Культурные характеристики России

При описании культурных характеристик России может использоваться несколько подходов. Во-первых, это сравнение со странами Запада и Востока и определение места России в координатах западных/восточных ценностей. Во-вторых, это отдельное сравнение характеристик России с модернизировавшимися европейскими и восточными странами, сопряженное с поиском культурно близких групп стран. В-третьих, это анализ динамики культурных характеристик в случае, если существует несколько исследований, проведенных по одной методике.

В работе «Этнометрические подходы к сравнительному анализу культурных ценностей» Наталья и Юрий Латовы приводят сравнение культурных характеристик России с западноевропейскими и восточными странами. По данным проекта GLOBE Россия по показателям дистанции по отношению к власти и общественного коллективизма (в категории «как есть») примыкает скорее к восточным странам, демонстрируя высокие значения этих индикаторов. Такие характеристики культуры могут рассматриваться как ограничения для модернизационных преобразований, ведь проведение комплексной модернизации подразумевает не только развитие экономики, но и качественное изменение государственных институтов. Оптимизация деятельности органов власти, формирование новой конфигурации взаимоотношений между государством и обществом требуют наличия спроса со стороны населения на соответствующие преобразования, а в силу высокой дистанции по отношению к власти появление такого спроса маловероятно. В странах с высоким уровнем дистанции по отношению к власти, задачи открытости, «отзывчивости» органов власти и ориентации на потребителей государственных услуг имеют существенно меньшую вероятность постановки и реализации, чем в странах с более равномерным распределением власти. В свою очередь высокий уровень общественного коллективизма будет способствовать снижению трансакционных издержек достижения внутригруппового согласия, осуществления коллективных действий для производства клубных благ, однако затрудняет взаимодействие с другими группами и организацию коллективных действий для производства общественных благ, в том числе в форме повышения качества государственного управления.

Однако если рассматривать показатели дистанции по отношению к власти и общественному коллективизму в соответствии с представлением респондентов «как должно быть», положение России меняется: россияне (равно как и жители Китая, Японии, Тайваня, Южной Кореи, Сингапура) хотят стать «ультразападными» людьми с минимальным уровнем общественного коллективизма. Для России также характерны более низкий желаемый показатель дистанции по отношению к власти и превышающие существующий уровень показатели ориентации на работу, гуманистической ориентации, гендерного эгалитаризма и ориентации на будущее, как и в странах, модернизировавшихся во второй половине XX века (Япония, Гонконг, Сингапур, Южная Корея, Тайвань).

Согласно Всемирному исследованию ценностей на вопрос «Считаете ли вы, что большинству людей можно доверять?» в России в 1990 году 34,7% опрошенных ответило утвердительно. Однако в последующие годы наблюдалась отрицательная динамика: в 1995-м доля опрошенных, давших утвердительный ответ, составила 23,2%, в 1999-м – 22,9%, и только в последней волне исследований был получен несколько более высокий показатель – 24,6%. Вместе с тем Латов отмечает, что по уровню обобщенного доверия Россия 2000-х находится между Италией (27,5%) и Францией (18,7%), поэтому неправомерно говорить о качественно низком социальном капитале России как ограничители модернизационных процессов. Возможное объяснение трудностей модернизации, по словам Латова, может состоять в том, что социальный капитал России достаточно велик, однако пока это потенциальный капитал (ресурс), а не реально используемый. Соответственно проблемой является практическая активизация имеющегося ресурса: формирование политических субъектов, которые могли бы сделать имеющийся социальный капитал из потенции реальностью[25].

С нашей точки зрения ограничением формирования такого рода субъектов является тип социального капитала. Для России свойственен социальный капитал бондингового типа (доверие узкому кругу знакомых людей), о чем свидетельствуют согласно опросу «Левада-центра»[26] ответы на вопрос: «Согласны ли вы с суждением, что доверять сегодня нельзя никому, разве что самым близким людям?», на который положительный ответ дали 78% опрошенных. Сформулированное предположение о типе социального капитала подтверждается также результатами двух репрезентативных общенациональных опросов «Самоорганизация»[27] и «ГеоРейтинг»[28], в которых в 2007–2008 годах приняли участие 3000 и 34 000 россиян соответственно, проживающих в 68 регионах страны. Данные, полученные в ходе этих опросов, позволили эмпирически выявить разрыв между доверием на ближней и дальней социальной дистанции. На ближней дистанции люди склонны доверять и помогать друг другу, однако этот потенциал пока практически не задействован общественными организациями.

Такое состояние социального капитала способствует формированию узких распределительных коалиций, когда потенциальные производители общественных благ склонны не создавать новое общественное богатство, а перераспределять имеющееся в пользу участников своей коалиции. На практике это выражается, например, в том, что влиятельные бизнес-ассоциации не заинтересованы в улучшении качества институциональной среды для осуществления бизнеса в целом, но стремятся к получению преференций для своих членов. Аналогичными стимулами в этих условиях могут руководствоваться и общественные организации.

Гирт Хофстед связывал быстрый рост Китая, Гонконга, Тайваня, Южной Кореи, Японии с их высокими показателями долгосрочной ориентации. По методике GLOBE эти страны также выделяются за счет значительного превышения желаемого показателя ориентации на будущее над фактическим. Однако в России этот показатель существенно ниже, чем в азиатских странах, более того, он минимальный из всех 62 государств, рассматриваемых в проекте GLOBE. В соответствии с гипотезой Хофстеда и данными GLOBE можно предположить, что бóльшая ориентация россиян на будущее может стимулировать экономический рост и модернизацию, поскольку эти процессы связаны с существенными издержками, необходимостью долгосрочных инвестиций, осуществляемых в настоящем, тогда, как выгоды возможны только в будущем.

В соответствии с методикой Всемирного исследования ценностей в координатах ценностей «выживание – самовыражение» и «традиционные – секулярно-рациональные» Россия выглядит скорее восточной страной, ценность выживания в которой – одна из самых высоких в мире. За период с 1990-го по 2000 год в России увеличилась значимость ценности выживания, однако в 2005-м этот показатель приблизился к уровню 1990 года, что можно рассматривать как предпосылку к дальнейшему экономическому переходу.

По социальным аксиомам Бонда и Леунга[29], характеристикам «динамической экстернальности» (верования, способствующие мобилизации человека на противодействие негативным внешним силам) и «социального цинизма» (предполагаемая недружелюбность социальной системы по отношению к своим членам), Россия находится в одной группе с Грузией, Гонконгом, Перу, Индией, Нигерией, Таиландом, Пакистаном. По мнению исследователей, эти страны объединяет то, что их культура направлена на преодоление бедности, при этом жители верят во враждебность общества и государственной системы. Достаточно высокое значение динамической экстернальности может рассматриваться как фактор, способствующий инновационным и модернизационным процессам в экономике, поскольку ориентируют индивида к мобилизации ресурсов для достижения заданной цели, несмотря на внешние обстоятельства.

В своей диссертации Максим Руднев[30] проводит сравнение культурных характеристик России, прежде всего, со странами Северной и Западной Европы. Он отмечает, что средний россиянин существенно отличается от средних представителей большинства «старых» капиталистических стран большей выраженностью ценностей благосостояния, личного успеха, влияния на людей и безопасности, а также меньшей значимостью ценностей заботы об окружающих людях и природе, ценностей риска, новизны, самостоятельности и гедонизма. Полученные характеристики неоднозначны: стремление к богатству, к личному успеху и социальному признанию находится в противоречии с несклонностью к риску, с низкими ценностями новизны, свободы и самостоятельности. Высокая ценность благосостояния и личного успеха могут расцениваться как факторы, способствующие модернизации, поскольку стимулируют людей к улучшению качества жизни. Однако низкая ценность риска, новизны и самостоятельности – факторы, препятствующие инновационному развитию, ориентированному на рискованные проекты и быстрый рост. В этих условиях низка вероятность активных действий по созданию и внедрению технологических инноваций, институциональных изменений, высока мотивация к укоренению и стабилизации социальных отношений, что в долгосрочном периоде приведет к отрицательным последствиям в виде консервации неблагоприятной для развития институциональной среды.

Исследование ценностей, проведенное Надеждой Лебедевой и Александром Татарко по методике Шалома Шварца (основывается на опросах студентов и преподавателей) в 1999-2005 годах[31], указывает на то, что значимость ценностей стабильности, предсказуемости, безопасности и психологического комфорта в России возросла. При этом можно выделить рост ценностных основ свободного рынка: рост ценности автономии для учителей и мастерства – для выборки студентов и учителей. Авторы также отмечают появление среди студентов новой ценности – равноправия, рассматриваемого как ценностная основа демократии. Однако, по мнению Инглхарта и Вельцеля, на формирование демократических институтов существенным образом влияет, прежде всего, утверждение ценностей самовыражения, поскольку именно они по своей сути связаны с гражданскими и политическими свободами, составляющими основу демократии[32]. С этой точки зрения, в России отсутствуют культурные предпосылки для демократизации.

Интересный результат был получен Рудневым при разнесении респондентов на четыре кластера в соответствии с преобладающими культурными характеристиками. В первый кластер вошли респонденты, для кого наиболее предпочтительны ценности сохранения (конформность/традиция, безопасность) и менее предпочтительны ценности открытости (самостоятельность, риск/новизна, гедонизм). Во втором кластере оказались те, для кого, напротив, важнее ценности открытости и менее важны ценности сохранения. В третьем кластере – те, кто больше других придает значение самоутверждению и меньше других – самоотдаче. В четвертом – напротив, те, кто больше других ценит самоотдачу и меньше всех – самоутверждение. В результате для каждой страны получаются свои доли распределения населения по кластерам.

Рисунок 14. Распределение населения России по кластерам 1-4.

Можно заметить, что ценности только 20% населения России наиболее близки к ценностям средних представителей западноевропейских стран. Руднев отмечает, что в эту группу входят сравнительно более молодые и обеспеченные люди. Среди них больше учащихся и, в целом, более образованных людей, чем в других кластерах. Таким образом, если считать, что основными ценностями, способствующими развитию, являются ценности самоотдачи и открытости, необходимо осуществлять меры по их укреплению, а так как они во многом закладываются во время обучения, то необходимо соответствующим образом «подстраивать» систему образования. Та же часть населения, которая характеризуется высокими значениями ценностей сохранения, может служить «буфером» стабильности, препятствующим дисбалансу социально-экономической системы, однако преобладание этого кластера может существенным образом препятствовать любой новаторской и инновационной активности.

Приложение 2

Поиск по сайту: