Спрос на модернизацию

В исследовании, проведенном Институтом социологии РАН в 2010 году «Готово ли российское общество к модернизации?», был сделан оптимистический, расходящийся с доминирующим экспертным мнением, вывод:

«Российское общество в полной мере сохраняет тот интегральный социально-психологический импульс, который можно назвать волей к модернизации. И это проявляется [...] в общей направленности массового сознания [...] Модернизация является национальной целью, способной объединить (да и реально объединяющей) большинство россиян. И, несмотря на то что достижения современной России в плане социально-экономического развития достаточно скромны, ее граждане в целом оптимистично воспринимают перспективы модернизации»[174].

Процедура выработки такого суждения не представляется методологически корректной. Авторы, не давая аналитического определения понятию «модернизация» (ни в начале, ни в конце исследования), суммируют представления информантов, вкладывающих в понятие совершенно различный смысл. Такая процедура не позволяет понять, какую именно версию модернизации население «в целом воспринимает оптимистично». Как мы пытались показать выше, экспертное сообщество предлагает массу вариантов понимания этого феномена (и слова), взаимно исключающих друг друга.

Кроме того, как пишет Александр Аузан, «спрос – это всегда плата, совершенно не обязательно деньгами, может быть усилиями, участием, отказом от чего-то, самоограничением и так далее»[175]. Без учета готовности вложить в модернизацию собственные ресурсы исследование спроса лишено практического (но имеет политический!) смысла.

Из приводимых специалистами ИС РАН данных очевидно, что «западный вариант» не является консенсусным, причем ситуация принципиально не меняется даже в мегаполисах:

«Опыт сближения постсоветской России с Западом оказался разочаровывающим, а надежды которые возлагались на этот процесс, преувеличенными. [...] К середине 1990-х годов в массовом сознании постепенно утверждается мнение, что западный путь развития, при всех своих привлекательных сторонах, для России не подходит. В этом новом контексте культурно-историческая самобытность России интерпретируется уже не как «проклятье», а как непреходящая базовая ценность. [...] Как показал проведенный опрос, в настоящее время почти половина наших сограждан (а, более точно, около 47% наших сограждан) безусловно, согласны с тезисом о том, что России нужны не либерализм, индивидуализм и западная демократия, а чувство общности, коллективизм и жестко управляемое государство. Тех же, кто это утверждение опровергает [...] – четверть опрошенных. […]

Каждый третий [из числа жителей мегаполисов] признает западную модель универсальной, а двое из трех пополняют ряды оппонентов данной точки зрения»[176].

Единственный критерий, по которому наблюдается принципиальное расхождение в предпочтении («западный» – «самобытный») – это возраст. В «младших возрастных когортах» (до 30 лет) наблюдается предпочтение «западного» варианта (за него высказываются 41%, 31% за «самобытный»)[177]. Авторы отмечают, что «доля не определившихся в этом вопросе в целом по выборке доходит до 28%» (304), но этот факт, не заставляет их усомниться в корректности постановки вопроса.

В целом авторы описывают массовые антизападные настроения при выяснении того, «что же разделяет сегодня Россию и Запад, способствуя отчуждению россиян от западного опыта и западных ценностей?»:

«Россияне убедились, что они коренным образом расходятся с Западом в понимании модели модернизации России. Акцент на проблематику демократии, создание “благоприятного инвестиционного климата” и выращивание в России инфраструктуры лояльных к Западу НКО не пользуется сочувствием основной массы россиян. Они хотели бы совсем иного – сотрудничества в области производства знаний и технологий, но как раз к этому-то западные партнеры не проявили практически никакого интереса. В итоге за последние годы в российском обществе сложилось устойчивое мнение, что европейцы относятся к своему восточному партнеру чисто прагматически, причем в самом узком и приземленном смысле слова. Мало кто из наших респондентов полагает, что европейцев могут интересовать интеллектуальные достижения и культурный потенциал России [...] почти 60% убеждены, что европейцам нужны только российские природные ресурсы»[178].

Сама постановка вопросов и изложение результатов заставляет говорить об ангажированности авторов опроса. Использование таких фраз как «выращивание в России инфраструктуры лояльных к Западу НКО», закавычивание (ироническое?) «благоприятного инвестиционного климата», сам акцент на «отчуждении россиян от западного». При этом само наличие у респондента опыта соприкосновения с «европейцами», с «западным опытом и ценностями» никаким образом не отслеживается. Исследование стереотипов (во многом формируемых СМИ) подталкивает авторов к политически значимым выводам о роли «мнения народа» в принятии политических решений и месте тех, кто занят в узком сегменте (исследования «ценностей» и «менталитета»), в понимании перспектив развития общества:

«Присоединится ли все-таки Россия к Западу или предпочтет какой-то иной путь, в конечном счете, зависит не от субъективных намерений российских реформаторов, а от того, насколько комфортны западные ценности и модели для большинства россиян. А это в свою очередь заставляет задуматься над своеобразием российской и русской ментальности, над тем, насколько похожи культурно-психологические профили россиян и людей западной культуры»[179].

Предполагается, что сопоставление среднестатистических «профилей» «представителей культур» способно пролить свет на перспективы модернизации. Такое сравнение производится методами кросс-культурных исследований.

Поиск по сайту: