования чужого опыта. Стоит заметить, что мы не обнаружили экспертов либерального склада, которые отрицали бы значение пройденного пути (имперского, советского, постсоветского) или говорили, что возможно прямое «копирование» западных институтов или культурных моделей. Напротив, все говорят о поиске собственного (странового) решения модернизационной проблемы, а «Запад» (институты, ценности) если и выбирается, то только в качестве ориентира, а не лекала. Такой ориентир присутствует и в «суверенных» версиях (как «социалистическую» видят сталинскую модернизацию коммунисты[90], в основании «суверенной модернизации» лежит идеологический конструкт «Третьего Рима»[91]. Ниже мы постараемся представить разнообразие «самобытных» точек зрения, общей чертой которых является отказ от западного подхода (ориентации на соответствующий набор параметров общественного развития) как приемлемый для России.

Другая ось координат отсылает к Дэвиду Эптеру, который в своей работе «Политика модернизации» (1965) описал два классических стиля внедрения новшеств – плюралистический («секулярно-либертанский») и мобилизационный («духовно-коллективистский»). В основе первой парадигмы лежат компромисс и рассредоточение власти, в то время как второй присущи персонифицированное руководство, политическая нетерпимость и доминирование массовой партии[92]. Евгений Ясин предложил свой вариант:

«[Можно выделить] модернизацию сверху, на основе инициатив государства и под его контролем, стало быть, со ставкой на бюрократию, с опорой на авторитарный режим. […И] модернизацию снизу, на основе инициатив бизнеса и гражданского общества, стало быть, со ставкой на экономическую и политическую конкуренцию, на демократизацию, на преобразование в течение исторически короткого срока национальной культуры в сторону более продуктивных институтов и ценностей – демократическая модернизация»[93].

Многие подходы, отнесенные нами к «мобилизационному» типу, используют риторику «запроса населения»[94]. Однако под запросом имеется в виду «потребность в сильной руке», то есть отказ от инициативы, демократической гражданственности.

Таблица 1.

Несомненно, представленная типология не отражает всего многообразия подходов и идей. Так, например, в эту схему оказалось невозможным вписать консервативную модернизацию (об этом ниже). Мы склонны рассматривать эту систему координат как рабочий инструмент, пригодный для проведения первичного анализа.

Общие допущения

Большинство участников дискуссии, независимо от высказываемой позиции склонны разделять некоторые общие допущения:

а) модернизация пока не началась (исключение, вероятно, составляют сторонники официальной версии «консервативной модернизации»);

б) продолжать двигаться по «инерционной траектории» неприемлемо.

Вот некоторые цитаты:

«У России нет лишнего времени на модернизацию. Как и в 20-30-е годы прошлого века, мы снова стоим перед необходимостью в кратчайший срок преодолеть отставание. Только так можно спасти [страну] от распада и вновь занять рубежи, завоеванные великим подвигом советского народа»[95].

«Сегодня Россия стоит перед вызовом, от ответа на который зависит ее судьба: быть процветающей страной или еще больше отстать и остаться на периферии мирового развития. Единственным адекватным ответом на поставленный таким образом вопрос является инновационная экономика, [которая] особенно требовательна к культурной среде, науке, образованию, свободе творчества, предпринимательства, развитию не только интеллекта и креативности, но и способности успешно внедрять инновации в условиях рыночной экономики. Для России подобное означает неизбежность серьезных институциональных реформ, преодоления культурного барьера»[96].

«В настоящее время на повестке дня стоит не только задача сохранения государства, но и его технологический прорыв и возвращение в клуб держав, имеющих решающий голос в мире – это одна из ключевых целей национальной модернизации, провозглашенной президентом Д. Медведевым. Собственно, такой прорыв и является условием сохранения суверенитета России и достижения достойного уровня жизни всех ее граждан»[97].

«...нынешняя попытка решения вековых российских проблем может оказаться последней: сверхдинамичная цивилизация делает отставания необратимыми»[98].

Вместе с тем, эксперты предостерегают от рассмотрения модернизации, как «естественного пути развития России»[99]:

«У каждого общества, на какой бы принципиальной исторической развилке оно не находилось, есть возможность выбора. Альтернативой модернизации является медленный упадок по мере исчерпания природных ресурсов или сокращения глобального спроса на них – и такую альтернативу избрали многие страны мира, в основном в Африке и Латинской Америке. […] Беспокоит порождаемая в обществе иллюзия: если модернизации нет альтернативы, она наверняка случится, а если так, обсуждать ее необходимость или дискутировать по поводу оптимальных путей ее осуществления просто-таки нет необходимости. На мой взгляд, любое утверждение безальтернативности открывающегося пути – гарантия того, что на деле развитие пойдет по иному сценарию»[100].

«Если в очередной раз в России прервется модернизация, страна не погибнет, не погрязнет в пучине, не рухнет в страшных муках, мне так кажется. А что будет-то? Будет страшно скучная страна»[101].

Далее перечислим основные дискуссионные позиции.

1. Россия объективно нуждается в модернизации (переходе от экспортно-сырьевой к инновационной модели экономики), но большинство российского общества пока не готово ее воспринять:

«…значительная часть населения хотела бы жить лучше, но не желает перемен, опасается их, особенно если они заставляют как-то менять образ жизни, предпринимать какие-то усилия»[102].

Экономическая практика всех последних лет показывает, что и российский бизнес к инновациям явно не стремится. Вот лишь несколько цитат:

«[Причина «пробуксовки» модернизации – это] инерционное мышление весьма влиятельных кругов, которые уповают на то, что основные импортеры нефти постепенно выходят из рецессии, и цены на нефть удержатся на самом высоком уровне»[103].

«Создано бизнес-сообщество, имеющее ярко выраженный “присваивающий” характер и враждебное инновациям по природе. […] Разрушена основа основ здоровой экономики – этика честного и упорного труда. Утрачена его ценность»[104].

2. Цикличность и незаконченность российской модернизации.

Перед Россией не стоит задачи перехода от традиционного общества к современному. Этот переход во многом произошел, страна прошла фазу индустриализации, что создает специфическую, не похожую на другие страны ситуацию:

«Использование модели догоняющего развития для нее [России] закрыто. Россия уже прошла фазу индустриализации и урбанизации. Правда, не очень удачно, но ресурс израсходован. […] Для нас, как и для нее [Европы], остается только инновационная модель развития»[105].

«Россия – это поезд, который вышел из пункта А 300 лет тому назад [из традиционного общества] и никак не прибудет в пункт Б. Что это означает? Что у нас все это время продолжается модернизация? Вроде бы, нет. Она то идет, то прекращается. Причем, если говорить о традиционном обществе, то его, пожалуй, уже и не осталось. Традиционное общество – вещь довольно легко определимая, потому что у традиционного общества жизнь происходит по обычаям, где дети стремятся жить так, как жили отцы. Вот это общество у нас, если где-то и сохранилось, то только в некоторых точках Северного Кавказа, ну, может быть, еще пара мест найдется, но их очень мало. В целом, страна от традиционного общества ушла. А куда вышла?»[106]

3. «Неорганичность» российской модернизации [107].

Модернизация рассматривается как реакция элит на внешние вызовы, как (искренняя или показная) озабоченность долгосрочными перспективами развития общества. Соответственно ставятся вопросы: встретит ли предложение, спущенное «сверху», спрос «снизу» (проблема субъектов модернизации); готово ли российское общество к модернизации? (проблема спроса на модернизацию); приемлем ли для России западный путь модернизации (проблема самоидентификации, выбора ориентира и стиля отношений с ним)?

4. Множественность путей модернизации, невозможность имплантации западных институтов, отсутствие универсального образца.

«Путей в будущее может быть столько же, сколько крупных цивилизаций мы в состоянии насчитать. Модернизируясь, незападные общества, вероятно, будут в той или иной мере пользоваться опытом Запада, но усвоение этого опыта будет происходить на собственной почве. [...] Модернизация может быть только своей или ее не будет вовсе»[108].

Допущение, что модернизация в России может быть «не своей» актуализирует разговоры о «роли Запада» и зачастую приводит к отрицанию возможности использования «западного» опыта на том основании, что это опыт «чужой». Движение в сторону выработанных в «западной» академической и политической мысли «стандартов» современного общества рассматриваются как следование навязываемому извне предписанию[109].

Сторонники принципиально разных подходов озабочены поиском «национальной формулы модернизации». Одни полагают, что такая формула станет ответом на вопрос «Какова миссия России как государства и уникальной общности народов?»[110], другие – что необходимо отказаться от размышления о будущем в категориях «миссии».

5. Проводя реформы, необходимо учитывать «культурное своеобразие».

«...В планируемые процессы вмешивается неучтенное обстоятельство, а именно культура, или национальный менталитет, выражающийся в веками накатанных, привычных моделях поведения, в основе которых лежат неосознаваемые и потому особенно прочные (и трудные для анализа) культурные ценности и представления»[111].

Возникает вопрос, который решается на уровне общих рассуждений или адресуется социологам:

«Насколько российская культура совместима с идеей модернизации? Не требует ли она кардинального отхода от национального менталитета? […] Какие качества россиян надо учитывать?»[112]

Большинство экспертов рассматривают модернизацию как социально-культурный феномен. Но смысл, вкладываемый в понятие культуры, в контексте обсуждения темы модернизации принципиально различается: «базовые культурные ценности», отсылающие к «цивилизационным особенностям», и/или контекстуально обусловленные «организационно-экономические и социокультурные условия нововведения». Зачастую одни и те же авторы используют понятие в двух смыслах, не слишком рефлексируя по этому поводу. Первый подход (с характерным акцентом на кросс-культурные исследования и макросоциологические подходы) является явно доминирующим. Возможно, из-за этого часть участников дискуссии отказывается говорить о модернизации в категории «культурных особенностей»[113].

Владислав Иноземцев, доказывающий необходимость «инициативно-мобилизационного пути»[114], артикулирует «крайнюю тревогу» в связи с усилением «стремления оценить перспективы модернизации сквозь призму социально-культурных особенностей страны и ее истории». С его точки зрения, рассмотрение модернизации как «ценностного феномена» тяготеет к «охранительству», а «модернизация – антипод любому виду “охранительства”»:

«Модернизация – это масштабный социальный инжиниринг, за который не стоит приниматься радетелям самобытности и особости. […]

Россия сегодня находится в двойственной ситуации. Модернизация, которая ей требуется, предполагает сильное государство (которое отчасти сложилось в последние годы), но, в то же время, требует пересмотра его экономических основ и его зацикленности на извлечении ренты из эксплуатации природных ресурсов. Для нее необходимы большие экономические свободы и открытость (попытка создать которые была предпринята в 1990-е годы), но она не может быть осуществлена в отсутствие четкого плана и направляющей роли элит. Поиск модернизационных рецептов в еще более ранних периодах российской истории – попытки технологического прорыва 1960-х годов, сталинской индустриализации 1930-х или ускоренного развития имперской России конца XIX века – вряд ли принесет результат ввиду существенных отличий сегодняшних экономических и политических реалий от ранее существовавших условий. Поэтому у нас остается единственная опция: беспристрастно изучать опыт тех, кто осуществил успешные модернизации в ХХ веке, всемерно перенимать его положительные черты и постоянно помнить, что в мире есть много “неразвивающихся” стран, история которых образно показывает все богатство существующих у модернизации альтернатив»[115].

Относительное единодушие в постановке проблемы «культурной специфики», однако, не означает согласия в вопросе выбора способов ее решения. Сильно упрощая, можно сказать, что на одном полюсе находятся те, кто полагает, что такая «специфика» создает для реформ культурные барьеры, которые необходимо и возможно преодолевать. Они критикуют сторонников той точки зрения, что «такова наша ментальность, ничего западного здесь не приживется, у России особый путь»[116], предлагая произвести демонтаж или превратить барьеры в ресурсы движения к прежней (ориентированной на Запад) цели.

Другие рассматривают такие столкновения как доказательство необходимости переопределения направления движения, возвращения на «свой собственный путь». Предполагается, что на этом пути («национальные», «цивилизационные») культурные барьеры отсутствуют по определению[117]. Иными словами, если культурные барьеры и возникают, то только из-за того, что проводимые реформы не соответствуют «характеру»/«миссии» России, а «неприятие народом» реформ необходимо рассматривать как доказательство ложности избранного (либерально-секулярного, неолиберального, западного пути). В результате должно произойти принципиальное переопределение цели, смена ориентира с универсалистского/западного на «свой»: «социалистический», «суверенный» или «консервативный»[118].

Третий вариант обращения с самобытностью и модернизацией исходит из того, что задача «инновации» противоположна «органике» всех исторически известных российских модернизаций, «русская система» поражена «смертельным недугом», который определяет «слабость, болезненность России как исторического сообщества, как определенного типа культуры». В результате, успех модернизации (в западном смысле) может быть связан только с отказом от русской культурной парадигмы: «имперского русского сознания и прежде всего его сердцевины – глобального теократического проекта с идеей провиденциалистской избранности и мировой миссии России»[119]. То, что православные эксперты[120] считают ресурсом «суверенной модернизации» здесь считается смертельной угрозой:

«Менять надо не только правительство Путина и даже не только путинский режим, а вместе с ними надо преодолевать глубинные социокультурные основания российской цивилизации, менять надо ее парадигму. [...] Россия упустила все исторические шансы модернизации. […] Фундаментальным тормозом возможной модернизации выступает сохраняющийся на протяжении веков разрыв между властью и подвластными. Архаическому или постархаическому по своим ментальным основаниям подвластному может соответствовать лишь феодальная общинно-самодержавная диковатая власть. […] Как социокультурное и геополитическое целое Россия не трансформируема и, соответственно, не модернизируема»[121].

6. В обществе отсутствует консенсус по поводу целей и задач модернизации.

Политическая дискуссия вокруг модернизации представляет собой очередной шаг в пути поиска лозунга, способного обеспечить общественный консенсус[122].

«Создавшаяся ситуация требует активизировать работу по формулированию консенсусной идеологии и базовых ценностей российской государственности и российского общества. Ассоциация православных экспертов ставит своей задачей заменить идеологические “разброд и шатание” продуктивной дискуссией и предлагает к обсуждению собственные идеи о миссии Российского государства и путях его дальнейшего развития. [...] Российская нация до сих пор пребывает в состоянии ценностной и идеологической шизофрении. Не создано ни новой российской идентичности, ни новой российской идеологии»[123].

Призыв об отказе от идеологического «разброда и шатания» звучит и из лагеря либералов[124]. Признание того, что общественный консенсус не сложился, подталкивает одних авторов к выбору (по крайней мере, на первое время) авторитарного варианта модернизации (см. далее блоки 1, 2). Другие ищут основания для нового общественного договора (консенсуса), тестируют прежний опыт, неформальные правила на возможность их производительного использования в модернизационном процессе (блок 3), изучаю возможности консервативной модернизации (блок 4).

Блок 1: «Запад» + модернизация сверху

В докладе «Инновационное развитие – основа модернизации экономики России» роль (национальной) культурной специфики не тематизируется, к ней не отсылает описание «национальной инновационной системы»[125], риторика «российской специфики» не возникает и при описании существующих проблем[126]. По мнению одного из авторов (Анатолий Чубайс), экономические реформы могут предшествовать политическим, потому что они создают тот класс, которому нужны политические преобразования в принципе и демократия в особенности. В то же время в своем блоге он говорит о культурных традициях, которые надеется воссоздать в модернизованной России. По мнению Ильи Кукулина, «в первую очередь это традиция советского «шестидесятничества»:

«[Исторический прецедент, который] повлиял на представления Чубайса о модернизации, – это советская реформа фундаментальной и прикладной науки 1950-1960-х годов. Именно тогда была произведена реорганизация исследовательских и проектных структур, положившая начало военно-промышленному комплексу в его позднесоветском варианте: создана широкая сеть институтов, занимавшихся проблемами кибернетики, космической техники, теоретической и прикладной физики. В результате этой реорганизации в 1960-х годах возник новый общественный класс, объединивший ИТР, ученых-естественников и тех гуманитариев, которые критически относились к сталинистским идеологическим догмам. Впоследствии все эти сообщества стали социальной базой для перестройки конца 1980-х. Чубайс предполагает, что сценарий подготовки нового класса, который впоследствии станет опорой для демократических реформ, сработает в России еще раз»[127].

«Шестидесятничеством» объясняется и отказ от публичного обсуждения «подлинных ценностей»:

«…именно в этом аспекте советские шестидесятники диаметрально отличаются от западных. “Шестидесятничество” как международное явление было основано на серьезном, неинструментальном отношении к ценностям – свободы, справедливости, доверительных общественных отношений, воображения. Шестидесятники “первого мира”, при всем их различии, декларировали эти ценности открыто, в листовках, трактатах, фильмах, стихах и песнях, они стремились привлечь максимально широкие общественные круги к эмоционально окрашенному, диалогическому пониманию своих позиций. [...] Серьезность и убежденность в том, что общество можно в самом деле радикально изменить, если утверждать свои ценности, проповедовать их на улицах, в газетах, в произведениях искусства, вошли в “состав крови” лучших европейских политиков, выдвинувшихся благодаря событиям 1968 года, и не исчезли доныне, несмотря на цинизм 1970-х и последующих десятилетий»[128].

На стыке мобилизационного и западного подходов возникают версии модернизации, по-разному расставляющие акценты в вопросе приоритетности политических изменений. Они расходятся в трактовке связи между культурой, обществом и модернизацией. Одни считают, что технологическая модернизация «силою вещей» вызовет перестройку публичного пространства и политической сферы[129], другие придерживаются прямо противоположной точки зрения[130], полагая, что без предварительных изменений в обществе и политическом устройстве никаких радикальных изменений в методах хозяйствования ждать не приходится. Владислав Иноземцев, предлагая «инициативно-мобилизационный путь»[131], Виктор Красильников, настаивающий на «авторитарной модернизации», полагают, что таковая возможна только при условии наличия у российской власти политической воли к собственному изменению[132], а не на основе «консервирования» существующего порядка вещей.

Блок 2: Самобытность + модернизация сверху

Сторонники «самобытности» настаивают на том, что: западная парадигма неприемлема для России, следование ей ведет страну в тупик, к зависимому положению. Они отрицают одно или несколько измерений «западного» ориентира: антирыночные взгляды – КПРФ, антисекулярные – православные эксперты. России должна явить пример всему остальному миру или спасти его от окончательного (духовного, нравственного, физического) разрушения. В этом случае, следование «чужим образцам» принципиально невозможно. Образец должен быть «своим», он должен быть найден в более или менее далеком прошлом. Другими общими чертами являются:

· враждебное отношение к «либерализму» в целом и «либеральным рыночным реформам», в частности;

· государственничество/державничество и мобилизационный тип модернизации (в частности, как успешная оценивается сталинская модернизация[133]);

· «талантливый русский народ», потенциал которого нарушен политическими режимами, «тоталитарно-секулярными» и «коммунистическим» или «либеральным»;

· патриотическое охранительство, противопоставляемое «консерватизму» «людей с компрадорским мышлением»;

· необходимость опоры на ценности коллективизма и патриотизма, воплотить цивилизационную миссию России.

Далее представлен набор цитат, которые позволят поверхностно познакомиться с содержанием идей и аргументов, присутствующих в концепциях «суверенной модернизации».

1. Суверенная модернизация. «Модернизация без опоры на православную традицию – это не модернизация, а десуверенизация»[134]. Мир представляется пространством борьбы геополитических проектов («панамериканского», «панисламского», «секулярного» (европейского)). В этом контексте задача России состоит в том, чтобы сохранить «геополитическую субъектность», а это оказывается возможным лишь на пути реализации собственного геополитического проекта:

«Успешные и агрессивные геополитические проекты панисламский проект, и неоконфуцианский китайский, и неоконсервативный протестантский панамериканский. […] Все эти проекты претендуют на геополитическое лидерство или, как минимум, на преобладающее влияние в своих макрорегионах. Россия обречена подчиниться одному из них, если не заявит миру свой собственный геополитический мегапроект. Этот проект должен органично и логично вытекать из ее идентичности. Таким проектом может быть только проект православного “Третьего Рима”».

«Только в пространстве православного мира Россия объективно несет лидирующие, “столичные” функции. […] Миссия Третьего Рима – это не только предназначенная свыше миссия России, но и миссия органичная, естественная. Но главное – только миссия Третьего Рима дает России твердое обоснование ее претензий на сохранение как минимум высокой роли в мире, а в идеале – на возвращение себе позиций мирового лидера».

Оппоненты: «экстремистские идеологии», «радикальный либерализм», «ультралиберальная антигосударственная оппозиция», пытающаяся «представить модернизационный процесс в качестве демонтажа геополитических национальных интересов России», проповедующая «секулярно-тоталитарную идеологию» и заявляющая «о принципиальной неспособности народа России к модернизации и первобытном уровне его социальной организации».

«От представителей “ультралиберального” лагеря можно услышать и обвинение народа России в недееспособности и невосприимчивости к модернизации. Да, мы констатируем – наш народ испытывает серьезные социальные проблемы – падение образовательного и нравственного уровня, кризис инициативы и ответственности, демографическое вырождение, являющееся угрозой самому существованию нашей страны. Однако мы связываем эти явления как с последствиями атеизации советского периода, так и с фактическим ограблением населения и закрытием социальных лифтов в 90-е годы XX века. Активная миссионерская политика Церкви не просто поднимет народ с колен, но и воспитает в нем творческую инициативу, ибо Церковь исповедует учение о свободе и нравственной ответственности. Следовательно, претензии ультралибералов к “неспособному народу” – это антимодернизационные претензии. Совместная задача Церкви, общества и государства – вовлечь все живые и активные силы народа в великое дело возрождения нашей страны во всех ее областях».

Европа:

«Сегодня мы наблюдаем новый секулярный геополитический проект – ультралиберальный. Фактически, именно ультралиберальный проект стал неофициальной идеологией Европейского союза. Во главу угла этого проекта ставится оторванные от породившей их христианской этики трактовки прав человека, а также принципов толерантности. Между тем, несмотря на текущее экономическое благополучие в странах-лидерах ЕС, этот проект уже на наших глазах создает для Европы серьезные угрозы для ее будущего. Мы наблюдаем как наступление признаков нового тоталитаризма (принуждение к абсурдной политкорректности, агрессивная пропаганда половых извращений, ограничения свободы слова, печати и научной мысли), так и поглощение Европы инородными геополитическими проектами – прежде всего, панисламским».

Негативная оценка 1980-1990-х годов. Идеологическое господство «лиц с компрадорским мышлением, выступавших против национальных интересов России и не считавших ее геополитическую субъектность ценностью», способствовало «втягиванию» России в «чужие» геополитические проекты.

Позитивная оценка тенденций 2000-х. Повышение престижа государства и государственной власти в 2000-е годы («…ставшее возможным в результате политики президента Владимира Путина, и, как следствие, возвращение патриотической политической мысли в ведущие СМИ и на экраны телевизоров, воодушевило многих людей»), но пока явно недостаточное.

Селективное «патриотическое охранительство»:

«Охранять и консервировать необходимо только базисные, фундаментальные основы Российской государственности, такие как суверенитет, геополитическая субъектность, безальтернативность духовного выбора русских, сделанного в 988 году, единство и неделимость России, права и свободы ее граждан. А вот “надстроечные” структуры – экономика и конкретные административные структуры – должны изменяться настолько быстро и радикально, насколько этого требуют стоящие перед страной стратегические задачи».

Государственничество, на основе осознанного принятия политическими элитами и обществом идеологии «Третьего Рима» («объективного, универсального и самого правильного обоснования российской государственности»), в основе которого лежит принцип «с имфонии»[135] и значительная роль отводится «народу»:

«Вовлечение большинства народа в процесс национальной модернизации – это альтернатива принципу “номенклатурности”, шаг к качественному оздоровлению правящего политического и экономического классов, к их преображению в социальный слой, осознающий делом своей жизни служение России, ее интересам и ее народу».

Центральное положение РПЦ.

«Церковь в России – “Третьем Риме” должна стать “фабрикой смыслов”, центром их формирования, а также ключевым институтом гражданского общества. Закономерно и правильно, что Церковь высказывает свою позицию по всем актуальным вопросам государственной и общественной жизни».

«Церковь, являясь, как верят ее чада, столпом и утверждением Истины, говорит о смысле жизни каждого человека, человеческого общества и таких его организованных форм, как государство. Православие имеет “особые права” на Россию, ибо благодаря православным миссионерам русские обрели письменный язык, национальное самосознание, государственность, историческую науку и литературу. Ибо крещение Руси привело к появлению единой религии и идентичности у конгломерата восточнославянских племен, которые, собственно, и стали называться русскими, что было закреплено первыми русскими хроникерами...»

«Именно русская Церковь спасла само существование русского народа...»

Русский народ:

«[В отличие от оппонентов], для кого российский “человеческий материал” – это “помеха модернизации”, мы считаем, что талантливый русский народ, создавший великую культуру и науку, является главным союзником модернизации. Его потенциал огромен. Поэтому для успеха национальной модернизации необходима реализация проекта “невод” – поиска и рекрутизации всех, кто способен мыслить и действовать, в какой части социума и российской территории не находились бы эти люди. Поэтому национальный бизнес должен обеспечить тотальный поиск “Ломоносовых” на всем географическом и социальном пространстве русского мира. Это напрямую касается реализации принципа справедливости в его аспекте предоставления равных возможностей».

2. Социалистическая модернизация. «Жизнь показала, что модернизация в России в рамках рыночного капитализма невозможна. Стране нужна социалистическая модернизация, […] которая обеспечит благосостояние всех граждан России и возрождение ее державной мощи»[136].

СССР как ориентир:

«Вся история СССР – пример мощного инновационного развития при одновременном подъеме духовной сферы – образования, науки, культуры, здравоохранения, спорта».

Сталинская модель модернизации:

«У социалистической модернизации была мощная опора в обществе, поскольку руководство СССР гораздо лучше нынешней власти понимало нужды и чаяния народа. Сталин сознавал, что никакая власть в России не удержится, если не обеспечит единства государственных и народных интересов. Задачи социалистической модернизации были близки и понятны каждому гражданину СССР. […] В годы первых пятилеток – это не просто новые заводы и города, электростанции и железные дороги. Это – невиданный духовный подъем строителей нового общества, воспринимавших поставленные цели как свое личное дело. По оценке Сталина, главной силой исторических побед была “активность и самоотверженность, энтузиазм и инициатива миллионных масс рабочих и колхозников, развившими вместе с инженерно-техническими силами колоссальную энергию…” Вот подлинная, народная основа для успешной модернизации страны».

Отказ от рыночной экономики:

«Жизнь показала, что модернизация в России в рамках рыночного капитализма невозможна. Стране нужна социалистическая модернизация».

«Глобализация по-американски провалилась. Спекулятивный капитализм не может решить ни одной серьезной проблемы, стоящей перед человечеством. […] Отказ от этой модели – главное условие выживания нашей державы. […] Либеральный капитализм смертелен для России. Ей требуется модернизация на базе новой политики, основанной не только на достижениях науки и техники, но и на принципах патриотизма, справедливости и коллективизма. А это несовместимо с нынешней чиновничье-олигархической системой. [...] Правительство России продолжает фанатично держаться за дряхлые принципы первобытного капитализма, сохраняя религиозную веру во всемогущество «свободного рынка». [...] Те, кто не желают признавать разрушительный характер этой системы, по сути, препятствуют развитию России, способствуют ее уничтожению».

Политическая система, как тормоз модернизации

«Именно в политике нужно зачастую искать корни прогресса или, наоборот, технического и экономического застоя».

«Россия стремительно деградирует. Отсюда безучастное отношение немалой части общества к тому, что происходит со страной. Компрадорская “элита” этим с готовностью пользуется. Она не заинтересована в модернизации экономики и общественной жизни. Во-первых, потому что ее благополучие с лихвой обеспечивает модель обмена российских ресурсов на продукты чужого развития. А во-вторых, потому что новые хозяева жизни видят в духовном развитии общества угрозу неоколониальной модели управления. Нынешним обществом легче манипулировать, его легче дурачить и грабить. Власть не заинтересована в модернизации, поскольку не видит в ней практической выгоды, а видит и просто опасность».

Критика концепции «консервативной модернизации», как связанной с определенными классовыми интересами:

«Правящий класс вполне устраивает положение, когда колоссальная собственность, созданная трудом многих поколений, попала в руки кучки нуворишей, а десятки миллионов людей трудятся на них, оставаясь на грани нищеты. Нынешняя коррупционно-бюрократическая верхушка по своей природе препятствует развитию страны и губит ее».

«Либеральная» угроза модернизации:

« Мы обязаны иметь в виду и тот факт, что лозунги модернизации могут быть использованы для “либерального реванша”, ведущего к окончательному разрушению России. Такими идеями пронизан обнародованный в начале февраля доклад “Россия XXI века: образ желаемого завтра”. Его авторы – Игорь Юргенс и Евгений Гонтмахер из Института современного развития, считающегося мозговым центром либералов. Под “обновлением” либералы понимают не научный и промышленный прогресс, не улучшение жизни абсолютного большинства, а фактический демонтаж государства, подчинение России их западным покровителям».

«Народный» характер модернизации, критика «верхушечной модели модернизации»:

«Кое-кто прямо говорит, что модернизацию может провести лишь “интеллектуальное меньшинство”, в дела которого несмышленое большинство не должно вмешиваться. [...] Это нежелание учитывать мнение всего общества лишь подтверждает тот факт, что невозможно духовное единство, невозможен общенародный порыв к модернизации в стране, где разрыв между богатыми и бедными достиг невиданных размеров. Где богачи вызывающе купаются в роскоши на глазах у тех, кто прозябает в нищете, а это более 30% населения. […] У верхушечной модели модернизации нет реальной опоры в обществе. Более того, нынешняя власть, как мы уже не раз отмечали, неспособна к созиданию. Пока она проявила себя лишь в разграблении и разрушении огромного научно-технического потенциала, созданного нашим народом».

Модернизация на базе массовой мобилизации:

«Мы убеждены, что осуществить глубокую модернизацию можно, лишь мобилизовав все силы общества. Так было всегда в решающие моменты нашей истории. Только когда патриотическая энергия народа включалась в осуществление замыслов вождей, тогда страну ждал успех. Так было во времена Петра I, так было во времена индустриализации 1930-х годов. Так было в 1950-1960-t годы, когда мы первыми прорывались в космос.

Нынешняя российская верхушка хочет провести модернизацию на принципиально иной основе. Она пытается осуществить ее в интересах тончайшей правящей прослойки, на основе отказа от главных особенностей российской цивилизации, составляющих ее силу – коллективизм, справедливость, верховенство духовного над материальным».

Опора на «природный» коллективизм:

«Коллективизм вырабатывался самой природой русского общества. Нашему народу издревле приходилось вести хозяйство в исключительно суровых условиях. Это подтолкнуло крестьянина к опоре на общину. А постоянные нашествия извне сделали мощное централизованное государство условием выживания народа. Так все предыдущие века шло собирание народных сил. Сейчас идет их беспардонное разбазаривание. [...] Народные силы подрываются злобным антисоветизмом, навязыванием комплекса неполноценности русского человека. За этим кроется атака на патриотизм, преступное осквернение наших святынь, великих подвигов и побед, пропаганда презрения к России и ее истории. Стрелы этой ядовитой пропаганды нацелены, прежде всего, в молодежь, порождая у нее массовую апатию, неверие в возрождение страны».

Роль культуры:

«Возрождение России невозможно без духовного и физического развития граждан, без спасения культуры, прекращения ее коммерциализации. Мы обязаны защитить русскую цивилизацию – основу единства многонациональной России, национально-культурные и духовные традиции всех народов страны. Наша партия первой подняла русскую тему. Мы убеждены, что без русской духовности, без национальной культуры, справедливости, без дружбы народов, без опоры на тысячелетние традиции мы не сможем выбраться из нынешнего омута. Духовный взлет нации будет и прекрасной почвой для новых побед на спортивных аренах. Спасение культуры – в социализме, обеспечивающем единство народа, социальное равенство и справедливость. При социализме достигается гармония интересов человека и общества, создаются условия для развития личности, которая может обеспечить преобразование страны».

Блок 3: «Запад» + модернизация снизу

Эксперты, отнесенные к этому блоку, активно выступают против мобилизационного типа модернизации:

«Модель догоняющего развития с авторитарным режимом не подходит для решения задач современной модернизации, основанной на знаниях и инновациях»[137].

«Это мобилизационная модернизация, которую мы уже не раз проходили. Наиболее крупные, наверное, провели Петр I и Сталин. Они имеют очень похожие траектории. Какие? Рывок мобилизационными средствами – подрыв человеческого потенциала – демобилизация. Самый счастливый момент в этой траектории – “выход на дембель”, когда начальник лагеря объявляет: “Всем спасибо, все свободны”. При выходе на дембель достигаются самые приятные результаты, такие как выход в космос во времена Хрущева. Затем следуют релаксация, застой и сползание»[138].

«Я бы сказал, что кризис мобилизационно-модернизационной идеологии заложен в способе ее формирования. По-другому невозможно, когда нет внутреннего субъекта формирования ценностей – общества в форме нации»[139].

Евгений Ясин считает провалившейся попытку соединения либеральных реформ и бюрократического укрепления государства, проводившуюся с 2000 года. По его мнению, намеченные программы преобразований в сегодняшних условиях «будут иметь обратный результат»[140].

«Каждый из альтернативных вариантов требует складывания определенной целостной социально-политической структуры, способной реализовать избранную стратегию, включая экономику, политику, идеологию, правовую систему, компоненты которой поддерживали бы друг друга или, по крайней мере, были взаимно нейтральны, а не оказывались в конфликте, разрешимом только силой, авторитетом. Именно такой конфликт мы и наблюдали в последнее время. […] Конструкция “либеральные реформы и управляемая демократия” была изначально неустойчива в силу внутренней противоречивости, отсутствия целостности»[141].

Модернизация ассоциируется с формированием блока «ценностей». Так как содержание этого блока изначально неизвестно и не может быть кем-то установлено (ибо ценности должны быть признаны большинством), соответственно, необходима работа:

«Формирование гражданской нации, любой – немецкой, американской или русской – это горизонтальный процесс. Он продвигается в национальном диалоге, но каковы формы этого диалога? [...]

Национальный диалог о ценностях идет [...] через образы. Поэтому так важен разговор об истории. Прав Ренан, утверждавший, что нация есть набор ценностей и совместная гордость за историческое прошлое. [...] Другая возможная форма национального диалога – это разговор о долгосрочных целях развития[142].

«Мы не получим национальных ценностей как ценностей нации, а не имперского этноса, если нет такой площадки, где сходятся ценности разных социально-экономических групп в пестроте нижней палаты парламента»[143].

«Идея смены утвердившегося в 2000-е годы социального контракта “путинского консервативного консенсуса” или “социального контракта”: “стабильность в обмен на лояльность”»[144].

Успешность перехода к инновационной модели развития связана с повышением «до максимума деловой активности», что, в свою очередь, «упирается в [необходимость] изменения институтов и культуры»[145]. Ответ на вопросы «Чего не хватает, чтобы инновации стали действенным фактором в инновационном процессе?», «Что именно обусловливает отставание, можно ли его преодолеть, какие именно институты и элементы культуры надо менять, какие усилия и от кого для этого требуются»[146] Евгений Ясин дает в категориях дефицита социального капитала (доверия), гражданского общества (солидарности) и культурных ресурсов.

Эксперты, отнесенные к этому блоку, выступают против того, чтобы модернизация навязывалась «сверху». Александр Аузан вступает в полемику с Владиславом Сурковым[147]. Для него «неприемлемо утверждение, что в России нет и не должно быть институтов. То есть что наша страна живет и будет жить без правил (формальных и даже неформальных)»[148]. База модернизации видится им в социокультурной модернизации, осознании гражданами необходимости и возможности перемен.

«Если граждане определенных стран, определенных культур хотят жить лучше, причем у себя на родине, они должны понимать, что именно обусловливает их отставание, можно ли его преодолеть, какие именно институты и элементы культуры надо менять, какие усилия и от кого для этого требуются»[149].

Осуществляется поиск инструментов формирования осмысленного спроса на модернизацию, в частности, через изменение практик уплаты налогов:

«Мы сейчас пытаемся смоделировать такую штуку, чтобы человек мог хотя бы 1% от подоходного налога направить сам, мы начинаем искать направления, как бы на этот спрос воздействовать»[150].

Сторонники этого подхода полагают, что «мы сейчас живем без ценностей (и в этом смысле не определены, не идентифицированы как нация)», что блокирует интеграцию и решение многих социальных проблем, в частности, связанных с миграцией[151]. «Не национальные ценности, а их отсутствие составляют сейчас проблему»[152], соответственно, решение проблемы модернизации связывается с поиском следующих интегрирующих ценностей. Необходимо «пытаться положительно повлиять на процесс формирования национальных ценностей», которые, по версии Александра Аузана, связаны с «историческими свойствами этноса» и должны их уравновешивать[153]. Проблема «колеи», из которой необходимо выбраться, оказывается связана с «историческими свойствами этноса», в то время как выход из нее видится на пути формирования «ценностей»[154]. Агентами формирования таких конструкций должно стать гражданское общество, обеспечивающее согласование «ценностей/редкостей», что позволяет достичь консенсуса, необходимого в том числе для того, чтобы «ценности» были не декларацией (спущенным сверху формальным правилом), а существовали в виде неформальных институтов, обеспечивающих интеграцию общества. Для того чтобы это случилось, государство должно перестать быть ценностью.

«Для накопления доверия важны ценности. Но когда идет поиск новых ценностей, очень легко происходит подмена. Новую модель государства возводят на прежний пьедестал – то советскую власть, то демократическую. Не важно, в каком виде государство становится ценностью. Демократия – это тоже не ценность, а инструмент. Только понимая это, можно что-то сделать с развитием демократии. Как и с рынком. […]

Государство, возведенное в ценность, берет на себя формирование модернизационных ценностей – этим объясняется, почему государству удается достичь не только экстенсивных результатов такой модернизации, но и интенсивных. Ведь были же замечательные научно-технические результаты, которых достигли при Сталине. Аксиома всех экономистов в том, что креативный труд не может контролироваться. И страх смерти тут ничего не решает, – решает фактор идеологии»[155].

«Консерваторы/охранители» систематически обвиняют «либералов» в фиксации внимания на экономике и технологиях и игнорировании особенностей культуры. Косвенно эту претензию (до последнего времени) подтверждали сами «обвиняемые», которые «открыли» тему российской специфики на пути модернизации лишь в 2000-х годах. В тексте Евгения Ясина 2009 года можно обнаружить риторику «постановки проблемы». Само название «Культура и инновации. К постановке проблемы» символизируют «отставание» либералов. Их слабое («догоняющее») положение в дискуссии, в частности, выражается в том, что они (а) принимают основные базовые допущения (в частности «цивилизационный подход», выражающийся как в эссенциалистском использовании категорий «цивилизация», «этнос», так и в апелляции к теории Хантингтона, кросс-культурным исследованиям ценностей и т.п.), выработанные в (нео)консервативном политическом лагере; и (б) не дают достаточно аргументированного ответа на вопрос, почему в своих размышлениях и действиях не стоит руководствоваться идеей «особого пути». Характерным примером является высказывание Евгения Ясина:

«Многие русские национал-патриоты настаивают на том, что Россия – самостоятельная цивилизация, отличная и от Запада, и от Востока. Возможно, они правы, ибо мы во многом не похожи ни на кого. Но сегодня это имеет второстепенное значение, ибо страна сталкивается с новыми вызовами, на которые должна найти ответ. В том числе решить: относит ли она себя к какой-либо цивилизации или идет особым путем. Думаю, что при всех наших особенностях мы принадлежим к европейской цивилизации. Мы ее представляем на берегах Тихого океана. Так думает и большинство россиян»[156].

Принимая (в качестве допущения) идею, что мир разделен на «цивилизации»[157], Ясин попадает в ловушку. Он предпринимает слабую попытку критиковать «русских национал-патриотов», облаченную в форму индивидуального мнения («[я] думаю, что…»), но включаясь в игру на чужом («цивилизационном») поле, вынужден тестировать «Россию» и ее «народ» на культурную специфику, а затем рассуждать о том, как справляться с обнаруженными «культурными барьерами». Подвергая понятие «цивилизация» («культура») реификации, вкладывая в него эссенциалистский смысл, аналогичный тому, что вложен в категорию «этнос», он включается в борьбу за содержательное наполнение понятий «европейская культура». Характерная и для многих экспертов (социологов в том числе) эссенциалистская трактовка «культуры», «цивилизации», сочетается с тягой к макросоциологическим подходам в исследовании «культуры». В результате, исследовательский процесс, вместо изучения повседневных практик взаимодействия (в том числе, нерефлексируемых рутин жизни, отсутствие рефлексии над которыми зачастую и мешает нам меняться), превращается в рассуждения о среднестатистическом «россиянине»/«русском», о распределении в обществе абстрактного «доверия» и так далее.

Поиск по сайту: