ЭТЮД I. ОСНОВНЫЕ ТИПЫ СЛОВАРЕЙ

Одним из первых вопросов лексикографии является, конечно, вопрос о различных типах словарей. Он имеет непосредственное практическое значение и эмпирически всегда как-то решался и решается. Между тем в основе его лежит ряд теоретических противоположений, которые и необходимо вскрыть.

1. Противоположение первое: словарь академического типа — словарь-справочник

Прежде всего надо обратить внимание на противоположение академического, или нормативного, словаря и словаря-справочника. Термины эти несколько условны, и их ближайшее содержание выяснится только из дальнейшего изложения. Однако и из них можно догадываться, что в первом случае мы имеем дело с такой книгой, где прежде всего спрашивается о том, можно ли в том или другом случае употреблять то или другое уже известное слово, а во втором — с книгой, куда заглядывают исключительно с целью узнать смысл того или другого слова.

К словарю-справочнику обращаются прежде всего, читая тексты на не вполне знакомых языках или тексты о незнакомых предметах и специально трудные тексты на иностранных языках (или, что в сущности то же самое, древние тексты на родном языке), особенно с непривычным содержанием. К нормативному (или академическому) словарю обращаются для самопроверки, а иногда и для нахождения нужного в данном контексте слова. Вспомним по этому поводу Пушкина:

Но панталоны, фрак, жилет,

Всех этих слов на русском нет;

А вижу я, винюсь пред вами,

Что уж и так мой бедный слог

Пестреть гораздо меньше б мог

Иноплеменными словами,

Хоть и заглядывал я встарь

В Академический Словарь.

Примером словаря первого рода может служить любое издание словаря Французской академии; в качестве словаря второго рода можно указать на неоконченный «Словарь русского языка», издававшийся в Ленинграде нашей Академией наук под редакцией А. А. Шахматова и его преемников с 1897 по 1937 г., а также на «Материалы для словаря древнерусского языка по письменным памятникам» И.И. Срезневского.

На первый взгляд может показаться, что различие этих двух типов словарей покоится исключительно на их разном практическом назначении. Однако это было бы слишком одностороннее суждение. В основе словарей первого рода лежит единое (реальное) языковое сознание определенного человеческого коллектива в определенный момент времени; в основе словарей второго рода вовсе не лежит какого-либо единого языкового сознания: слова, в них собранные, могут принадлежать разным коллективам, разным эпохам и вовсе не образуют какой-либо системы. Все это легко можно иллюстрировать на двояком значении термина «русский язык»: с одной стороны, он обозначает современный русский литературный язык, который, хотя и имеет весьма сложную структуру, однако все же является вполне единым (всякое ограничение последнего положения повело бы к нелепому выводу, что можно по-разному понимать Горького, Маяковского, Шолохова и других современных писателей), а с другой —всю совокупность русских говоров не только в их настоящем, но и в их прошлом (я не хочу здесь останавливаться на трудности определения того, что следует подразумевать под словами «русские говоры»).

Чаще всего в основе словарей-справочников нашего времени лежит идея нации, более или менее сужаемая и расширяемая как географически, так и исторически <…>.

Однако не всегда идея нации является основой словаря-справочника: мы имеем замечательный, в свое время оказавший неоценимые услуги науке и практике, многотомный «Опыт словаря тюркских наречий» В.В. Радлова (том первый в 1893 г.), возможность которого базируется на большой близости турецких языков, могущих рассматриваться как диалекты единого, однако несуществующего языка. Приблизительно на подобной основе строятся часто этимологические словари: этимологические словари славянских языков, этимологические словари романских языков.

В конце концов возможны и другие принципы, по которым бы объединялись слова в словаре-справочнике. Так, к типу словарей-справочников надо отнести всевозможные технические словари, где объединены слова разных специальностей, представители которых зачастую друг друга не понимают. Наоборот, словари какой-нибудь одной определенной специальности, например медицинский словарь, словарь водников, военный словарь и т.п., могут быть словарями академического типа, если туда не собраны слова разных эпох или слова местного употребления, неизвестные всем специалистам: внутри системы такой лексики и происходит словотворчество в области данной специальности.

Энциклопедические словари являются по существу словарями-справочниками, так как, подобно общим техническим словарям, не имеют установки на лингвистическое единство своего словника.

Областные словари, если в них собраны просто слова данного языка, не употребляющиеся в литературном языке, конечно относятся к типу словарей-справочников. Таков «Опыт областного великорусского словаря», изданный Вторым отделением АН в 1852г.

Но могут быть и другие областные словари, которые объединяют слова, свойственные определенному району. Таковы «Словарь областного олонецкого наречия» Г.И. Куликовского, [СПб.], 1898 г., «Словарь областного архангельского наречия» А.Подвысоцкого, 1885 г., и др.; таковы многочисленные и зачастую превосходные областные словари разных других языков. Подобные словари могли бы быть словарями академического типа, если бы представляли полную картину местной лексики, свойственной данному району в целом, не выключая слов, общих с литературным языком (эти слова ведь тоже входят в систему данного областного языка). Исследователю, конечно, бывает трудно отличить здесь сознаваемое заимствование из литературного языка от «искони» общего слова или от вполне укоренившегося заимствования; но эта трудность не меняет принципиальной стороны дела[245]. Очень часто, однако, и такие словари просто регистрируют встречающиеся в данном районе местные слова, а потому остаются в общем словарями-справочниками (по-немецки они называются Idiotikon'ами).

Само собой разумеется, что словарь определенного говора, если он не дифференциальный (т.е. не регистрирует только отличия от литературного языка), будет принадлежать к нормативному, или академическому, типу.

Может показаться, что словарь языка того или другого писателя должен быть словарем академического типа. Действительно, надо думать, что действенный словарь того или другого писателя, вообще или в определенный период его творческой деятельности, представляет собою систему (хотя это как раз то, что показать и является очередной научной проблемой); но нельзя быть уверенным, что вся образующая систему лексика встречается в произведениях писателя. Как раз то, от чего писатель отталкивается и без чего нельзя понять смысла его творчества, могло и не попасть в его писания. Кое-что могло не попасть и совершенно случайно. Кроме того, во всяком произведении всегда много безразличного материала (который я назвал когда-то «упаковочным»), который, конечно, никак не входит в индивидуальную систему (в стиль) данного писателя. Таким образом, словарь языка писателя — который обязательно должен быть исчерпывающим — является принципиально словарем-справочником (между прочим, настолько важным для построения общего словаря, что многим филологам казалось невозможным построение этого последнего без предварительного создания исчерпывающих словарей к писателям) и лишь может послужить материалом для выяснения «индивидуального словаря» данного писателя[246].

В заключение следует еще раз подчеркнуть, что словарь-справочник характеризуется тем, что его слова не образуют цельной единой выразительной системы, или принадлежа к разным — хронологически или географически — человеческим коллективам, или представляя собой лишь часть слов, образующих эту систему. Слова в академическом, или нормативном, словаре — наоборот, служа для взаимопонимания членов определенного человеческого коллектива, составляют единую сложную ткань, единую систему, которая, к сожалению, бывает обыкновенно очень плохо отражена, а то и вовсе не отражена в существующих словарях этого типа. Вопросу о том, в чем выражается система, иначе говоря — единство лексики данного языка, будет посвящен один из следующих этюдов <…>.

При построении академического, нормативного словаря в него не следует брать фактов хотя бы и актуальной литературы, но противоречащих современному употреблению. Однако последовательное проведение этого принципа приводит к тому, что при посредстве такого нормативного словаря нельзя будет понимать не только старой литературы, но зачастую даже и актуальной. Это затруднение всегда существовало и как-то смутно ощущалось лексикографами. Но принципиальное противоречие, лежащее в основе всего дела, никем, кажется, не было еще вскрыто с полной четкостью.

В этом смысле очень характерны колебания между нормативным словарем и словарем-справочником в истории нашей лексикографии.

В 1789 г. Российская академия в предисловии к своему словарю говорила: выбор слов Академия «следующими изъятиями облегчить предположила»:...4) исключить «все слова старинные, вышедшие из употребления;...».

В 1847 г. Второе отделение Академии наук писало на стр. XI своего предисловия к «Словарю церковнославянского и русского языка»: «...Словарь должен... быть сокровищницей языка на протяжении многих веков, от первых письменных памятников до позднейших произведений нашей словесности» и дальше, на стр. XII: «Отделение русского языка и словесности... приняло в руководство следующие правила: 1) помещать в Словаре вообще слова, составляющие принадлежность языка в разные эпохи его существования, потому что Словарь не есть выбор, но полное систематическое собрание слов, сохранившихся как в памятниках письменности, так и в устах народа».

Замечательный для своего времени словарь Даля является, конечно, словарем-справочником, а в высшей степени полезный современный «Толковый словарь русского языка» под редакцией Д.Н. Ушакова — более или менее компромиссным словарем.

<…>На вопрос, как же надо поступать, я не задумываясь отвечаю: надо делать два словаря, один — нормативный, а другой — справочник,[247] определяя terminus a quo последнего историческими, но прежде всего практическими — ведь справочник! — соображениями (для русской лексикографии, думается, с послепетровской эпохи). Если нельзя сделать двух словарей, надо вступить на путь компромиссов, четко их оговаривая.

В заключение этого раздела хотелось бы подчеркнуть, что с чисто лингвистической точки зрения «научным» надо считать словарь академического, или нормативного, типа, ибо такой словарь имеет своим предметом реальную лингвистическую действительность — единую лексическую систему данного языка. Словарь-справочник в конечном счете всегда будет собранием слов, так или иначе отобранных, которое само по себе никогда не является каким-то единым фактом реальной лингвистической действительности, а лишь более или менее произвольным вырезом из нее.

На практике мы видим как раз обратное: в большинстве случаев словари, составленные по типу академических, не стоят на большой высоте (прежде всего уже потому, что не дают никакого представления о той системе, которая лежит в их основе). Между тем среди словарей-справочников есть много таких, которые надо считать совершенными, как в смысле научном, так и в смысле практическом.

Некоторые думают, что нормативный словарь не может быть научным, и готовы противополагать нормативный словарь описательному. Это недоразумение: хороший нормативный словарь не придумывает нормы, а описывает ту, которая существует в языке, и уж ни в коем случае не должен ломать эту последнюю. Может быть, норму иногда трудно подметить, но это уже несчастье исследователя и не имеет никакого отношения к принципиальной стороне дела. <…>.

Очень часто норма допускает два способа выражения, считая оба правильными. Нормативный словарь поступил бы в высшей степени неосторожно, если бы забраковал одну из них, руководствуясь чистейшим произволом или личным вкусом редактора: не надо забывать, что синонимика является богатством языка, которое позволяет ему развиваться, предоставляя говорящему и пишущему широкие возможности для более тонкой нюансировки их мыслей (то же относится конечно и к складывающимся литературным языкам, где на первый взгляд иногда даже кажется, что нормы вовсе нет, а при ближайшем рассмотрении оказывается, что она просто очень широка) <…>.

В чем же должна состоять нормализаторская роль нормативного словаря? В поддержании всех живых норм языка, особенно стилистических (без этих последних литературный язык становится шарманкой, неспособной выражать какие-либо оттенки мысли); далее, в ниспровержении традиции там, где она мешает выражению новой идеологии; далее, в поддержании новых созревших норм там, где проявлению их мешает бессмысленная косность. Все это происходит помимо всяких нормативных словарей; однако эти последние могут помогать естественному ходу вещей, а могут и мешать ему, направляя развитие языка по ложным путям.

2. Противоположение второе: энциклопедический словарь — общий словарь

Противоположение это, на первый взгляд вполне очевидное и не требующее особых пояснений, на самом деле скрывает в себе довольно большие трудности.

Прежде всего вопрос о собственных именах в самом широком смысле этого слова. Многим кажется, что собственным именам нет места в общем словаре, что они составляют основное содержание только энциклопедического словаря. С последним положением конечно надо согласиться, но с первым, как будто, можно и должно спорить. Поскольку собственные имена, будучи употребляемы в речи, не могут не иметь никакого смысла, постольку мы должны их считать словами, хотя бы и глубоко отличными от имен нарицательных; поскольку же они являются словами, постольку нет никаких оснований исключать их из словаря. Весь вопрос состоит в определении того, что в языке является «значением» собственных имен.

Оставляя в стороне философию собственного имени вообще, можно все же констатировать, что те сведения, которые даются в энциклопедиях, никоим образом не входят в это «значение»: эти сведения по существу вещей вовсе не должны быть общеизвестны (иначе не надо было бы и энциклопедий!). Следовательно, задача состоит в том, чтобы определить тот общеобязательный минимум, без которого невозможно было бы общепонятно оперировать с данным собственным именем в речи. Как мне кажется, этим минимумом является понятие, под которое подводится данный предмет, с общим указанием, что это не всякий подводимый под данное понятие предмет, а один определенный.

Когда я говорю философ, то это может значить 'какой-нибудь философ', или 'всякий философ',или 'данный философ'.

Последнее значение по функции в речи более или менее синонимично собственному имени, вместо которого и сказано в последнем примере философ. Таким образом, с большими, конечно, упрощениями, но все же с некоторым приближением к истине можно сказать, что собственное имя относится к соответственному нарицательному, как французское нарицательное с определенным членом (в одном из его значений) к нарицательному с неопределенным членом. Империалистическая война с маленькой буквы — нарицательное, а если мы напишем это слово с большой буквы, то будем иметь в виду одну определенную империалистическую войну (по-французски La Grande Guerre). Вот несколько примеров определений собственных имен для общего словаря: Австралия — 'одна из стран света'; Людовик XIV — 'один из французских королей'; Хлестаков — 'один из персонажей комедии Гоголя «Ревизор»'. Однако некоторые характерные черты того или другого предмета могут иногда входить в значение соответственного собственного имени, приближая его к нарицательному. Так, Хлестаков со своими чертами беспардонного вруна и хлыща становится нарицательным и дает производное слово хлестаковщина. Слово Австралия едва ли способно приобретать какие-либо характерные признаки (нельзя, конечно, считать таковыми кенгуру и не дающие тени эвкалипты); но слово Европа несомненно имеет в нашем языке (совершенно независимо от того, насколько или в каком отношении это соответствует действительности) характерный признак — 'страна передовой цивилизации', откуда возможность таких словосочетаний, как европейские манеры, европейская вежливость и т.п.[248] Дело хорошего общего словаря определить вторые «нарицательные» значения собственных имен, и надо сказать, что дело это очень деликатное.

Самым трудным делом для лексикографии будет выбор такого понятия, под которое следует подводить то или другое собственное имя. Само собой разумеется, что это не может быть делом личного усмотрения или вкуса: надо подметить, как дело обстоит в языке данного общества, и в этом-то и заключается трудность. В самом деле, как определяется Ньютон для русского литературного языка? 'Ученый', 'ученый мыслитель', 'английский ученый', 'основоположник современной механики' и т. д. Вот провизорное определение, которое требует еще, конечно, проверки: 'один из гениальнейших умов человечества, заложивший основы современного знания в области точных наук'.

Само собой разумеется, что не все собственные имена должны входить в общий словарь, если он относится к академическому типу, а лишь те, которые общеизвестны в данном языковом коллективе.

Совершенно особую группу собственных имен составляют личные имена и клички, которые конечно не могут иметь иного определения, кроме того, что это 'одно из личных имен' или 'одна из кличек'.[249] Но и они являются факультативными словами, поскольку они постоянно входят в ткань речи с очевидным в каждой определенной среде смыслом. Некоторые из них делаются даже нарицательными именами в том или другом отношении, хотя в общем это бывает довольно редко.

Другую трудность в плане противоположения «энциклопедический словарь — общий словарь» представляют собой термины. Очень многие специальные термины вовсе не входят в общелитературный язык и относятся к специальным жаргонам. Они подробно объясняются или в общей, или в разных технических энциклопедиях, где даваемые о них сведения можно сильно варьировать по объему. Но много есть и таких терминов, которые входят и в литературный язык. Однако очень часто они будут иметь разные значения в общелитературном и в специальных языках. Слово золотник (в машине) всем хорошо известно, но кто из нас, не получивших элементарного технического образования, знает как следует, в чем тут дело? Кто может сказать, что вот это золотник, а это нет? Поэтому в общем словаре приходится так определять слово золотник: 'одна из частей паровой машины'. <…> нужно помнить, что нет никаких оснований навязывать общему языку понятия, которые ему вовсе не свойственны и которые — главное и решающее — не являются какими-либо факторами в процессе речевого общения.

3. Противоположение третье: thesaurus — обычный (толковый или переводный) словарь

Следующим капитальным противоположением в области лексикографии надо считать противоположение словарей типа thesaurus и обычных толковых или переводных словарей.

Когда говорят thesaurus, то нынче у нас чаще всего имеют при этом в виду «Thesaurus linguae latinae», предприятие пяти немецких академий, начатое еще в 1900г. и до сих пор доведенное с пропусками лишь до буквы М. Характерная особенность этого типа словарей состоит в том, что в них приводятся все решительно слова, встретившиеся в данном языке хотя бы один раз (т.е. и все так называемые hapax'ы), и что под каждым словом приводятся все решительно цитаты из имеющихся на данном языке текстов (в «Thesaurus linguae latinae» до 600 г.). В основе вышеуказанного противоположения лежит противоположение «языкового материала» и «языковой системы».

В основе всякого языка лежит все сказанное, услышанное и понятое на этом языке. Для простоты в дальнейшем будем говорить о письменном языке, так как в устном языке процессы представляются более сложными. Тогда можно сказать, что в основе всякого письменного языка лежат опубликованные на этом языке тексты, которые и представляют собой то, что я называю «языковым материалом». Для того чтобы понимать тексты и создавать новые, надо владеть всем «языковым материалом»,т.е. знать все наличные тексты этого языка, но не в сыром, а в синтезированном, обобщенном виде. Синтез языкового материала я и называю «языковой системой», которая раскрывается в правилах грамматики и в правилах словаря, иначе — в правилах применения слов-понятий к реальной действительности. Правила словаря даются обыкновенно в виде «значений слов». Всем, однако, известно, как трудно формулировать эти значения в толковых словарях: это издавна составляло самое слабое их место, и издавна ведутся споры о наилучших методах определения значений <…>.

На почве этих затруднений и вырастает противоположение словаря, дающего весь «языковой материал» к каждому слову и до известной степени предоставляющего читателю самому выводить из него значения, и словаря, так или иначе — путем толкования или путем перевода — пытающегося дать все значения каждого слова и приводящего примеры лишь для иллюстрации своих определений.

Но, конечно, дело не только в трудности формулировать определения значений, а больше всего и прежде всего в исключительной трудности отыскания всех отдельных значений слова. Сравнительно легко наметить основные группы значений; но установление так называемых оттенков представляет уже большие трудности и иным кажется неважным, а иным субъективным. Не может быть сомнения в том, что такие ведущие к своего рода словарному агностицизму суждения глубоко неверны: трудность отыскания чего-либо не доказывает еще отсутствие искомого. Словарь все же является не простым, хотя бы и полным собранием примеров на отдельные фонетические слова, а собранием сгруппированных под отдельными словами общих понятий, под которые подводятся в данном языке единичные явления действительности. Поэтому в словаре под каждым фонетическим словом обязательно должен быть дан исчерпывающий и точный перечень понятий, с ним соединенных. Однако вполне справедливо, что дело это весьма деликатное и требует исключительно обостренного языкового восприятия. Проанализируем для примера такое простое на первый взгляд слово, как игла. Совершенно очевидные понятия, выражаемые этим словом, будут, во-первых, 'швейная игла', во-вторых, 'вязальная игла или спица', в-третьих, 'филейная игла'[250], в-четвертых, 'лист хвойного дерева', в-пятых, 'колючка растения', в-шестых, 'колючка животного', в-седьмых, 'граммофонная игла' (хотя в сущности в этом смысле употребляется скорее слово иголка, а не игла)[251]. Однако и здесь можно спорить, насколько отдифференцировались пятое и шестое значения: во фразе Я с трудом прокладывал себе дорогу сквозь густую заросль неведомых мне растений: иглы колючих кустарников то и дело впивались в меня... слово игла с современной точки зрения мне кажется скорее употребленным хоть и метафорически, но в своем обычном значении. Однако в литературе есть ряд примеров, как будто противоречащих такому утверждению; например, у Вяземского (Старая зап. книжка): В саду редкое дерево: род акации с острыми и твердыми иглами. Я склонен думать, что это устаревающее значение слова игла, которое, по-видимому, заменяется словом колючка (слову шип несколько мешает, по-видимому, плотницкое его значение, тем более, что в смысле 'колючка' он является скорее возвышенным словом). Что касается значения 'колючка животного', то тоже предполагаю, что оно мертвое и осталось лишь пережиточно в таких сочетаниях (однако не в «речениях», т.е. не в застывших выражениях), как иглы ежа, иглы дикобраза. Нормальным словом здесь было бы тоже колючка. Предполагаю, что первоначальное значение славянской иглы вовсе не 'швейная игла' (ср. словарь Даля) и что вышеприведенные 5-е и 6-е значения слова игла являются пережитками прежнего более широкого значения[252] (впрочем, в развитии значений слова игла несомненно большую роль играли кальки).

Но все это надо признать исключительно тонкими вопросами; имеются вопросы гораздо более элементарные и тем не менее трудные. Так, надо ли считать особым значением в системе слова игла следующие употребления: зеленеет ячмень с острыми иглами своими (Карамзин); тонкие нежные, молодые иглы травы (Л. Толстой) и многие другие подобные? Иначе говоря, имеет ли слово иг л а значение 'росток'? Далее, имеет ли слово игла значение 'шпиль'? (адмиралтейская игла Пушкина). Имеет ли игла значение 'иглоподобный кристалл' (ледяные иглы)? И т.д. Я думаю, что для современного языка это, хотя и особые значения, однако тоже более пережиточного характера. Зато я никак не могу согласиться с 4-м значением слова игла в Словаре Д.Н. Ушакова — 'тонкий заостренный конец чего-нибудь'. Приводимый пример – (Автомобили) туго набиты солдатами, матросами и ощетинились стальными иглами штыков (Горький) иллюстрирует, по-моему, лишь образное употребление слова игла в его основном значении. С этим связан, между прочим, один глубокий вопрос: не раздваивается ли первое значение слова игла на два понятия — а) 'собственно швейная игла' и б) переносно, 'нечто подобное швейной игле'. Разница между ними была бы лишь в отсутствии в этом же случае ушка (или чего-либо играющего его роль, например, у хирургической иглы), по-видимому существенного признака первого понятия. Под это второе понятие подошел бы и вышеприведенный пример из Горького и соответственные примеры из Тургенева, Л. Толстого и др. (сравнение штыков — но не штыка — с иглами является в сущности литературным штампом, хотя еще и живым). Но главное сюда бы подошли многие образные употребления слова игла: Иглы ресниц (Фет). Какая тоненькая. Игла (о молоденькой девушке. Горький). (Взгляд), из которого не только не прорезывались иглы, лучи света, но даже искры не было (Гончаров). Блуждают солнечные иглы, по колесу от очага (Клюев) и т. д., и т. д.

Суть вопроса во всех этих случаях состоит в том, сохраняется ли в них образ именно швейной иглы. В составленном мною в 1935 г. первом выпуске IX тома «Словаря русского языка АН» (откуда заимствовано большинство вышеприведенных примеров) я решал этот вопрос в утвердительном смысле, считая, что во всех этих случаях в основе лежит образ швейной иглы, но что при этом, как это всегда бывает при образных употреблениях, выпячивается один какой-либо признак, а все остальные в той или другой мере затушевываются. Иначе говоря, я считал, что значения б) — см. выше — не существует в русском литературном языке; но с этим, может быть, можно и спорить.

Все сказанное целиком объясняет практическое требование к составителям словарей: не мудрствуй лукаво, а давай как можно больше разнообразных примеров. Я слышал такие суждения от первоклассных филологов. И действительно, каждое мало-мальски сложное слово в сущности должно быть предметом научной монографии, а следовательно, трудно ожидать скорого окончания какого-либо хорошего словаря. А словари нужны, и надо находить какой-то компромисс. Надобность в таком компромиссе еще более становится очевидной, если мы обратим внимание на все вышеприведенные случаи образного употребления слова игла. Как бы мы ни решали вопрос о значении этого слова, остается все же вопрос о том, в каких случаях слово игла может быть употреблено образно. Можно ли, например, сказать о гвоздях, натыканных для затруднения воров поверх забора, что они торчат, как иглы? Мне кажется, что нельзя;[253] это хотя и неважно само по себе, однако показывает, что в словаре должны быть исчислены все традиционные случаи образного применения данного слова. И если для людей, вполне владеющих активно данным языком, возможен эксперимент (т.е. проба составления разных контекстов данного слова), то по отношению к мертвым языкам этот прием отпадает по существу вещей. Поэтому в словарях мертвых языков исчерпывающее обилие цитат является единственным выходом из положения. Однако то же надо сказать и о словарях нормативного типа живых языков: ведь там справляются, существует ли в данном языке такое словоупотребление или нет, а поэтому все существующие должны быть безусловно перечислены. Само собой разумеется, что нет надобности приводить однообразные цитаты; но исчерпать их разнообразие совершенно необходимо.

В связи с этим понятно, почему хорошими считаются те словари, которые дают много примеров (таковы, например, «Словарь Французской академии» с многочисленными примерами из разговорного языка и «Французский словарь» Литтрес еще более многочисленными литературными цитатами). Все это объясняет, почему стремление в той или иной мере приблизиться к типу thesaurus является естественным в лексикографии, хотя степень этого приближения остается совершенно неопределенной.[254]

Но есть мотивы, которые в известных случаях делают тип thesaurus в чистом виде идеалом словаря вообще. Значения слов эмпирически выводятся из языкового материала. Но в живых языках этот материал может быть множим без конца, и в идеале значения определяются с абсолютной достоверностью; в мертвых же языках он ограничен наличной традицией. При этом для одних значений его более чем достаточно, для других его мало, и каждый случай употребления данного слова может оказаться в той или другой степени ценным для разных выводов. И далее, в живых языках каждый, произвольно множа случаи употребления данного слова, может проверить выводы составителя словаря относительно значения данного слова; в мертвых языках для проверки нужно знать все наличные случаи употребления. Вывод отсюда тот, что всякий научный словарь мертвого языка в принципе должен быть thesaurus'ом, т.е. давать весь наличный языковой материал данного языка.[255] Практически от этого могут быть конечно те или другие отступления: нет надобности, например, приводить повторяющиеся случаи, а также случаи, очень близкие по контексту, и т. п.;[256] но это не нарушает основного принципа.

Другой мотив, приводящий составителя словаря к типу thesaurus'а, лежит в чисто научно-лингвистических интересах. В обычных словарях отражается только «языковая система» данного языка. Но эта система целиком покоится, как было сказано выше, на «языковом материале», а «языковой материал» есть не что иное, как объективированная «речевая деятельность» данного коллектива (которая является единственной данной в опыте языковой реальностью). Эта речевая деятельность, хотя зачастую и протекает целиком по готовым шаблонам, однако в принципе является речетворчеством, обусловленным правилами «языковой системы» данного языка. Несомненно, что в задачи лингвистики входит изучение процессов речетворчества вообще и, в частности, в области словоупотребления. И многим представляется (полагаю, не вполне основательно), что материалы для этого должны найти себе место в полном научном словаре — отсюда необходимость опять-таки приведения под каждым словом всего языкового, материала, относящегося к данному слову.

В той или другой мере под знаком всех этих идей, вероятно, составлялся «Словарь русского языка», издававшийся нашей Академией наук под редакцией А. А. Шахматова, начиная с 1897 г., и оставшийся неоконченным. Он, конечно, не должен был быть настоящим thesaurus'ом, но максимум цитат было его основным принципом, а поскольку дело шло об «областном языке», постольку абсолютно все имевшиеся материалы обязательно входили в его ткань <…>.

Однако само собой разумеется, что для богатого живого литературного языка принцип thesaurus'а практически не может быть проведен до конца: нельзя перепечатать в словаре всю библиотеку актуальных авторов (если говорить только о нормативном словаре). Нелепость такого предприятия становится сразу очевидной, если мы будем иметь в виду не только письменный, но и устный, хотя бы и не областной язык.

Здесь обнаруживаются, однако, не только практические, но и теоретические противоречия в самом принципе thesaurus'а <…>. Не подлежит сомнению, что, с точки зрения речетворческих процессов (т.е. нашей речевой деятельности}, ошибки речи особенно показательны: они-то и раскрывают механизм этих процессов; они зачастую дают ключ к пониманию причин исторических изменений в языке. Для настоящего лингвиста-теоретика, для которого вопросы «как» и «почему» являются самыми важными, ошибки речи оказываются драгоценным материалом. Тем не менее даже в словарях мертвых языков, где принципы thesaurus'а должны быть руководящими, ошибки речи скорее надо считать malum necessarium — necessarium, ибо для мертвых языков у нас нет непосредственных критериев ошибочности, с которыми борются филологи-стилисты в меру своих сил. В словарях живого языка даже и ненормативного типа, особенно в словарях с малочисленными примерами, они безусловно недопустимы. Зато в словарях писателей ошибки могут быть очень интересны и с разных точек зрения показательны.

Тут возникает вопрос о том, почему ошибки речи, являясь по существу тоже «языковым материалом», участвуя в формировании «языковой системы» данного языка (ср. выше) и будучи таким образом «неопасными» в жизни, оказываются опасными в словаре. Ответ на это простой: поскольку эти ошибки сознаются как таковые, постольку они неопасны, образуя то, что я называю «отрицательным языковым материалом» — это языковой материал как бы с особой пометкой «так не говорят», которая реализуется в замечаниях старших для ребенка, в насмешках среды для взрослых. В подлинной языковой жизни он не только не опасен, но играет огромную роль в выработке «языковой системы» у членов данного языкового коллектива.

«Отрицательный языковой материал», искусно подобранный и снабженный соответственным знаком, мог бы быть очень полезным в нормативном словаре (особенно для борьбы с естественными, но не употребительными словосочетаниями).

В плане противоположения thesaurus'а и обычного словаря надо затронуть один практический вопрос, очень волнующий словарные издательства, — это вопрос словника, т.е. вопрос о том, какие слова надо брать в словарь того и другого типа, а какие — нет. Как было сказано в начале этого раздела, thesaurus характеризуется именно тем, что в его словник включаются все слова, какие только кем-либо были употреблены, хотя бы это и имело место всего один раз (hapax legomena). В словарях иного типа возможны бесконечные варьяции: в последовательном полном нормативном словаре того или иного литературного языка конечно должны быть даны все слова, имеющие безусловное хождение в данном языке. И это не представляет собой никаких особых затруднений в смысле объема: большинство специальных терминов ведь не входит в литературный язык; что касается разных новообразований, то их возможность должна быть безусловно предусмотрена, но попасть в словарь должны лишь те, которые приобрели, так сказать, некоторую индивидуальность. Конечно, провести правильную демаркационную линию и в первом и во втором случае дело исключительной трудности; но вообще словарная работа, как основанная исключительно на семантике, требует особо тонкого восприятия языка, требует, я сказал бы, совершенно особого дарования, которое по какой-то линии, вероятно, родственно писательскому дарованию (только последнее является активным, а дарование словарника — пассивным и обязательно сознательным).

Что касается разных типов словарей-справочников (я имею в виду в первую голову иностранные словари, в том числе и русские для нерусских), то словник их зависит от того потребителя, для которого словарь предназначен <…>.

В заключение хочу сказать, что один небольшой по словнику словарь мне кажется все же совершенно необходимым для каждого иностранного языка: это учебный словарь для начинающих. Он должен объединить все те основные слова, без знания которых нельзя делать быстрых успехов в свободном чтении текстов на данном иностранном языке, и представить их как элементы некой единой системы.

4. Противоположение четвертое:

обычный (толковый или переводный) словарь — идеологический словарь

Поскольку мы можем в каждом слове различить его фонетическую форму (фонетическое слово) и его значение, постольку словарь каждого языка можно организовать, исходя из фонетических форм слов (обычный словарь), располагая их или в алфавитном порядке (алфавитный словарь), или по гнездам (гнездовой словарь),[257] а можно организовать его и исходя от значений, т.е. от понятий, выражаемых фонетической формой слов (идеологический словарь). Может показаться, что в последнем случае слова собственно будут разрушены, так как одно и то же слово, имея несколько значений, будет фигурировать в разных местах и что это будет уже не словарь, т.е. не список слов, а список понятий. Однако это неверно. Неправильно думать, что слова имеют по нескольку значений: это, в сущности говоря, формальная и даже просто типографская точка зрения. На самом деле мы имеем всегда столько слов, сколько данное фонетическое слово имеет значений (так и печаталось, между прочим, в старых словарях: заглавное слово повторялось столько раз, сколько у него было значений). Это вытекает логически из признания единства формы и содержания, и мы должны были бы говорить не о словах просто, а о словах-понятиях.[258] В нашем повседневном употреблении мы скатываемся на формальную точку зрения, придавая слову слово значение «фонетического слова». Таким образом, точнее всего было бы говорить, что обычный словарь является списком слов-понятий с их синонимами.[259]

Несмотря на очевидность принципа идеологических словарей и несмотря на то, что практическая надобность в них очень велика, словари этого типа не в ходу, если не считать нескольких единичных попыток в этом направлении.

Причина этого лежит в трудности дела и в полной неразработанности словарной теории вообще: словарным делом занимались лишь единичные крупные люди, а в основном оно было почти целиком предоставлено рынку. Лингвистика XIX в., увлеченная открытиями Боппа, Гримма, Раска и др., как правило, вовсе не интересовалась вопросами теории лексикографии.

Для создания настоящего идеологического словаря прежде всего необходимо иметь полный и очень точный список слов-понятий данного языка, а чтобы составить такой список слов-понятий, надо четко описать все значения слов в словарях обычного типа <…>.

Другая трудность создания настоящего идеологического словаря лежит в классификации слов-понятий, которая обнаружила бы их живую взаимосвязь (она необходима, конечно, и для легкого их разыскания в словаре). Дело в том, что при классификации идей очень легко впасть в априорность и субъективизм. Между тем система слов-понятий (мышление) в конечном счете является функцией производственных отношений (в самом широком смысле) данного коллектива и условий его жизни, а потому оказывается величиной переменной. Отсюда необходимость чисто эмпирической классификации слов-понятий для каждого языка в каждый определенный момент времени. Если принять еще во внимание, что система слов-понятий каждой эпохи является компромиссом между системой понятий предшествующей эпохи и требованиями нового времени, а с другой стороны, если вспомнить, что в наших словарях до сих пор еще царит смешение разных хронологических планов, то трудности подлинной, т.е. отвечающей действительности, классификации станут очевидными.[260]

Вот классификация — в аспекте английского языка — одного из старейших идеологических словарей Roget'a, о котором будет сказано еще ниже:

Эти категории подразделяются конечно еще дальше, и в конце концов получается 1000 категорий, которые здесь не могут быть приведены <…>.

Действительно, если потребность припомнить наиболее подходящее слово для выражения той или другой мысли не так часто обнаруживается в применении к родному языку (это справедливо, конечно, лишь по отношению к людям, абсолютно владеющим соответственным литературным языком), то в применении к иностранному языку она встречается на каждом шагу. То же надо, конечно, сказать и о русском языке в тех случаях, когда его употребляют нерусские.

Но еще более обещают дать идеологические словари в теоретическом отношении. В самом деле, мы всегда подходим к языку с его формальной стороны и уже от нее переходим к идеям, и в этом нет ничего порочного. Но Брюно в своей книге «La pensee et la langue» попробовал перевернуть грамматику французского языка и изложить ее, исходя из идей, а не от форм. Идеологические словари делают то же самое в применении к словам и в конце концов должны дать материал для построения истории мышления, отраженного в языке. Я полагаю, что тогда-то и вскроются многие причины языковых изменений, которые для нас сейчас совсем не видны. Я полагаю, между прочим, что на базе хороших этимологических и исторических словарей можно будет тогда написать новые захватывающие книги, которые, исходя из понятий, будут рассказывать, почему то или другое понятие получало новую форму выражения, как рождались новые понятия и как разлагались старые и т.п.

Разных типов словарей, преследующих те же практические цели, что и идеологические словари, довольно много <…>. Эти словари дают группу слов, связанных по смыслу (раг analogie) с определенными словами-центрами. Эти слова-центры, расположенные в алфавитном порядке, и составляют основу словаря, который снабжен, кроме того, алфавитным указателем всех слов, находящихся в группах, с соответствующими ссылками.

Как было сказано выше, до известной степени те же практические цели преследуют бесчисленные словари синонимов на разных языках/

К типу идеологических словарей, пожалуй, надо отнести «vocabulaires par l'image». Он разделен, как и все идеологические словари, на отделы: в первой части (Человек) имеется 13 отделов (человеческий род, питание, полеводство и садоводство, одежда и т.д.); во второй (Вселенная) — 6 отделов (изучение природы, небо и земля, время и т.д.). Каждый из отделов состоит из таблиц, наглядно иллюстрирующих относящиеся к данному отделу понятия, с легендами и комментарием, и из списков понятий (les idees), относящихся к данному отделу, но не поддающихся иллюстрации. И те и другие, конечно, классифицированы, и каждый отдел имеет свое оглавление. Каждая таблица по сходству или по смежности удобно объединяет целый ряд взаимосвязанных между собою предметов. Подобный словарь, если он хорошо сделан, оказывает часто неоценимые услуги при поисках того или другого нужного слова на иностранном языке. Будучи снабжен алфавитным указателем, он может быть использован и как иллюстрированный толковый словарь.

Отчасти на тех же основаниях построен «Иллюстрированный технический словарь на шести языках» — немецком, английском, французском, русском, итальянском и испанском — при участии издательства Р. Ольденбурга, обработанный инженером А. Шломаном (Издание Бюро иностранной науки и техники ВСНХ в Берлине). Я полагаю, что серьезные технические дифференциальные (т.е. служащие для перевода с одного языка на другой) словари в общем так и должны делаться. Розыск слова, перевод которого на тот или другой язык хотят узнать в них, вполне обеспечивается алфавитными указателями, помещенными в конце каждого тома, и с этой стороны в словарях Шломана все обстоит благополучно. Однако было бы желательно облегчить розыск слов в тех случаях, когда по тем или другим причинам приходится отправляться от соответствующего понятия, а не от слова. Для этого надо отделы сделать более дробными, увеличить число иллюстраций и в нужных случаях прибавить кое-какие объяснения. В технической терминологии дело вовсе не обстоит так блестяще, чтобы, если знать название какого-либо предмета на одном из шести языков, то у Шломана обязательно можно было бы найти его перевод на пять других языков. Прежде всего данного названия может не оказаться в указателях, особенно если оно имеет более употребительные синонимы или если оно просто ускользнуло из поля зрения редактора (что случается гораздо чаще, чем это себе представляют специалисты). С другой стороны — и это самое главное — перевод может оказаться не тот, который нужен, поскольку самые понятия дифференцированы зачастую по-разному в разных областях техники и в разных языках (ср. сказанное в следующем разделе по поводу ошибочности обывательского мнения, будто системы понятий в разных языках адекватны).

В заключение надо подчеркнуть, что с теорией технических словарей дело обстоит ничуть не лучше, чем с теорией других словарей, а может быть даже хуже, поскольку все думают, что здесь и не надо никакой теории и что достаточно быть инженером, чтобы разбираться в этих вопросах.

5. Противоположение пятое: толковый словарь — переводный словарь

Толковые словари возникают обыкновенно в применении к тому или другому литературному языку либо в целях его установления, его нормализации («Словарь Французской академии»), либо в целях пояснения тех или других его элементов, являющихся по каким-либо причинам не вполне понятными, в конечном счете, следовательно, тоже в целях установления литературного языка, но скорее в смысле его обогащения, а главное — лучшего освоения его богатств. Толковые словари в первую очередь предназначаются для носителей данного языка.

Переводный словарь возникает из потребности понимать тексты на чужом языке. С удовлетворением этой потребности, однако, часто связывается и процесс становления национального языка путем перевода богатств чужого литературного языка.

При этом совершенно независимо от метода нахождения нужного эквивалента (простое заимствование, калька, переносное употребление какого-либо своего слова или закрепление за своим словом с общим и более или менее подходящим значением точного значения иностранного слова), прежде всего происходит заимствование самого главного — понятия.

О трудностях, стоящих перед толковыми словарями, достаточно сказано в разделе 3-м. Что касается переводных словарей, то их принципиальная ошибка состоит в предположении адекватности систем понятий любой пары языков. Я старался уже показать ошибочность этого предположения в предисловии к своему Русско-французскому словарю, где указывал также на те печальные практические последствия, которые вытекают из недооценки этого обстоятельства.

Я не буду приводить здесь тех бесчисленных и очевидных фактов, когда фонетические слова, абсолютно равнозначные в одном из своих значений, имеют разные другие значения. Так, слова table и стол переводят друг друга в ряде значений; но по-французски table значит также 'доска (для надписи)', 'таблица', а по-русски стол значит и 'отделение канцелярии'; слова verre и стекло также переводят друг друга; но verre значит и 'стакан', а стекло значит и 'оконное стекло' (по-французски vitre) и т.п. Я попробую дать здесь сравнительный анализ слов-понятий русского и французского языков, чтобы показать, что в большинстве случаев они не покрывают друг друга. Начну с более грубых случаев: французскому bleu соответствуют по-русски и синий и голубой; по-французски и рюмка и стакан будет verre; по-русски и poil (в одном из своих значений) и cheveu и crin будет волос.

Не могу удержаться от того, чтобы не привести еще обычного сопоставления русской иглы и немецкого Nadel. Как было уже разъяснено выше, эти слова вовсе не совпадают: русское игла прежде всего 'швейная игла', немецкое Nadel — 'всякое тоненькое заостренное приспособление' (в том числе и 'игла', и 'булавка', и 'шпилька', и 'листок хвои' и т.п.). Между тем в громадном большинстве словарей славянских языков, включая и этимологический словарь Бернекера, соответствия слова игла переводятся немецким Nadel, что ставит исследователя, не владеющего всеми славянскими языками как родными, в безвыходное положение, если он хочет отыскать первоначальное значение славянской иглы, так как остается совершенно неясным, что обозначает в каждом отдельном случае немецкий перевод.

Из всего сказанного вытекает, что обычные переводные словари не дают настоящего знания иностранных слов, а лишь помогают догадываться о их смысле в контексте. В самом деле, когда и austere и severe даются в словаре как 'строгий, суровый', то только из контекста можно догадаться, о чем именно идет речь. При этом по большей части догадки приводят даже в лучшем случае к неточному пониманию. Кроме того, переводные словари, переводя иностранное слово тем или другим своим словом, совершенно не заботятся о многозначности этого последнего; а потому человек, добросовестно выписывающий слова из такого словаря и их заучивающий, сплошь и рядом будет попадать впросак. Так, прочитав, что brasser значит 'мешать', он легко может подумать, что это синоним 'препятствовать', а если и нет, то конечно решит, что можно сказать brasser son the, brasser les cartes и т.п.

Ввиду всего этого всякий настоящий педагог советует своим ученикам как можно скорее бросать переводные словари и переходить на толковый словарь данного иностранного языка. Таким образом, переводный словарь оказывается полезным разве только для начинающих изучать иностранный язык. Можно разными примечаниями и примерами частично устранять недостатки переводных словарей. Одним из излюбленных приемов передачи слов в тех случаях, когда они не имеют точного перевода, является приведение ряда quasi-синонимов, условно разделяемых в этих случаях запятой (точкой с запятой разделяются особые оттенки значения переводимого слова). Примеры см. выше: severe — 'строгий, суровый'; flacon — 'флакон, пузырек, склянка' и т.д. Это, конечно, какой-то выход из положения в том смысле, что сигнализируется своеобразие значения переводимого слова (хотя формально этот случай оказывается ничем не отличенным от приведения ряда настоящих синонимов).

Радикальным решением вопроса явилось бы, по-моему, как я это указывал в предисловии к моему «Русско-французскому словарю» еще в конце 1936 г., создание толковых иностранных словарей на родном языке учащихся, где, конечно, могли бы фигурировать и переводы слов во всех тех случаях, когда это упрощает толкование и нисколько не вредит полному познанию настоящей природы иностранного слова. Что такой толковый словарь несомненно значительно увеличился бы в объеме по сравнению с обыкновенным переводным, меня, откровенно говоря, не пугает. Но этот тип словаря надо еще выработать, и это тем труднее, что и толковые словари, как я старался показать в разделе 3-м, находятся еще далеко не на должной высоте.

Поэтому переводные словари впредь до создания нового типа словаря остаются все же нашим malum necessarium, недостатки которого надо стараться смягчить разными паллиативами, что может, в конце концов, окольными путями привести к созданию того типа иностранного словаря, который мне рисуется как идеал.

Однако особый тип переводного словаря все же должен остаться для людей, не очень хорошо знающих иностранный язык, которым тем не менее приходится время от времени что-либо переводить на этот язык. Вообще говоря, основное правило грамотной методики преподавания иностранных языков состоит в том, что не следует даже умственно переводить с родного языка, а стараться думать на иностранном языке в меру своих познаний, прибегая в случае надобности к идеологическим или синонимическим словарям, а также к хорошим толковым иностранным словарям, но отнюдь не к переводным. Однако в применении к практической жизни это предполагает довольно высокий уровень навыков владения иностранным языком. Поэтому все же нужен словарь, который позволил бы человеку, знающему основы грамматики данного языка в ее активном аспекте (опыт именно такого аспекта грамматики дан мною в приложении к моему «Русско-французскому словарю»), переводить на иностранный язык нехудожественные тексты без грубых ошибок. Такой словарь, будучи предназначен для русских, вовсе не должен давать иностранцу полного понимания значения русских слов, а должен дать русскому человеку точные указания, как он должен переводить русские слова в разных контекстах, чтобы быть не только понятным, но и не смешным <…>.

Резюмируя настоящий раздел, я повторю то, что уже сказал в предисловии к моему словарю: для всякой пары языков нужно четыре словаря — безусловно два толковых иностранных словаря с объяснениями на родном языке пользующегося данным словарем и в зависимости от реальных потребностей — два переводных словаря с родного языка на иностранный специального (в вышеуказанном смысле) типа.

6. Противоположение шестое: неисторический словарь — исторический словарь

Несмотря на кажущуюся четкость этого противоположения, оно при ближайшем рассмотрении оказывается не вполне ясным в применении к существующим словарям. В самом деле, чистый тип академического, или нормативного, словаря (см. раздел 1-й) представляется как будто неисторическим словарем. Спрашивается, становится ли он историческим, если в него включаются факты языка Пушкина, находящиеся в противоречии с современным употреблением, а тем более факты, нам непосредственно не совсем даже понятные? Далее, следует ли считать словарь Литтре историческим, поскольку он даёт довольно обширные сведения по этимологии[261] и даже по истории слов?

С другой стороны, следует ли считать историческим словарем «Материалы к словарю древнерусского языка до XIV столетия» Срезневского? Как будто нет и как будто так было и в мыслях автора этого капитального труда. Но что же тогда считать историческим словарем? Словарь Гриммов, Большой оксфордский и другие аналогичные предприятия? При всей их историчности установка их, на мой взгляд, вовсе не историческая: их цель — дать все значения всех слов, принадлежащих и принадлежавших к данному национальному языку за все время его существования.

Историческим в полном смысле этого термина был бы такой словарь, который давал бы историю всех слов на протяжении определенного отрезка времени, начиная с той или иной определенной даты или эпохи, причем указывалось бы не только возникновение новых слов и новых значений, но и их отмирание, а также их видоизменение. Насколько мне известно, такого словаря до сих пор еще нет, и самый тип его еще должен быть выработан.

Вопрос осложняется еще тем, что слова каждого языка образуют систему, как об этом говорилось в 1-м разделе, и изменения их значений вполне понятны только внутри такой системы; следовательно, исторический словарь должен отражать последовательные изменения системы в целом. Как это сделать однако — неизвестно, так как самый вопрос как будто еще не ставился во весь рост. Дальнейшее осложнение он получает еще в связи с тем, о чем говорилось в разделе 4-м, т.е. в связи с тем, будем ли мы создавать историю фонетических слов и их значений, или историю слов-понятий, или, наконец, свяжем все это в одно целое, как теоретически казалось бы более правильным. Все это, однако, только вопросы для будущего, так как материала для их разрешения еще не накоплено.

Печатается по кн. Щерба Л.В. Языковая система и речевая деятельность. Л., 1974. С.256-306.

Поиск по сайту: